О словах, превращающих человека в монстра, и книге Виктора Клемперера «LTI. Язык Третьего Рейха»
Благодарю М. Ровную за неоценимую помощь в работе над статьёй
...Язык победителя… говорить на нем даром не
проходит: его вдыхают и живут под его диктовку.
Виктор Клемперер
Периодически, то здесь, то там, кто-нибудь начинает возмущаться: ты, мол, Макс, относишься к словам слишком серьёзно. Да что за ерунда, фигня - те слова. Одно слово, другое - какая разница! Подумаешь, редактор одно выбросил, другим заменил! Подумаешь, писатель значения перепутал! Главное - смысл, сюжет, приключения, драйв, а слова - побоку.
И у этой точки зрения сторонников - как гуталину, даже Никитин об этом пишет. Современные писатели (может, оставим для них слово «совпис» по ряду общих признаков?) славятся своим равнодушием, переходящим в полный пофигизм, к словам, используемым в тексте. Жители Интернета в подавляющем большинстве плюют на всякую осторожность в использовании слов.
Мне от такого положения вещей очень неуютно, в особенности - когда я перечитываю книгу, в которой мудрый и отважный человек описывает действие некоторых особых слов, как описывают поражающие факторы оружия. [Виктор Клемперер. «LTI. Язык Третьего Рейха»]
Виктору Клемпереру можно верить. Он, немецкий еврей из Дрездена, филолог, жил в Германии в самые несчастные и ужасные годы. Он - враг режима втройне: еврей, диссидент и интеллектуал - мог быть сослан, искалечен, расстрелян в любую минуту, нахлебался всех мыслимых мерзостей полной ложкой. Выжил лишь благодаря жене-«арийке», самоотверженнейшей женщине, разделившей с ним кромешный ад нацизма, и счастливому случаю. Клемперер очень многое видел и на себе испытал. Видел, как бьют и как убивают. Видел, как плюют в лицо и стреляют в спину. Видел, как вышвыривают из дома, и как обыск превращается в грабёж. Видел, как общество добрых, спокойных, сентиментальных, законопослушных, неглупых людей за ничтожно малое время превращается в свору злобных тварей, готовых травить и рвать на части всех несогласных. Ещё он слышал чудовищную ложь пропаганды - во все поля, в книгах, газетах, речах, обывательских разговорах. И всю войну, рискуя быть убитым или отправленным умирать в концлагерь, он, изгой, лишённый права даже газеты читать, а уж тем паче - что-то записывать, вёл свой удивительный дневник.
В этом дневнике Клемперер не только описывал повседневную жизнь козла отпущения в больном обществе. Главным образом, записки Клемперера посвящены тому, как менялся и намеренно искажался под действием государственной машины немецкий язык - и как использование нацистских неологизмов и слов с искажённым смыслом превращало нормальных людей в ошалевших подонков.
В предисловии к своей книге Клемперер сформулировал вывод из этих многолетних наблюдений: «Какое пропагандистское средство гитлеровщины было самым сильным? Были ли это отдельные речи Гитлера и Геббельса, их разглагольствования по тому или иному вопросу, их травля евреев, поношения большевизма?
Безоговорочно этого признать нельзя, ибо многое оставалось для массы непонятным или нагоняло скуку бесконечными повторениями. Как часто, входя в кафе (тогда я еще не носил нашитой звезды и мог беспрепятственно заходить в рестораны), а позднее на фабрике во время дежурства в противовоздушной обороне, когда евреи сидели в своем, специально отведенном для них помещении, а арийцы - в своем, где было радио (а также отопление и пища), - как часто слышал я шлепанье картами по столу и громкие разговоры о кино, о мясных и табачных пайках под пространные речи фюрера или одного из его паладинов. На следующий день в газетах значилось: весь народ жадно ловил каждое их слово.
Нет, сильнейшее воздействие оказывали не отдельные речи и не статьи, листовки, плакаты или знамена, такого эффекта не могли иметь средства, рассчитанные на мышление или осмысленное восприятие.
Нацизм въедался в плоть и кровь масс через отдельные словечки, обороты речи, конструкции предложений, вдалбливаемые в толпу миллионными повторениями и поглощаемые ею механически и бессознательно. Принято истолковывать дистих Шиллера об «образованном языке, что сочиняет и мыслит за тебя»[12] чисто эстетически и, так сказать, безобидно. Удачный стих, написанный «образованным языком», еще не доказывает поэтического таланта его автора; довольно легко создать себе ореол поэта или мыслителя, пользуясь культивированным языком.
Но язык не только творит и мыслит за меня, он управляет также моими чувствами, он руководит всей моей душевной субстанцией, и тем сильнее, чем покорнее и бессознательнее я ему отдаюсь. А если образованный язык образован из ядовитых элементов или служит переносчиком ядовитых веществ? Слова могут уподобляться мизерным дозам мышьяка: их незаметно для себя проглатывают, они вроде бы не оказывают никакого действия, но через некоторое время отравление налицо».
Какое, однако, удивительное наблюдение.
Всё и вся в нашем современном литературном и окололитературном мирке постоянно отстаивает право наплевать на точный выбор слов. Совписы снова написали бы Луначарскому, будь он жив ещё, требуя освободить от ответственности за этот самый выбор. СИшная публика, к кому ни зайди, твердит: «Главное - идея», - читай «сюжет», или «персонажи», или «авторская позиция». И с этим утверждением никто, кажется, всерьёз не спорит. Но Клемперер, очень доказательно и подробно, излагает абсолютно противоположную точку зрения: порой не так важно, ЧТО сказано, как то, КАКИМ ОБРАЗОМ сказано и В КАКИХ ИМЕННО СЛОВАХ.
Его книгу очень полезно прочесть, хотя бы для того, чтобы представлять себе, насколько сильно несколько часто употребляемых в СМИ и вошедших в повседневный обиход слов могут изменить за пару десятилетий психику целого народа. Материал у Клемперера богатейший, относится он к этому материалу с немецкой дотошностью и излагает очень подробно и понятно, потому, что как сам говорит, «в филологе всегда сидит немного педагога».
Клемперер рассказывает, к примеру, как дискредитировались слова «герой», «героический», «подвиг». С давних времён героем считался человек, который, преодолевая себя и весь мир, не требуя наград и похвал, свершал отважный поступок ради других людей. Герой может жертвовать своей репутацией, честью, самой жизнью - и совершенно неважно, спасает ли он своих товарищей на поле боя или в мирное время идёт за детьми в горящий дом. Слово «героизм» не было привязано к войне, слово «герой» не могло относиться к целой толпе, оно всегда несло окраску избранности и негромкого величия, не требующего наград, почестей и фанфар.
Первым делом LTI (Lingua Tertii Imperii - язык Третьего Рейха) мёртвым узлом привязал «героизм» только и исключительно к полю боя и убрал из его смысла оттенок альтруизма и жертвенности: «наши героические солдаты». Далее, постепенно, слово было наполнено пафосом, наполнено напыщенной возвышенностью - и одновременно растиражировано и снижено. «Героями» уже назывались любые солдаты, педантично выполняющие приказы, а «героической» - любая карательная миссия. Оттенок альтруизма, жертвы ради людей - исчез совсем: любые погромы и убийства уже назывались «геройством», если совершались с ведома и по приказу вождей. Разумеется, никому не пришло бы в голову назвать «героизмом» поведение женщины, прячущей еврейских детей от расправы, или подпольщика, который спасает приговорённых, рискуя собой. Зато убийца, награждённый режимом за истребление беззащитных, именовался «героем» громогласно и торжественно.
Закончилось это закономерно: «Однажды - это был декабрь 1941 года - Пауль К. пришел с работы, сияя от радости. По дороге он прочитал военные сводки. «В Африке дела у них плохи», - воскликнул он. «Что, неужели они сами это признали, - спросил я, - ведь они всегда только кричат о победах?» Пауль ответил: «Они пишут: „Наши героически сражающиеся войска“. „Героически“ звучит как поминание, уж можете мне поверить».
С тех пор слово «героически» не раз звучало в военных сводках как поминание и никогда не обманывало».
Другой способ подгонки к нуждам LTI использовали для слова «фанатичный». Для немцев, как и для нас, это - иностранное слово с выраженной негативной окраской. У любого немца довоенных времён оно вызывало представление о полубезумном монахе или сумасшедшем учёном, одержимом чем-то, явно не очень хорошим, или о дикаре, готовом искалечить и убить за свои сомнительные убеждения. Но министерству пропаганды слово нравилось: именно этого, бездумной, исступлённой, дикарской защиты сомнительных убеждений, от народных масс и хотели. И слово принялись склонять в исключительно положительном смысле: «фанатичная вера в нашу священную Родину», «фанатическая преданность фюреру», «фанатическая стойкость наших солдат»... Слово «фанатичный» заменило собой множество других: и «доблестный», и «искренний», и «отважный». Идеальный боец, идеальный гражданин постепенно стал изображаться, как фанатик.
Нельзя не вспомнить о клише для «врагов Рейха»: LTI был в высшей степени изобретателен в этом направлении. Для того чтобы опорочить и уничтожить неугодных, в ход шла целая обойма приёмов.
К примеру, то, что Клемперер назвал ироническими кавычками. Кавычки, обозначающие насмешливый и глумливый тон, кавычки, заменяющие слово «якобы»: «Чемберлен, Черчилль и Рузвельт - всегда «политики» в иронических кавычках, Эйнштейн - «ученый», Ратенау - «немец», как Гейне - «„немецкий“ поэт». Все газетные статьи, все тексты речей в печати кишели этими ироническими кавычками, но попадались они и в более уравновешенных добросовестных исследованиях».
Общее место - названия для неугодных этнических групп, заимствованные из сельскохозяйственных терминов, все эти «ублюдки», «помеси», «полукровки». Хуже - нейтральные слова, обозначающие обычные национальности, «еврей», «цыган», «славянин», которым пропаганда придала настолько негативную окраску, что они зазвучали, как выстрелы. И - «недочеловек», да. В противовес «сверхчеловеку»...
Особенно Клемперер отмечал, что большая часть всего, что писалось и говорилось под цензурой LTI, была явно рассчитана на чисто эмоциональное, бездумное восприятие. Пропаганда раздражала нервы, вызывала ярость или слёзы, порой - слёзы умиления; она воздействовала на самые простые рычаги в душе. Размышления казались подозрительными и изгонялись. Недаром же сам Гитлер не раз и не два говорил, что не нужны его стране думающие люди - нужны сильные, фанатично преданные и простые, совсем простые.
Газетная передовица, официальная речь, лозунги - всё это давило на эмоции: «Но эмоционализация вещей в царстве LTI вовсе не связана обязательно с обращением к какой-либо традиции. Она свободно увязывается со стихией повседневности, она может пользоваться расхожими словами разговорного языка, даже грубовато-просторечными формами, может воспользоваться на первый взгляд вполне нейтральными неологизмами. В самом начале я сделал в один и тот же день следующие записи: «Реклама магазина Кемпински: набор деликатесов „Пруссия“ 50 марок, набор деликатесов „Отечество“ 75 марок», и на той же странице официально утвержденный рецепт традиционного супа «Айнтопф»[229]. Насколько неуклюжей и вызывающей выглядит знакомая еще со времен Первой мировой войны попытка делать, играя на патриотических чувствах, рекламу дорогостоящих кулинарных изысков; и насколько умело подобрано и богато ассоциациями название нового официального рецепта! Одно блюдо для всех, народная общность в сфере самого повседневного и необходимого, та же простота для богатого и бедного ради отечества, самое важное, заключенное в самом простом слове! «Айнтопф - все мы едим только то, что скромно сварено в одном горшке, все мы едим из одного и того же горшка…» Пусть слово «Айнтопф» издавна было известно как кулинарный terminus technicus, все же нельзя не признать гениальным с нацистской точки зрения внедрение такого задушевного слова в официальную лексику LTI. В той же плоскости лежит и словосочетание «зимняя помощь». То, что на деле было сдачей по принуждению, ложно толковалось как добровольное, дарованное от всего сердца».
Сам тон LTI предполагал, что интеллект - зло. Вещи, которые необходимо обдумать, забивали, затеняли эмоциями, используя для нагнетания градуса эмоций все средства, от эффектных фраз до речёвок и хорового пения. Пропаганда противопоставляла «отвратительному мышлению» «честные чувства» и «здоровые инстинкты». Нельзя не восхититься действенностью приёма; так и тянет на язык: «Голосуй сердцем!»...
Передёргивание и исправление собственных обещаний и лозунгов задним числом в LTI на удивление напоминает доктрину о меняющемся прошлом в «1984» Оруэлла. Клемперер так препарирует эту ложь задним числом: «Во время Первой мировой войны союзники вычитывали германскую волю к завоеваниям из нашего гимна «Германия превыше всего». И это было несправедливо, поскольку в этом «превыше всего на свете» нет никакой жажды экспансии, здесь только выражено отношение патриота к своему отечеству. Хуже обстояло дело с солдатской песней: «Победоносно разобьем мы Францию, Россию и весь мир». Все же и это не настоящий империализм - ведь можно возразить, что это просто военная песня; те, кто ее поет, ощущают себя защитниками отечества, они хотят выстоять, «победоносно разбив» врагов, сколько бы их ни было, - а о захвате чужих земель нет и речи.
А теперь сопоставим с этим одну из самых характерных песен Третьего рейха, которая из какого-то особого сборника уже в 1934 г. перекочевала в «Товарищ-песню, сборник школьных песен немецкой молодежи, изданный Имперским управлением национал-социалистического союза учителей», а значит приобрела официальное и всеобщее значение. «Трясутся трухлявые кости / Земли перед красной войной. / Мы переломили страх, /Для нас это была большая победа. / Мы будем маршировать и дальше, / Когда все будет разбито вдребезги, / Ведь сегодня нам принадлежит Германия, / А завтра - весь мир»[237]. Эта песня стала популярной сразу после внутриполитической победы, после включения в правительство фюрера, который в каждой из речей подчеркивал свою волю к миру. И тут же поется о «вдребезги», вплоть до завоевания всего мира. А чтобы не осталось никаких сомнений по поводу этой воли к завоеванию, в следующих двух строфах повторяется: сначала, что мы разобьем «весь мир вдребезги», а потом, что тщетно будут «миры» (во множественном числе) нам противиться, и все три раза припев подтверждает, что завтра нам будет принадлежать весь мир. Фюрер произносил одну миролюбивую речь за другой, а его пимпфы и парни из HJ из года в год распевали эту гнусную песню. Ее и национальный гимн о «немецкой верности»[238].
Когда осенью 1945 г. я впервые публично выступил с докладом об LTI, я напомнил о «Товарище-песне», о сборнике, который теперь стал для меня доступным, и процитировал песню о дрожащих одряхлевших костях. Тогда после моего доклада на сцену поднялся один слушатель и с обидой сказал: «Почему вы цитируете в корне неправильно, почему вы приписываете немцам такую жажду завоеваний, которой у них не было и в Третьем рейхе? В этой песне вовсе не говорится о том, что мир должен принадлежать нам». - «Зайдите завтра ко мне, - ответил я, - я вам покажу школьный песенник». - «Вы ошибаетесь, г-н профессор, - я принесу вам настоящий текст». На следующий день я приготовил сборник «Товарищ-песня» - 6 издание, 1936, издательство Франца Эйера, Мюнхен, «допущено и настоятельно рекомендовано для использования в качестве школьного пособия Баварским министерством культуры»; однако под предисловием стояло: Байройт, в марте[239], 1934. Итак, песенник лежал наготове, открытый на нужной странице. «Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра - весь мир» - деваться некуда, по-другому истолковать нельзя…
И все же - можно. Гость показал мне изящную миниатюрную книжечку, которую можно было закрепить на нитке в петлице. «Немецкая песня. Песни [национал-социалистического] Движения. Издание Организации зимней помощи немецкого народа, 1942/43».
Обложку украшал полный набор нацистских эмблем: свастика, эсэсовские руны и т.д., а среди песен были и «трухлявые кости», довольно примитивный текст, но в ключевом месте отретушированный. Рефрен звучал теперь так: «…сегодня нас слышит Германия, а завтра весь мир»[240].
Звучало это более невинно.
Но поскольку из-за германской жажды завоеваний мир лежал в развалинах, и тогда, в зиму Сталинграда, что-то было уже непохоже на «великую победу» Германии, то ретушь пришлось усилить и снабдить каким-то пояснением. Была добавлена четвертая строфа, в которой завоеватели и угнетатели пытались прикинуться миротворцами и борцами за свободу и жаловались на злонамеренное толкование их первоначальной песни. В новой строфе говорилось: «Они не хотят понять эту песню, в их мыслях война и порабощение. / И пока зреют наши нивы, вейся, знамя свободы! / Мы будем маршировать и дальше, даже если все рассыплется в прах. / Свобода родилась в Германии, и завтра ей будет принадлежать мир!»
Какие нужны были мозги, чтобы так все переврать! До какого отчаяния нужно было дойти, чтобы решиться на эту ложь! Сомневаюсь, чтобы эта четвертая строфа стала жизненной, она слишком запутанна и невнятна по сравнению с предыдущими тремя, чью нескладную простоту и изначальную дикость полностью скрыть невозможно. Однако втягивание когтей, стыдливое вычеркивание одного слога, по-видимому, вошло в обиход».
Хочется ещё много процитировать. Горькие шуточки изгоев. Грязные пропагандистские трюки. Передёргивание, подмена понятий, аббревиатуры, затемняющие смысл сокращаемых слов. Засилье иностранных терминов, придающее речам этакую псевдоинтеллектуальность... Слова-яд, слова-пули, слова-лезвия. Слова, перенастраивающие нормальное человеческое мышление в нечеловеческую плоскость.
«Разъяснять ядовитую сущность LTI, предостерегать против нее - пишет Клемперер, - это, думаю, нечто большее, чем простое назидание. Правоверные евреи очищали посуду для еды, если она становилась ритуально нечистой, закапывая ее в землю. Множество слов из нацистского жаргона нужно надолго, а некоторые и навсегда, зарыть в общую могилу».
Могила зарыта и заросла травой? Дела давно минувших дней?
Очень легко, закрыв книгу Клемперера, подумать: ну, это, слава Богу, уже в прошлом. Даже советские лозунги, громкие и фальшивые, в прошлом, как вся пропаганда былых лет. Клемперер, испытывавший глубокую благодарность к советским людям, освободившим от фашизма его страну, никогда не намекал на некоторую схожесть пропагандистских приёмов в Рейхе и в СССР, а если эта схожесть била в глаза, оправдывал её принципиально другими целями пропагандистов. Был ли прав? Ведь сложно забыть тот же трескучий пафос официальных речей, ту же любовь к аббревиатурам, ту же страсть дискредитировать добрые слова и возвеличивать дурные - «идиотская болезнь благодушие» и «ярость благородная»... но из уважения к памяти антифашистов, немецких и русских, не будем углубляться и мы. В конце концов, всё это - вчерашний день. Все эти «миру - мир», «экономика должна быть экономной», «битва за урожай» (мерзкое выражение, подсознательная милитаризация мирного труда, недаром же LTI стырил его для своих надобностей) уже ушли в небытие. Иные времена, свобода от пропаганды, разве что - реклама осталась...
Но умница Шаов пел: «Да, иные времена - но чем-то схожие». И наши современные СМИ, уж не знаю, по злой ли воле, по дурости ли, время от времени совершают нечто, очень напоминающее приёмы той самой пропаганды - убивающей сознание, культивирующей глупость, фанатизм, эмоциональность истерика. СМИ начинают и выигрывают, а общество подхватывает слова-заразу, как вирус.
Знак, разумеется, изменился, и о нацизме речь не идёт, но слишком многое напоминает скрытую пропаганду бесчеловечности. Если нужно проиллюстрировать, как уже в девяностые годы прошлого века ужасные вещи оправдывались удачно подобранными словами - вспомните, хотя бы, «рэкет» и «киллеров». Слово «вымогатель» имеет в русском языке не просто негативный, а ещё и сниженный негативный оттенок - тварь это мелкая, а не человек. Но «рэкетир» звучит совершенно иначе, иностранное звучание придало оттенок некоторого даже благородства, а занятие это - выбивание денег у людей - сделалось престижным в молодёжной среде. С «киллером» вышло ровно то же самое: эффектный иностранный звук нового слова облагородил старое понятие, придал убийству оттенок криминальной романтики.
И с девяностых длится и длится облагораживание и украшение криминала. СМИ употребляют выражения, вроде «криминальный талант», «неуловимый и безжалостный», героизируя убийц, грабителей и маньяков. Разве что «героями» их ещё не называют, слава Богу.
Но это только в СМИ. В литературе - уже. Подавляющее большинство главных и положительных героев - убийцы, воров тоже немало. Дешёвое чтиво делает в точности то же самое, что в своё время делал LTI - героизирует подонков. Искренне надеюсь, что никто не направляет и не наставляет авторов таких книг - но эффект не зависит от того, стоит ли, нет ли, за этим какая-нибудь злая воля, или писак ведёт просто мода и глупость. На подсознании читающей публики в любом случае откладывается много всякого, что потом ещё скажется.
СамИздат - благая идея. Но туда просачивается слишком много отравы, а безответственность авторов, считающих писательство «развлекаловом» или «стёбом», помогает этот яд распространять. Собственно, «развлекалово» и «стёб» - тоже слова под большим вопросом, если вспомнить, какие явления в последнее время так характеризуются. Если LTI был убийственно серьёзен и пафосен, то современная языковая отрава напротив, склонна «выстёбывать» любые стороны жизни, «развлекаясь» чем угодно, до человеческих страданий вплоть.
Мне далеко до Клемперера, подвижника и филолога божьей милостью. Я замечаю лишь то, что бросается в глаза. То, что в описаниях положительных героев, дамских любимчиков, постоянно встречается слово «хищный». Что аббревиатуры и сленг фикбука и прочих местечек, где выкладывают тексты фикёры, звучат приятнее и солиднее, чем слова, вроде «педофилия», «инцест» или «изнасилование». Что весёлые игры в войнушку в альтисторических текстах навевают воспоминания о «бодрящей, радостной войне» LTI, что в текстах многотиражных авторов встречаются выражения вроде «люди и негры».
У весёлых убийств в ЖЮФ даже исторического аналога нет.
Нацистская партия посредством LTI заискивала перед людьми необразованными, примитивно мыслящими, утверждая, что именно они, а не высоколобые интеллектуалы - это основа основ. Сейчас у нас фактически то же самое, посредством агрессивной издательской рекламы, делает популярная литература. Проще, ещё проще. «Мы пишем для простых людей», - но порой современные властители дум выражаются и грубее. «Для быдла и за бабло». «Пипл хавает». Но именно «хавающему пиплу» стараются понравиться способами, характерными именно для LTI-пропаганды.
Я говорю о той самой эмоциональности, выбивающей эмоции любым способом, но глушащей мысли - и в СМИ, и в книгах. Простейшие сильные чувства и «разгрузка для мозга»? Это мы уже проходили.
Взгляните, к примеру, что пишет наша современница, популярная сетевая писательница:
«- (…) Гаврилыч, ты никогда не ел мясо в фольге?
- Это как? - заинтересовался змей.
- Это просто, - махнула рукой я. - Моя подруга попросила кузнеца выковать ей очень тонкий лист металла, как ткань. Потом она заворачивает в этот лист мясо и жарит на углях. Получается просто обалденно вкусно!
- Хотелось бы...
- Хоть раз...
- Попробовать. - Мечтательно протянул змей. Я многозначительно подмигнула рыцарям из войска противника.
- Противника надо курощать и низводить? Вот и начнем, согласно заветам дедушки Карлсона.
- Да нет вопросов! Тебе кто из этих болванов больше нравится? Испеки любого, ты же можешь дышать огнем? Потом вскроешь доспехи - и кушай, получится ничем не хуже фольги!
(…) змей принял идею близко к сердцу. Глаза всех его трех голов остановились на одном из рыцарей - и он дунул пламенем на несчастного. Вопль заживо поджариваемого человека был ужасен. Даже я зажала уши. (…) Змей методично продолжал запекание. наконец доспехи раскалились до темно-багрового цвета, а по поляне поплыл... вкуснейший мясной дух. Я вдруг искренне пожалела, что я не людоедка! Мне так захотелось кусочек!» - вот цитата из «доброй светлой книжки», «смешной фэнтези». А читатели отзываются о прочитанном так: «Прикольная книга про магичку. Со здоровым циничным юмором. Читала на другом сайте, мне очень понравилось». Слово «циничный» имеет ярко выраженную положительную окраску, особенно сильно сочетание «циничного» со «здоровым» - то есть «не циничный», с точки зрения автора комментариев и других отравленных, «больной». Здесь уместно вспомнить, что слово «фанат», которое порой человек с гордостью примеряет к себе: «Я - фанат такой-то группы!» - по сути, разговорное сокращение от «фанатик». Аналогия кажется пугающе прямой.
И я уже не говорю о дивном слове «прикольный» или «прикол». Это отдельная тема, для целого поста - постепенное размытие нравственных представлений, то самое внутреннее состояние, когда кажется «прикольной», читай «смешной, забавной» - чужая боль, даже смерть.
Особенно показательно то, что подобные сцены и подобные оценки типичны для издаваемых книг. То есть - их выбирают для печати; в Сети же у авторов этого рода бывает и по полмиллиона читателей в год.
А великолепное слово «формат», относящееся к литературным произведениям? У фикёров его отлично заменяет слово «канон». В обоих случаях речь идёт о сознательном самоограничении автора текста, чтоб не сказать, о самокастрации: чтобы «попасть в тренд», надо «влезть в формат» - так люди и учатся подгонять себя под расхожий и опасный стандарт.
Конечно, авторы отвратительных книжек и фанфиков, равно как и комментаторы всей этой дряни, сливают яд в свои тексты не намеренно, не ставят целью отравить и уничтожить читательский разум. Они сами отравлены, они только носители заразы. Но от того, что они не понимают, сколько причиняют вреда, никому не легче. Яд существует на уровне подсознания, постоянным фоном; яд сочится из СМИ, яд впитался в обычные разговоры, яд проник в литературу, самодеятельную и профессиональную. От него некуда деться. Мы бездумно употребляем в разговоре слова-заразу, а потом поражаемся неожиданному зверству наших современников, адекватных, вроде бы, спокойных, цивилизованных людей. Как люди могли жечь заживо других людей? Как люди могут злорадно хихикать над чужими нестерпимыми муками и смертью? Как могут весело оправдывать убийц? С чего вспыхивает неожиданная бездумная ненависть, застилающая и зрение, и разум?
Действительно, с чего бы?
Речи бесноватых вождей - лишняя трата энергии. Надёжнее - слова, плотно вошедшие в обиход. Слова, которые ставят на человеке клеймо, мешающее рассмотреть в нём личность - как жёлтая звезда на одежде еврея в нацистской Германии. Слова, оправдывающие убийства и пытки. Слова - яд.
А человек, пришедший ко мне на страницу, пишет, говоря о литературе: «Любой вид искусства есть прежде всего вид действия на ЭМОЦИИ, а не на интеллект», - жестоко возмутившись предложению думать о прочитанном. Кто, как ему это внушил?
Ты пишешь, тебя читают. Не важно, книгу, статью, фанфик, блог - читают. И если в тексте есть слова или мысли, содержащие яд, то этот яд будет растекаться дальше и дальше. При нынешних технологиях - яд растекается на громадные расстояния, отравляя тысячи людей. И никто сейчас не сможет представить себе, к каким страшным трагедиям это может привести в будущем.
Между тем, дело пишущего - журналиста, писателя, блоггера, фикёра, всё равно - думать о возможных последствиях и отвечать за свои слова, хоть это нынче и не «в тренде». Безответственность - тоже из арсенала LTI, как и бездумье, и именно безответственность сейчас особенно культивируется новой отравой. Только думая над каждым произнесённым и написанным словом, очищая его от яда, пытаясь сохранить человечность в каждой букве, мы остановим разлитие этого яда по человеческим душам. Множество слов и оборотов, употребляемых сейчас самодеятельными авторами, тоже надо закопать, заменив другими - мир станет лучше.
Я понимаю, что всё это тяжело осознать и ещё тяжелее принять. Но мир темнеет; если люди все вместе не остановят наступление этого мрака, кто знает, чем это закончится.
В общественном сознании всё зло начинается с фашизма и фашизмом же заканчивается. Но у нас на глазах постепенно возникает нечто новое и очень нехорошее. Настолько нехорошее, что впитывает в себя и берёт на вооружение приёмы LTI, которые приходятся к месту, как влитые. Я изо всех сил надеюсь, что общими усилиями можно остановить это зло; в конце концов, наши деды остановили то, другое.
А напоследок - удивительная история, похожая на притчу, которую шёпотом передавали друг другу изгои в стране, поражённой LTI, как раком. Вряд ли это - правда; скорее, выражение отчаянной надежды на справедливость и на то, что яд, содержащийся в отвратительных словах LTI, в конце концов, отравит самих отравителей: «Один оберштурмфюрер SS в Галле или Йене (Ф. точно указал и место действия и участников, ему передали все из «надежных, абсолютно достоверных источников»), довольно высокий эсэсовский чин, привез свою жену в родильное отделение частной клиники. Он осмотрел палату; над кроватью висел образ Христа. «Снимите картину, - потребовал он у медсестры, - не желаю, чтобы мой сын первое что увидел бы - этого жиденка». Перепуганная сестра обещала все передать старшей сестре. Эсэсовец ушел, повторив свой приказ. Уже на следующее утро старшая сестра позвонила ему: «У вас родился сын, господин оберштурмфюрер. Жена ваша чувствует себя хорошо, мальчик крепкий. А желание ваше исполнилось - ребенок родился слепым…»