Залпом
О, ребята, какая у меня тут юность происходит, вы бы знали, вы бы видели просто, полчаса записать и выложить, как Рус и Бергер сидят на кухне утром, полуголые, сонные, уютные, лохматые, и наворачивают салатики, урча, и я задаю им вопросы с целью выяснить, кто умнее (Бергер, еще раньше: "Вера, запомни, у нас один мозг на двоих. И тот - мой". ) - а они переглядываются, мнут подбородки и играют бровями недоумевающе:
- Кто написал "Франкенштейна"? Ну, соображаем?
- Сафо?
- Маркиз де Сад?
- Придурки! Мэри Шелли!
- Ааа.
- Столица Колумбии?
- Ээ? Мэри Шелли? Мы легко обучаемы.
Как мы решаем, что жену Вельзевула звали Вельзевульва, что есть такой специальный оркестровый гей - пюпидор, сочиняем скороворки а-ля "паршивые вши вшиваются в швы"; как мы с Бергером гуляем по зеленой, раздолбанной, какой-то почти сельской московской окраине и поем русские народные песни; у Темы Бергера, надо сказать, возмутительно семитский профиль, и он совершенно умопомрачительно картавит, классически, хрестоматийно. Он идет и сильным, красивым голосом поет:
- Бууудто конь мой во'гоной - 'газыг'гался, 'гасплясался, ой да 'газ'гезвился подо мной...
Бергер умеет разговаривать как поморская бабуся, как возмущенная хохлушка (- Да шо ти г(х)ава'гишь?), как пожилой одессит; если надеть на него мою хулиганскую кепку, он будет гнусить под скинявую шпану - слышь, 'гебза, да вы бля с какова 'гайона? - и под это совершенно невозможно жить, под это умираешь сразу же, смеяться некуда, воздуха не хватает.
Помимо того, что они устраивают во Фрайдисе конкурс идиотских шапок, скрученных из бумажных листов с рекламой блюд, лежащих на столах - Рус сворачивает пилотку, Бергеру на голову водружают пароход с дымящейся сигаретой посередине, потом один делает кораблик, другой комкает из салфетки айсберг, растопыривают пальцы у кормы а-ля влюбленная парочка, начинают фальшиво петь песню Селин Дион, и получается маленький психоделический "Титаник", утренник в интернате для дебилов; я плачу в локоть, булькаю, соплю и плачу - все, что я могу рядом с этими людьми.
Рус и Бергер вместе участвовали в постановке "Сна в летнюю ночь" по Шекспиру, когда-то по молодости, и Рус, когда испытывает нежность, говорит Бергеру:
- Мой д'гуг. Устала ты блуждать. Но п'гизнаю, что сбился я с до'гоги.
На что их коллега, мальчик Саша, оборачивается недоуменно:
- Это откуда?
- Они играли вместе в спектакле.
- Да? И кто выиграл?..
Ооо.
Заставить Тему сказать "меж'гебе'гная нев'галгия" или "в к'гедит по ка'гте Масте'гка'гд" - это отдельный, детский, упоительный восторг. Восто'гг.
Тема хочет назвать своего первенца Балалай. Балалай Бергер. Потому что в слове Балалай нет ни одной буквы "р". А второго сына Бергера будут звать Отто. Я говорю ему, что у них будет цирковой дуэт.
"Эксгибиционисты-карманники братья Отто и Балалай Бергеры".
У Темы шикарные, чуть вьющиеся, волнами падающие волосы, и, когда он корчит возмущенную мину, Рус зовет его пакистанской женщиной, недовольной цунами; у него в телефоне есть соответствующая фотография.
Мой любимый аттракцион, на самом деле, это когда Рус и Бергер играют в индийца и пакистанца.
Бергер: Лисень ту ми, факинь пак! Индия изь зе бесть кантри ин зе форлд! Ай эм фромь Бомбей! Ай хэв ноу мани, бат Будда из уив ми!
Рус: Стьюпид джу, ю ар нот эн индиан, ю вонт фул ми, ю ар факинь джу!
Бергер: Джу! Джуси фрут! Шат ап, факинь пак! Лисень ту ми! Вай ду ю лайк зе грин лайн оф зе москоу метро?
Рус: Бикос ит из зе сейм колор эз а Грин Кард!
Оба, воздевая руки: Ооо, Грин Кард! Грин Кард, кам ту ас! Амень!
Мы решили сделать из Топора и Руса, мощных, тучных ребят, в каждом из которых больше центнера чистого обаяния, ВИА "Щеки", чтобы они выходили в костюмах-тройках, набриолиненные, широким державным жестом приветствовали публику и пели "Мечты сбываааааются и не сбывааааются..."
У Руса есть старший брат Асхат, они встретились сегодня в "Пирогах", и Рус говорит:
- Сегодня у папы день рождения.
- И у моего тоже! - радостно изумляется Асхат и поднимает кружку пива. - У нас уже целых два повода выпить!
Они прекрасны все настолько, что только вот усесться где-нибудь рядышком и слушать, слушать, и всхлипывать от счастья. Больше не надо ничего.
***
Отправила матушку в аэропорт сегодня утром, а оттуда на две недели в Египет.
Тинейджерское счастье, пустая квартира, список гостей на десять дней вперед.
Беру в холодильнике у касс женского пойла, иду, потягиваю, год не пила такого, с тех пор, как ветер дул песни в горлышко, с тех пор как с Васей прошлым летом под луной тянули пивко и обсуждали баб, он мне клал голову на колени и вещал что-то, а я фыркала, потому что Реддс газированный и стрелял немедленно в нос.
Сейчас беру и ностальгирую ужасно, прямо вино из одуванчиков какое-то.
Садишься на ту же лавку одна - так, подумать. ПозлоRedd'sтвовать.
***
С Сашей Шевелевой и Майей сидели недавно во вьетнамском ресторанчике в Газетном, они две кудрявые, обворожительные; Майя статная, тонкая, аристократическая красавица, Саша трогательная, хрупкая, чуть с ренатолитвиновской пластикой; я говорю, что Майя - надменная, селекционная, оранжерейная роза, Саша - цветочек полевой, а я сорняк ( - вместе мы российский флаг!); мы сидели на последних в жизни лекциях, взахлеб трепались, решили устраивать Ностальгическое Рестростуденческое Мазохистское Кафе, где будут парты амфитеатром, заоблачно дорогой, из забытых альмаматерных времен, пакостный кофе в пластиковых стаканчиках, все забито с утра, и каждые пару часов приходит какой-то новый известный человек, читает лекцию, и со всей дури колотит кулаком по кафедре, если его не слушают, и все разговаривают шепотом, а если звонит телефон, сползают под парту и там говорят драматическим шепотом: "Пидорас! У меня лекция, говорю же! Просил же не звонить на лекциях! Чего? Да ты что? Ты гонишь мне! Да ладно, реально? Пипеееец! Чувак, у меня лекция, я счастлив, но я не могу говорить! Да! Перезвони!"
Саша в кафе рассказывает про мальчика, очень экспрессивно, наворачивает на вилку какую-то аутентичную лапшичку и восклицает:
- И он мне говорит - Саша, а ты ведь тоже не сахар! И я подумала - да, я не сахар. Я соль! Земли.
***
Ездили с Васей в воскресенье в Архангельское, слушать Нино. Вася какой-то жутко родной друг мне, задирали друг друга, смеялись, жмурились на солнце, грызли шашлычок. Встретили Артиста Лену Погребижскую, которая представила меня своим знакомым:
- А это Вера, наш друг. У нее есть божий дар писать, но она его успешно проебывает.
Если бы только его, хо.
Нино пела любимое, что-то такое со сцены щемяще интимное все-таки льется, когда вспоминаешь, как плакала под эту песню, как крутила ее репитом, как напевала, ресницы мокрые ладонями вытирая - и она так поет, как будто знает об этом; назад ехали с Васей ночью совсем, открыли люк в крыше джипа, включили Чарли Хейдена, неспешного, мудрого, там есть трек, где скрипач играет мелодию, кабацкую, простенькую, тренькающую чуть - а получается роскошный блюз; и вот мы ехали, распаренные жарой и джазом, и счастьем, и огромным салютом над Архангельским в финале всего, и дорога светилась неоново, а на горизонте уже гроза полыхала, ехали, слушали блюз, июнь нас сквозь крышу трогал руками за плечи, легко ощупывал лицо, волосы ерошил - и захотелось закольцевать это все, как в плеере, кнопочкой, свернуть, я не знаю, в бион, как у Линор Горалик, и потом, когда зимой припрет, накатывать на руку и слушать, как асфальт под шинами шуршит, как зной внутри с дыханием вместе поднимается и ложится, как саксофон печалится в колонках, пахнет бензином и пылью, и Вася смотрит на дорогу, и в глазах у него огни.
***
Ехала сейчас в метро, совсем ночь, блондинка и брюнетка, полненькие, егозливые, смотрят на себя в противоположное стекло вагона и вдруг прыскают - отражение нереально увеличивает им лбы и делает личики карлицыными. Они начинают корчить серьезные морды, поводить бровями, вытягивать шеи и округлять рты - получается несусветное; пьяненькие соседи по вагону косятся, я угораю. Они заразительно ржут, потом серьезнеют, кладут ладошки на колени и делают непроницаемые лица. И смотрятся. Я сижу подальше и хохочу, закрыв глаза ладошкой, потому что девочки прекрасны.
Через две остановки мы все трое сидим в рядок и строим страшные мины. В противоположном стекле получается форменный комикс.
Выпали из вагона еле дыша.
Тащит, тащит, мама, как меня тащит, как пел когда-то Леша Кортнев.
***
Только что валялись с Марианной на ее больших кожаных диванах, хохотали, Марианна гениальный рессказчик, это не передать даже, это надо видеть, как она изображает собственных кошек, собаку, дочь, мужа, чужих, лысых кошек, которых однажды увидела в гостях, за закрытым балконом, на задних лапах, тощих, скребущих когтями стекло, тыкала пальцем и сиплым голосом констатировала:
- Инопланетяне. Здрассте. Выпусти их, Ира, пожалуйста, они хотят домой.
Дочь ее Шуша, семи лет, попросила у мамы книгу про кошек, и мама ответила ей, что купит, но если она будет не дороже пятисот рублей. Все, что, скажем, больше пятисот двадцати рублей - уже из Шушиной копилки.
Книга стоила 534 рубля.
Наутро Марианна нашла записку, где сказано: "Дорогая мамочка! Мы с тобой догаваривались купить книгу за пятьсот двадцать рублей, а она стоила 534 рубля, и по нашему угавору я отдаю тебе 14 рублей. Вот они" - и две стрелочки. И десятка, и мелочь.
Какая прекрасная девочка, Господи.
Какая гора бабла лежала бы у маминой кровати, если бы я когда-нибудь отдала ей все, о чем мы "догаваривались".
- Дааа, - смеется Марианна. - Жизнь бьет.
- Ключом, разводным, и по темечку.
- Бьет, да.
- Бьет - значит любит.
Нас страшно любит жизнь. Тут совсем ничего не поделаешь. )