И ещё
* * *
И умер весь, и ничего не стало,
ни статуи, ни пьедестала,
и думали оставшиеся здесь:
как хорошо, что всё же умер весь.
Как пить со ртом?
С гортанью жечь глаголом?
Ходить с ногами по горам и сёлам?
С хребтом лежать в предутренней траве?
И спрашивать совета в голове?
Когда бы впрямь мы умерли отчасти,
каким частям могли доверить страсти,
как не душе, слетающей во тьму?
Что делали необщим, как не лица?
Как, не в потомках продолжаясь, длиться,
как доверять догадки не уму?
Но те, кто часть утратили заране, -
что им прижать к кровоточащей ране,
как не бессмертья подорожный лист?
Что им ещё, скажи, натуралист?
Вот тает свет дневной в сияньи млечном,
над избами вдали струится дым.
Я размышляю вечером седым -
о чём? - о вечном подвиге овечьем,
о вечности, распахнутой увечным
и недоступной тем, кто невредим.
О мотыльке под низким потолком.
О неизбежной смерти целиком.