Duty Free. Садовое кольцо
Оригинал взят у dmitrypastushok в Duty Free. Садовое кольцо
Садовое Кольцо Я ненавижу плацкарты - в них неудобно дрочить. Утром я охуеваю от людей в метро. Утром я охуеваю от людей. Я охуеваю от людей. Я боюсь бездомных собак и темноты. У меня нет друзей и нет денег. Нет цели в жизни. Она мне нахрен не нужна. Пошла в жопу гребаная цель в жизни, ты мне не нужна! Я ненавижу плацкарты - в них неудобно дрочить. А, черт, я это только что сказал. Мне двадцать семь лет и я такое дерьмо, что даже страшно себе представить. Ну, давайте, типа, знакомиться. Я - дерьмо! А вы? Только по-честному. С недавних пор меня все достало и я начал брить лобок. Подмышки-то я брил уже давно, а лобок, вот, недавно. Ха-ха-ха. Теперь мой член гребаный бритоголовый придурок. Я зову его Барни. Вообще-то это чистой воды уебанство звать свой член каким-то вымышленным именем. Настоящим - тоже уебанство. Короче звать как-то свой член - это уебанство. Но Барни мне нравится. Слово приятное. Ну и мне срать, если вы думаете, что я дерьмо, потому что называю свой член - Барни. Мне вообще срать, что я - дерьмо. Если подумать, то это не так уж и плохо, правда, думать об этом я не люблю. Я люблю курить зимой в насквозь засранном тамбуре поезда Москва-Питер. Когда окна покрыты толстым шершавым льдом, когда пальцы стынут, когда в вагоне уже все храпят как гребаные ежи. Ежи, кстати, храпят? Никогда не спал с ежами. Люблю курить и лбом тыкаться в шершавый лед, и продувать кружочки на окне, и слушать как колеса ебашут по рельсам. Люблю думать о том, как трахаю проводницу. Никогда не трахал, правда, но думать об этом люблю. Если уделаться, как следует, бухлом, а потом расхаживать ночью по поезду и пялиться на проводниц, то попадаются очень даже ничего. Дрочить потом неудобно. В пятницу вечером я прихожу домой, включаю телек и ложусь спать. Уснуть ни хера не получается. Думаю о каких-нибудь телках, а потом рассуждаю о том, какой я никчемный ублюдок. Тут уж не до сна. По телеку показывают футбольное обозрение. Начинаю смотреть его и перестаю думать о всякой хуйне. Футбольное обозрение всегда спасает. Спасибо ему от меня лично и от Барни. В десять вечера я встаю с дивана, гребу в кухню и наливаю в стакан Джека Дениелса на два пальца, кидаю два куба льда, беру из холодильника зеленое яблоко, разрезаю его на две части и из каждой аккуратно выпиливаю серединку. Такой я гребаный эстет. Закуриваю сигарету, включаю трэк Оливера Колецки, кусаю яблоко и делаю глоток вискаря. Фрайдэйс ивнинг стартэд. Голый сижу на табуретке и хуярю бурбон, ноги мерзнут. За час я убираюсь вискарем. Назовете это одиночеством? Называйте, как хотите, мне срать. К тому же я не сильно-то и убираюсь. Просто выпиваю для куража. Чтоб весело было. Правда, мне от этого ни хрена не весело. Потом я иду и чищу зубы, и мою Барни, и сам целиком моюсь. Потом одеваю джинсы и футболку, и кеды, и толстовку. Курю на балконе и смотрю на трущобы Юго-Запада с высоты девятнадцатого этажа. Небо черное-черное, а огни высоток как светлячки. Я люблю вот так стоять один на балконе и курить, и смотреть на район. Знаете, Юго-Запад красивее всего в ноябре, когда холодно и темно. Хотя, откуда вам знать? Выхожу на проспект и ловлю тачку, сажусь на переднее сиденье, в тачке натурально воняет говном. Доезжаю до ближайшего светофора. - Слышь, останови, я выхожу. - Почему, брат? - Потому что у тебя в тачке воняет говном. - Э, ты че пиздишь, брат? - Я не пизжу, у тебя в тачке реально воняет говном. - Э, ты что, охуел? Хлопком двери отвечаю на вопрос. Этот город легко не любить. Обычно я начинаю ночь с пиваса, с пинты, блядь, красного эля в пабе на Никитском бульваре. Я приезжаю туда часов в двенадцать, забиваюсь в дальний угол, пью по-тихому свой пивас и курю. Вокруг все орут, как вонючие ублюдки, и бухают, а я молча курю и смотрю на их лица. Там в пабе полно бритосов и еще каких-то мудаков, они ржут, как кони. Иногда хочется подойти к кому-нибудь и воткнуть в торец. Допиваю пивас, тушу сигарету и выхожу. Около меня бульварное кольцо и тачки, и огни, и люди. И я включаю айпод, и втыкаю наушники, и иду к Китай-Городу, по пути цепляя банку Хайнекена. Бабы проходят мимо, смотрят на меня, как на обоссанного кота. Дохожу до Маросейки, там уже все углы обблеваны. Очередь в Пропаганду, придурков передо мной не пускают. Проталкиваюсь внутрь, народу до жопы. Ору бармену ноль тридцать три пива и внедряюсь на танцпол. В меня заряжает плотное техно, за пультом какой-то гомик. По лицу лупит хлестким саундом, глаза выжигает лучами лазера. Я растворяюсь в этом фарше московского притворства, напыщености и тупости. Выхожу на улицу покурить. На тротуаре перед входом в луже собственной блевоты ползает угашенный в говно чувак, он пытается собраться с силами и встать, немного приподнимается, но мозжечок говорит свое веское "нет", и он плюхается обратно в тошнину. Вокруг него кругом собирается толпа. Кто-то пытается помочь советом, кто-то думает вызвать скорую, кто-то смеется. Из соседнего "Бурбона" выписывается пьяное тело, минуту наблюдает за происходящим, потом входит в круг и плотно прикладывает чуваку с ноги прямо в жбан. Я докуриваю и возвращаюсь на танцпол, гомик шпилит, как небожитель. Этот город сложно любить, но любовь не выбирают. В три часа ночи я, как мудак, прусь в Арму. По Маросейке поднимаюсь до Покровки, цепляю привычную зеленую жестянку и, подгоняемый густым индастриалом приближающегося кольца, замикшированным назойливыми гудками таксистов, выхожу на Садовое. - Брат, куда ехать? - Я не ебу. Перехожу Садовое, в переходе нассано, ларьки закрыты до лучших времен. Сворачиваю на Казакова, там тихо, фонари отбрасывают мою тень на асфальт. В Арме заряжает бородатый хрен с какого-то берлинского лейбла и заряжает кайфово. Беру на баре водку с энергетом, выхожу на танцпол и под четкий технарь даю джигу, футболка покрывается алкогольной испариной. Вокруг меня амфороботы, все, как один, в узких джинсах, клетчатых рубашках, типовых очках рейбан-форева и длинной мотней на обритой с краев башке. Немец взрывает и сотрясает весь этот гребаный ангар из папье-маше, амфороботы, как один, делают стойку, их джинсы рвутся на жопе. Бородач кидает угля в топку и поддает жара, он рвет местную говномассу на куски, пиздюки с лукэтми бьются в экстазе, а я бьюсь вместе с ними. Иду вперед, темп нарастает, я ускоряю шаг, перехожу на бег, быстрее, еще быстрее, и вот я уже мчусь, сломя голову. Вдруг на миг музыка замирает, я останавливаюсь и гляжу по сторонам. Диджей исчез, амфороботы пропали, вокруг никого, только обшарпанные гробы хрущевок и черные подъезды. Я один в этом городе. Мне не хватает воздуха, мелодия ускользает, я несусь за ней, но она скрывается в подворотне. Я разбегаюсь и со всей силы прыгаю вверх, ноги перестают чувствовать поверхность, и я лечу, высотки смотрят на меня пустыми глазницами темных квартир. Этот город разлагается и тухнет, трупный запах разносится от ларьков шаурмы. Этот город задыхается, бетонная удавка третьего кольца перекрывает кислород, жизнь судорогами дергается в автомобильной пробке. Этот город умирает, раковые опухоли новостроек рвут его изнутри. Этот город проклят, и он всегда таким был. Поднимаюсь еще выше, Москва похожа на лопнувший прыщ, изливающийся гной смешивается с кровью. Перестаю дышать, в этих слоях атмосферы нет кислорода, там вообще ничего нет, только звук и свет. Я танцую два часа без остановки. Потом прусь на бар и беру колу со льдом. Пью колу и курю. Немец заканчивает свой сет и сворачивается. - Эй, сигаретой не угостишь? - спрашивает меня какой-то пиздюк. На нем усы. Протягиваю ему пачку. - Зачетные усы. - Ага, - смайл в ответ. Выписываюсь из Армы, накатывает завтрашнее похмелье, таксисты норовят разорвать на куски. - Брат, куда едем? - Куда-нибудь. - Садись. Сажусь. Едем по Садовому, кольцо почти пустое, с пугающей ясностью вдруг осознаю, что двигаюсь по кругу, причем очень давно. Вроде хочу отсюда уехать, но не могу. Я будто застрял в гребаном дьюти-фри, и ни туда, ни обратно. Здесь куча алкоголя, косметики и брендовых шмоток, а стакан кофе стоит охренеть, как дорого. Я жду свой рейс, но его почему-то снова откладывают, и, единственное, что мне остается, это взять бухла и наебениться в срало перед полетом. Водила тормозит у подъезда. Даю ему бабки и вылезаю. Он газует и растворяется, как растворимый кофе. Вхожу в пустую квартиру, иду в комнату, сдираю со стены ее фотку и рву на несколько частей. Стою на балконе со стаканом виски наперевес, в трусах и больших мягких тапках. На город накатывается утро. Клочки фотобумаги парят в воздухе несколько мгновений, пытаясь отсрочить падение, и резко устремляются вниз. ОГЛАВЛЕНИЕ
Садовое Кольцо Я ненавижу плацкарты - в них неудобно дрочить. Утром я охуеваю от людей в метро. Утром я охуеваю от людей. Я охуеваю от людей. Я боюсь бездомных собак и темноты. У меня нет друзей и нет денег. Нет цели в жизни. Она мне нахрен не нужна. Пошла в жопу гребаная цель в жизни, ты мне не нужна! Я ненавижу плацкарты - в них неудобно дрочить. А, черт, я это только что сказал. Мне двадцать семь лет и я такое дерьмо, что даже страшно себе представить. Ну, давайте, типа, знакомиться. Я - дерьмо! А вы? Только по-честному. С недавних пор меня все достало и я начал брить лобок. Подмышки-то я брил уже давно, а лобок, вот, недавно. Ха-ха-ха. Теперь мой член гребаный бритоголовый придурок. Я зову его Барни. Вообще-то это чистой воды уебанство звать свой член каким-то вымышленным именем. Настоящим - тоже уебанство. Короче звать как-то свой член - это уебанство. Но Барни мне нравится. Слово приятное. Ну и мне срать, если вы думаете, что я дерьмо, потому что называю свой член - Барни. Мне вообще срать, что я - дерьмо. Если подумать, то это не так уж и плохо, правда, думать об этом я не люблю. Я люблю курить зимой в насквозь засранном тамбуре поезда Москва-Питер. Когда окна покрыты толстым шершавым льдом, когда пальцы стынут, когда в вагоне уже все храпят как гребаные ежи. Ежи, кстати, храпят? Никогда не спал с ежами. Люблю курить и лбом тыкаться в шершавый лед, и продувать кружочки на окне, и слушать как колеса ебашут по рельсам. Люблю думать о том, как трахаю проводницу. Никогда не трахал, правда, но думать об этом люблю. Если уделаться, как следует, бухлом, а потом расхаживать ночью по поезду и пялиться на проводниц, то попадаются очень даже ничего. Дрочить потом неудобно. В пятницу вечером я прихожу домой, включаю телек и ложусь спать. Уснуть ни хера не получается. Думаю о каких-нибудь телках, а потом рассуждаю о том, какой я никчемный ублюдок. Тут уж не до сна. По телеку показывают футбольное обозрение. Начинаю смотреть его и перестаю думать о всякой хуйне. Футбольное обозрение всегда спасает. Спасибо ему от меня лично и от Барни. В десять вечера я встаю с дивана, гребу в кухню и наливаю в стакан Джека Дениелса на два пальца, кидаю два куба льда, беру из холодильника зеленое яблоко, разрезаю его на две части и из каждой аккуратно выпиливаю серединку. Такой я гребаный эстет. Закуриваю сигарету, включаю трэк Оливера Колецки, кусаю яблоко и делаю глоток вискаря. Фрайдэйс ивнинг стартэд. Голый сижу на табуретке и хуярю бурбон, ноги мерзнут. За час я убираюсь вискарем. Назовете это одиночеством? Называйте, как хотите, мне срать. К тому же я не сильно-то и убираюсь. Просто выпиваю для куража. Чтоб весело было. Правда, мне от этого ни хрена не весело. Потом я иду и чищу зубы, и мою Барни, и сам целиком моюсь. Потом одеваю джинсы и футболку, и кеды, и толстовку. Курю на балконе и смотрю на трущобы Юго-Запада с высоты девятнадцатого этажа. Небо черное-черное, а огни высоток как светлячки. Я люблю вот так стоять один на балконе и курить, и смотреть на район. Знаете, Юго-Запад красивее всего в ноябре, когда холодно и темно. Хотя, откуда вам знать? Выхожу на проспект и ловлю тачку, сажусь на переднее сиденье, в тачке натурально воняет говном. Доезжаю до ближайшего светофора. - Слышь, останови, я выхожу. - Почему, брат? - Потому что у тебя в тачке воняет говном. - Э, ты че пиздишь, брат? - Я не пизжу, у тебя в тачке реально воняет говном. - Э, ты что, охуел? Хлопком двери отвечаю на вопрос. Этот город легко не любить. Обычно я начинаю ночь с пиваса, с пинты, блядь, красного эля в пабе на Никитском бульваре. Я приезжаю туда часов в двенадцать, забиваюсь в дальний угол, пью по-тихому свой пивас и курю. Вокруг все орут, как вонючие ублюдки, и бухают, а я молча курю и смотрю на их лица. Там в пабе полно бритосов и еще каких-то мудаков, они ржут, как кони. Иногда хочется подойти к кому-нибудь и воткнуть в торец. Допиваю пивас, тушу сигарету и выхожу. Около меня бульварное кольцо и тачки, и огни, и люди. И я включаю айпод, и втыкаю наушники, и иду к Китай-Городу, по пути цепляя банку Хайнекена. Бабы проходят мимо, смотрят на меня, как на обоссанного кота. Дохожу до Маросейки, там уже все углы обблеваны. Очередь в Пропаганду, придурков передо мной не пускают. Проталкиваюсь внутрь, народу до жопы. Ору бармену ноль тридцать три пива и внедряюсь на танцпол. В меня заряжает плотное техно, за пультом какой-то гомик. По лицу лупит хлестким саундом, глаза выжигает лучами лазера. Я растворяюсь в этом фарше московского притворства, напыщености и тупости. Выхожу на улицу покурить. На тротуаре перед входом в луже собственной блевоты ползает угашенный в говно чувак, он пытается собраться с силами и встать, немного приподнимается, но мозжечок говорит свое веское "нет", и он плюхается обратно в тошнину. Вокруг него кругом собирается толпа. Кто-то пытается помочь советом, кто-то думает вызвать скорую, кто-то смеется. Из соседнего "Бурбона" выписывается пьяное тело, минуту наблюдает за происходящим, потом входит в круг и плотно прикладывает чуваку с ноги прямо в жбан. Я докуриваю и возвращаюсь на танцпол, гомик шпилит, как небожитель. Этот город сложно любить, но любовь не выбирают. В три часа ночи я, как мудак, прусь в Арму. По Маросейке поднимаюсь до Покровки, цепляю привычную зеленую жестянку и, подгоняемый густым индастриалом приближающегося кольца, замикшированным назойливыми гудками таксистов, выхожу на Садовое. - Брат, куда ехать? - Я не ебу. Перехожу Садовое, в переходе нассано, ларьки закрыты до лучших времен. Сворачиваю на Казакова, там тихо, фонари отбрасывают мою тень на асфальт. В Арме заряжает бородатый хрен с какого-то берлинского лейбла и заряжает кайфово. Беру на баре водку с энергетом, выхожу на танцпол и под четкий технарь даю джигу, футболка покрывается алкогольной испариной. Вокруг меня амфороботы, все, как один, в узких джинсах, клетчатых рубашках, типовых очках рейбан-форева и длинной мотней на обритой с краев башке. Немец взрывает и сотрясает весь этот гребаный ангар из папье-маше, амфороботы, как один, делают стойку, их джинсы рвутся на жопе. Бородач кидает угля в топку и поддает жара, он рвет местную говномассу на куски, пиздюки с лукэтми бьются в экстазе, а я бьюсь вместе с ними. Иду вперед, темп нарастает, я ускоряю шаг, перехожу на бег, быстрее, еще быстрее, и вот я уже мчусь, сломя голову. Вдруг на миг музыка замирает, я останавливаюсь и гляжу по сторонам. Диджей исчез, амфороботы пропали, вокруг никого, только обшарпанные гробы хрущевок и черные подъезды. Я один в этом городе. Мне не хватает воздуха, мелодия ускользает, я несусь за ней, но она скрывается в подворотне. Я разбегаюсь и со всей силы прыгаю вверх, ноги перестают чувствовать поверхность, и я лечу, высотки смотрят на меня пустыми глазницами темных квартир. Этот город разлагается и тухнет, трупный запах разносится от ларьков шаурмы. Этот город задыхается, бетонная удавка третьего кольца перекрывает кислород, жизнь судорогами дергается в автомобильной пробке. Этот город умирает, раковые опухоли новостроек рвут его изнутри. Этот город проклят, и он всегда таким был. Поднимаюсь еще выше, Москва похожа на лопнувший прыщ, изливающийся гной смешивается с кровью. Перестаю дышать, в этих слоях атмосферы нет кислорода, там вообще ничего нет, только звук и свет. Я танцую два часа без остановки. Потом прусь на бар и беру колу со льдом. Пью колу и курю. Немец заканчивает свой сет и сворачивается. - Эй, сигаретой не угостишь? - спрашивает меня какой-то пиздюк. На нем усы. Протягиваю ему пачку. - Зачетные усы. - Ага, - смайл в ответ. Выписываюсь из Армы, накатывает завтрашнее похмелье, таксисты норовят разорвать на куски. - Брат, куда едем? - Куда-нибудь. - Садись. Сажусь. Едем по Садовому, кольцо почти пустое, с пугающей ясностью вдруг осознаю, что двигаюсь по кругу, причем очень давно. Вроде хочу отсюда уехать, но не могу. Я будто застрял в гребаном дьюти-фри, и ни туда, ни обратно. Здесь куча алкоголя, косметики и брендовых шмоток, а стакан кофе стоит охренеть, как дорого. Я жду свой рейс, но его почему-то снова откладывают, и, единственное, что мне остается, это взять бухла и наебениться в срало перед полетом. Водила тормозит у подъезда. Даю ему бабки и вылезаю. Он газует и растворяется, как растворимый кофе. Вхожу в пустую квартиру, иду в комнату, сдираю со стены ее фотку и рву на несколько частей. Стою на балконе со стаканом виски наперевес, в трусах и больших мягких тапках. На город накатывается утро. Клочки фотобумаги парят в воздухе несколько мгновений, пытаясь отсрочить падение, и резко устремляются вниз. ОГЛАВЛЕНИЕ