Суббота
Сменила стих Быкова в юзеринфо на еще более любимый стих Быкова; моя личная Нобелевская этому человеку за снайперскую точность метафор.
***
Выходные начались с того, что в ночь с пятницы на субботу моя подруга Полина по прозвищу "Мама", сидя на работе, вяло пинала меня в айсикью, а в два-пятнадцать сказала, что собирается наконец домой; в половину третьего ночи мы уже покупали у кавказца с благородной сединой беляшик с острым мясом. Мы решили идти от Аэропорта пешком до Маяковки; завтра утром у меня должны были быть съемки, а потом парапланы, но когда это что меняло.
Мы шли и думали, как и когда найдут Полину, если я убью ее сейчас и спрячу в подворотне; что прочитают в нашей асечной хистори, когда доберутся; почему я хочу в Бомбей, а не быть здесь; пар от дыхания, улицы, пустынные как после нейтронной бомбы.
У стадиона "Динамо" за нами побежала собака, молодая, стройная дворняга; она ткнулась нам в руки, повертелась, повиляла хвостом - и сделала нас своей стаей. Она бежала за нами по проезжей части, по стройке, ныряя в переходы и переулки; она была очень уверена в том, что делает.
У "Белорусской" я зашла в круглосуточный магазин и купила воды себе и копченых колбасок - собаке; я вышла и попробовала покормить ее: она понюхала колбасу, лизнула - и уставилась на меня, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу - ну чего, пошли?
Ей не хотелось есть. Она шла за нами два часа, и ей не хотелось есть.
Я завернула колбасу, дождалась Полину из магазина, прошла еще метров триста и попробовала снова покормить собаку - собака есть не стала. Я обняла ее за шею и стала гладить, а она скосила на меня изумленный круглый глаз и стояла не шевелясь, как маленькая деревянная лошадка. Я встала, рухнула на оградку и заревела.
Я сидела, как дура, с копченой колбасой в руке, уткнувшись лбом Полине в плечо, и ревела, потому что так всегда бывает - тебе просто хочется, чтобы тебя любили, а тебе тычут в морду пакетом с колбасой. Тебе просто хочется, чтобы тебя когда-нибудь взяли домой, присвоили, приручили; а от тебя откупаются едой, для очистки совести, и пропадают; потому что я хочу остаться с этой собакой здесь, и сидеть, всю жизнь, а не домой, и даже не в Бомбей.
Она шла за нами до самого подъезда; исчезая, появляясь, выныривая с другой стороны дороги; ей страшно не хотелось навязываться. Она не фамильярничала, не лезла под ноги; она почтительно семенила чуть поодаль, мелко стуча коготками по асфальту.
Я оставила ей пакет с колбасой, обняла и попросила, чтобы она жила долго и чтобы у нее все было хорошо. Она не стала проситься пустить ее в подъезд; она кивнула, стояла и смотрела, очень грустно, очень спокойно.
Невозможно прекратить рыдать; идешь и скулишь в арафатку, и горло сдавливает как кулаком.
Полина терпеливо выслушала, почему это так подло придумано - быть все время собой, здесь, сейчас; не иметь никакого выбора, никакого отдыха, возможности куда-нибудь деться, отвлечься, сменить предлагаемые обстоятельства.
- По-моему, - робко возразила Полина, - это все равно, что считать подлостью то, что Земля круглая.
- А это дико подло, по-моему, мама. Гораздо круче было если б она была плоская, а там внизу черепахи, слоны; можно было свешиваться с краю и орать - чувааакииии!..
Это было в пять утра; Мама принесла мне подушку и еще одно теплое одеяло; я очень давно не спала так сладко.
***
Я проснулась за три минуты до того, как зазвонил будильник в телефоне; десять утра; сразу же позвонила мама (взаправдашняя), не обнаружившая моего тела утром в постели, потом Женечка inversia_4uvstv, потом Кира _horny_; Кира тележурналист, он делает сюжет про то, чем зарабатывают студенты, а я работала когда-то репетитором, и через два часа у нас должна была состояться съемка дома у porohovaya, и ее сказочный младший брат по прозвищу "Доктор Курпатов-джуниор", крошечный эльф-глаза-с-пятирублевую-монету, должен был сыграть моего ученика.
Нелли name_of_rose накормила меня мясом, кексом и кофе.
У подъезда не было ни собаки, ни пакета, ничего.
Через полчаса я была дома, принимала душ, переодевалась, красила изрядно поизносившееся за ночь лицо; через час я была у Чуковской, которая болеет, ходит в шарфике и тихо гундит; я и докторкурпатов-джуниор, идиллически склонившись над книжечкой, почитали английский текстик в камеру, а потом мне задали несколько вопросов.
Мой друг _horny_ лазурноглаз, очень строг, обладает глубоким теплым баритоном и вызывает у меня острое, нестерпимое желание выйти за него замуж все четыре года, что я его знаю; это желание очень трудно контролировать, когда он сидит перед тобой, под объективом камеры, и говорит очень серьезно:
- Скажите, Вера, а как Вам удается совмещать работу и учебу?
Мы какое-то время действительно не могли перестать глупо хихикать, глядя друг на друга; но вот ты уже настроилась, подвела под кофтой микрофон, прикрепила, супишь брови; а Кира вдруг поднимается, вежливо извиняется, и поправляет тебе свитер так, чтобы не было видно лямки от лифчика; ну какое тут может быть телевизионное интервью.
Впрочем, все вроде получилось, и Кира сейчас вот хвалил меня по аське; мы решили делать сериал, потому как помимо репетиторства я была еще и моделью, и журналистом, и молодым автором, и даже летаю на парапланах.
Парапланы мне как раз и предстояли; мне, Женечке, Косте, Марине и юзеру rasteehead.
За городом очень хорошо; встанешь с другой стороны поля - и совсем не узнаешь его; мы фотографируемся, хохочем и едим вкусное мясо, приготовленное Женечкой; Женечка идеальная женщина; две моих знакомых Женечки - подозрительно идеальные женщины; она умница, у нее все получается, она все предусматривает - и этой мысли делается одновременно неловко - и как-то очень тепло.
Я - из того полуанекдота про парашютистку, которая "я страшная, страшная трусиха - восемнадцатый раз прыгаю и восемнадцатый раз боюсь"; мне говорят "Вера, ты сейчас не полетишь, ты просто вспомнишь, как поднимать крыло" - и уже в сотне метров над землей я понимаю, что меня как всегда наебали.
Я не могу избавиться от своей фобии целиком, я расправляюсь с ней по кусочкам: я по-прежнему холодею от мысли, что трос отдернется раньше времени, я физически не могу отпустить клеванты, чтобы сесть поудобнее - мне кажется, что я просто выпущу из рук параплан, хотя он пристегнут ко мне везде, где только можно; мне нечеловечески жутко при приземлении, когда земля, приближаясь, едет под тобой, как эскалатор в метро, и кажется, что она сейчас начнет стесывать тебя, нашинкует мелкими кольцами; но я уже сравнительно спокойно вишу, озираюсь, Вера, смотри, это не страшно, быть так высоко, видишь, там горят костры, там, вдалеке - огни города; ветер гудит; Олег говорит тебе "ровно, ровно" в рацию, и это почему-то вселяет уверенность.
На третий раз, чтобы не выглядеть совсем тряпкой, я начинаю всерьез пробовать управлять: до этого мысль что-то дергать в параплане кажется дикой сама по себе; клеванту вниз до упора, еще, еще; словосочетание "замирает сердце" становится понятным только тогда, когда ты тянешь правую клеванту, и эта огромная дура действительно вся поворачивает вправо; под левым легким кто-то как будто холодной ладонью стискивает тебе сердечную мышцу.
Я приземляюсь последней, уже совсем темно, я снова падаю вместо того, чтобы бежать, но зато сажусь уже не у черта на рогах, а рядом с людьми, где надо; я лежу, и Олег кричит - ты не управляешь, почему ты не потянула клеванты резко вниз при посадке, Вера, ты не слышишь команд, - и, видя, что я еле встаю, и у меня натурально дрожат колени, и я киваю, как китайский болванчик, Олег улыбается и взвизгивает высоким фальцетом:
- Ой, мамочки, я живая, живая! Живая!
- и убегает.
Мы едем домой, и слушаем Лагутенко - который на самом деле Вертинский-сто-лет-спустя:
Где-то умоляет Вас один,
Где-то дожидается другой.
Все, что Вы мне можете дарить -
Непокой, непокой.
- и это - naxuxol говорила, любая попса становится словно про тебя - опять, как на мозоль, наступает мне на мою дурацкую несчастную любовь, которую я и пытаюсь все это время переорать парапланами, портвейном, людьми, сдачей хвостов, ночными прогулками и черт-те чем; мы пьем, едим сыр, и дома еще полночи читаем падокаффские рассказы и фехтуем песенками и хохмами; в метро я полчаса наблюдаю за тем, как два тонких, идеально одетых, холеных юноши - один нервически красив, другой просто приторно миловиден - дизайнерские сумки, крахмальные воротнички, лепные лунки ногтей, джинсы какого-то немыслимого кроя - хотят друг друга так, что звенит воздух; закусывание губ, движение бровей, позы, взгляды сильно длиннее дозволенного; один не выдерживает:
- Хватит! Все. Спокойно. Все будет хорошо.
В этом впервые не было ничего нарочитого, мерзкого, фальшивого, борисомоисеевского; невозможно догадаться, что это не какие-нибудь однокурсники, едущие с вечеринки, если не разглядывать их придирчиво, долго, не отрываясь - слишком салонные стрижки, слишком дорогие ботинки, слишком тонкие пальцы, слишком многозначительные ухмылки на уголок; я также, наверное, смотрю на свою дыру в мироздании в форме мужчины, как вот этот мальчик, которому другой сказал "хватит".
***
Умение строить куры,
Искусство уличных драк -
Все выше литературы,
Я правда думаю так.