Мысли
Я никогда бы не стала спортсменкой: я категорически не умею проигрывать.
Я искренне не понимаю, что заставляет людей подниматься и докатывать программу, если после падения они уже не могут претендовать на высокие оценки; что движет людьми, которых сбили, которые сошли с трассы, промахнулись, потеряли драгоценное время, уже, ясно, не отбиваемое - что ими движет, когда они возвращаются, бегут остаток пути, делают вторую попытку, берут штрафные патроны? Что такого заложено в китайской спортсменке, которую партнер швырнул на лед так, что она растянулась в шпагате и потянула себе все, что могла - что за китовый ус сидит в ней, что она встает, вытирает слезы, делает два круга вокруг арены, замораживает боль - и выходит катать программу? Улыбается? Получает серебро?
Как могут люди радоваться, получая серебро? Серебро? Когда у рядом стоящего - золото, и вас разделяют какие-нибудь сотые балла? Как можно не мечтать повесить коллегу на его же собственной чемпионской ленте? А если просто засудили?
Как я никогда не понимала оценки "четыре"; четыре - самое унизительное, что могут поставить в школе; я за двубалльную систему - либо отлично, либо кол. Либо ты знаешь, либо нет. Или ты лучше всех - или какой смысл тогда.
Я перфекционист.
Я никогда бы не пошла выступать после претендента на золото; ясно же, что ты все равно не откатаешь лучше, что ты будешь выглядеть жалко, что все давно ждут подведения итогов, а ты ничего не решаешь - тебе просто по жребию выпало кататься последней. И все уже нетерпеливо считают минуты до конца выступления.
Я бы просто не вышла на лед.
Я никогда бы не смогла всерьез мотивировать себя тем, что "нужно прорваться в первую двадцатку"; "нужно сохранить за собой девятое место"; нужно "просто финишировать".
Я честно не вижу смысла.
Меня восхищают люди, которые видят его; умеют собираться; умеют бежать, прыгать, ехать даже в том случае, когда нет шансов. Просто ради самого факта. Меня такие завораживают. Они сверхчеловеки.
Все это, понятно, играет немалую роль: я просто не иду сдавать экзамен, если знаю, что не сдам его на отлично; мне не нужен диплом, если у него не будет красной обложки.
Я никогда не дописываю не задавшихся текстов.
Невозможно себе представить, чтобы я всерьез боролась за какого-то мужчину, даже если смертельно влюблена. Это унизительно.
Я не смогу три года быть девочкой-на-подхвате, чтобы выслужиться до места в штате пусть даже самого крутого издания в мире, до собственной колонки/рубрики; я предпочитаю быть первой в деревне, чем последней в городе.
Я предпочитаю сферы, где не бывает победителей; где каждый в чем-то чемпион.
При этом я очень люблю соревноваться; если иду в первой тройке, ноздря в ноздрю, и все решится только на финише; если сильно опережаю соперников. Но ни в каком ином случае.
Здесь решительно нечем гордиться; это больная, порочная внутренняя организация; но она такова.
***
Олимпиада для меня в этом смысле - сериал про инопланетян; хотя я очень яростный болельщик.
У меня, ко всему, очень высокая степень ассоциированности с тем, что я смотрю; после "Домино", я помню, в заглавную героиню которого я вросла еще в самые первые минуты фильма, просто потому, что ей тоже девятнадцать и она любит драться - так вот, после "Домино" меня трясло еще минут сорок, натурально трясло, колотило - Лохматый вез меня в троллейбусе домой и изумлялся, а я твердила, что ему нужны такие же очки, как у Эдгара Мартинеза; но у меня было полное ощущение, что только что погибли мой духовный учитель и мой возлюбленный, и теперь мне придется вернуться к матери с брезгливыми губами и трусливо лизать ей руки, как нашкодивший щенок. Мне было дико плохо.
Когда какая-нибудь девочка, с которой по неизвестной причине меня сцепляет сознание - настолько, что я отчетливо вижу, как публика сливается в одну сплошную пеструю полосу, когда едешь вдоль бортика, как скачут огни арены при вращениях, как ревут трибуны, как щелкают вспышки - как только она падает, подворачивает ногу, дрожит коленкой, рисуя спирали - меня ожигает адским, мучительным гневом и стыдом; столько сил, и так нелепо шлепнуться на самых важных в жизни состязаниях - когда на тебя смотрит весь мир.
В романе у Горалик и Кузнецова в коробочки с фильмами вкладывались бионы, клеившиеся на кожу и позволявшие пережить все те эмоции, что испытывают актеры; в меня, видимо, при рождении впаяли универсальный.
Мне поэтому насыщенно живется, даже если я просто сижу в углу бара с кофе и листаю журнал: в другом углу огненно-рыжий, просто с тропическим заревом на голове, мальчик лет шестнадцати что-то разрисовывает, вырезает с такой же юной девочкой, темноглазой, с волосами, почти закрывающими круглое лицо; слушает ее, по-голубиному наклоняя к ней амалиемордвиновский профиль, щурится, норовит погладить ее по руке, разглядывает ее пальцы; позже, на эскалаторе, в куртке, тянется поцеловать ее - но упирается губами в вафельный рожок, который она кокетливо грызет; она уворачивается - он обиженно роняет брови, злится; его пальцы робко, просительно закрадываются ей под куртку.
Я просто сижу в углу бара, еду на эскалаторе десятью ступенями выше. Я тихий, улыбающийся, мыслящий воздух, окружающий этого мальчика.
"Назову себя Гантенбайн."