О таинственных Сбогарах и близорукости
Мало мне вестернов и нордестернов на голубом экране, мало мне Большого-большого секрета (только не спрашивайте, это правда большой-большой секрет), так бандиты начинают ещё и с книжных полок сыпаться. Дошли руки аж до Шарля Нодье, а именно «Жана Сбогара», повести о благородном разбойнике. Кстати, вполне увлекательная повесть, в отличие от Ринальдо Ринальдини, который зато отлично действует в качестве снотворного. Круче только история КПСС. Так вот, про Сбогара. Не в первый раз ловлю себя на мысли, что мы здорово обокрадены своим кругом чтения, и упоительные перечисления заглавий упоительного чтива в том же «Евгении Онегине» для нас звучат как перечень серийных наименований каких-нибудь сепулек:
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И стал теперь ея кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль Вечный Жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар.
У кого что прочитано? «Сбогар» ещё потому проливает свет на онегинские страницы, что Антония, центральная героиня, там не стопроцентное неуязвимое совершенство, а, в общем-то, мизерабельный подросток, больное больной матери дитя, то воздуха не хватает, то бок болит, то на душе мутится, и вдобавок очень близорукая. Очков нет, мир предстаёт, как тому ёжику из анекдота, скопищем едва распознаваемых образов: ну не наезжайте на меня, большие серые облака!
Мать Антонии умерла от чахотки; сама Антония, по-видимому, не страдала этим недугом, нередко передающимся по наследству; но жизнь, которую она почерпнула из материнской груди, где обитала уже смерть, была несовершенной и хрупкой. Между тем роста она была высокого и развитием не отличалась от сверстниц; но была в движениях её высокого, тонкого стана какая-то беспомощность, которая выдавала её слабость; наклон её милой, полной очарования головки, небрежно подобранные белокурые волосы, сияющее белизной лицо, чуть тронутое нежным румянцем, немного затуманенный взгляд, которому врождённая близорукость придавала тревожное и робкое выражение, становившееся неопределённым и печальным, когда она смотрела на отдалённые предметы, - всё в ней говорило о привычном состоянии какой-то болезненности. Она не испытывала никаких страданий, просто она жила как бы неполной жизнью, словно через силу. В детстве ей пришлось испытать немало потрясений, но эта грустная школа жизни не притупила её чувствительности, не сделала её недоступной для других, менее глубоких волнений; напротив, она воспринимала каждое из них с одинаковой силой. Сердце её, казалось, было пока во власти единственного чувства, и что бы ни случалось - всё пробуждало в нём лишь одно и то же горестное воспоминание об утрате отца и матери. Достаточно было поэтому малейшего повода, чтобы пробудить в ней роковую способность сострадать чужому горю. Все, что наводило её на этого рода чувства, исторгало у неё слёзы или вызывало внезапный приступ какой-то странной дрожи, которая охватывала её так часто, что врачи видели в этом признак недуга. Антония, заметившая, что дрожь эта прекращается, как только исчезает вызвавшая её причина, не разделяла их опасений. Однако из этого и некоторых других обстоятельств она рано сделала заключение, что в ней есть нечто не похожее на других, и мало-помалу пришла к выводу, что в какой-то мере обездолена природой. Это еще больше усилило её робость, в особенности склонность к уединению, что немало беспокоило г-жу Альберти, которая, как всякий, кто любит, легко поддавалась тревоге.
И вот такую вот трепетную веточку, которую, по-хорошему, в санаторий бы к морю, где обед по расписанию, мучает своими политэкономическими выкладками большой степени разнообразия и немалой также степени глупости нелепый ухажёр, задёргавший её под конец до нервного тика. А потом ещё и похищают натурально бандиты.[Осторожно, спойлер, не ходите, кто не читал!] Ухажёр и главбандит, тот самый Жан Сбогар, - один и тот же человек, но Антония плохо видит! Антония их не распознаёт! Для неё это два разных человека! Бедлам, одним словом, бедная Татьяна, каково ж ей приходилось читать эту муть.
Действие повести происходит в Истрии. Ныне это в основном Хорватия, с севера Словения и ещё немножко Италия, а тогда сложносочинённая спорная территория. Главный герой даже в восстании Карагеоргия участвовал, ему понравилось. Мне показалось очень находчивым услать незадачливого читателя, куда Макар телят не гонял, в лиминальное пространство романтических грёз, чтоб уж точно никаких вопросов о достоверности происходящего не возникло. Однако, чем дальше я углублялась я в чтении, тем яснее понимала, что для автора Балканы никакое не пространство грёз, а гадская реальность, данная в ощущениях.
Лето было знойное, и тенистая листва дубов едва давала достаточно прохлады, чтобы умерить солнечный жар, когда африканский ветер дул над заливом. Огромные тускло-жёлтые и всё же ослепительные облака громоздятся в какой-нибудь одной стороне неба, катятся и низвергаются, подобно огненным лавинам, с гигантских вершин, стелятся по небу, распластываются и замирают. Глухой гул сопровождает их и стихает, когда они останавливаются. Вся природа цепенеет тогда от страха, подобно животному, которому грозит гибель и которое прикидывается мёртвым, чтобы избежать смерти. Ни один лист не дрогнет, ни одно насекомое не прожужжит в неподвижной траве. Если обратить взор туда, где должно быть солнце, то увидишь, как в косом столбе бесчисленных светящихся пылинок пляшут частицы той мельчайшей пыли, которую сирокко принес из пустыни и о происхождении которой можно догадаться по кирпично-красному оттенку. А больше не видно никакого движения - только коршун кружит высоко в небе, издали намечая свою жертву, обессилевшую под тяжестью этой гнетущей атмосферы.
Как будто месье Жан-Шарль-Эммануэль Нодье этим летом в Белграде жил! Погуглила биографию, и-таки оказалась недалека от истины: своего «Сбогара» беспокойный романтик писал, сидя городским библиотекарем в Лайбахе (ныне Любляна), тогдашней столице Иллирийских провинций. И реальность нашего летнего пекла была дана ему в ощущениях.
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы,
И стал теперь ея кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль Вечный Жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар.
У кого что прочитано? «Сбогар» ещё потому проливает свет на онегинские страницы, что Антония, центральная героиня, там не стопроцентное неуязвимое совершенство, а, в общем-то, мизерабельный подросток, больное больной матери дитя, то воздуха не хватает, то бок болит, то на душе мутится, и вдобавок очень близорукая. Очков нет, мир предстаёт, как тому ёжику из анекдота, скопищем едва распознаваемых образов: ну не наезжайте на меня, большие серые облака!
Мать Антонии умерла от чахотки; сама Антония, по-видимому, не страдала этим недугом, нередко передающимся по наследству; но жизнь, которую она почерпнула из материнской груди, где обитала уже смерть, была несовершенной и хрупкой. Между тем роста она была высокого и развитием не отличалась от сверстниц; но была в движениях её высокого, тонкого стана какая-то беспомощность, которая выдавала её слабость; наклон её милой, полной очарования головки, небрежно подобранные белокурые волосы, сияющее белизной лицо, чуть тронутое нежным румянцем, немного затуманенный взгляд, которому врождённая близорукость придавала тревожное и робкое выражение, становившееся неопределённым и печальным, когда она смотрела на отдалённые предметы, - всё в ней говорило о привычном состоянии какой-то болезненности. Она не испытывала никаких страданий, просто она жила как бы неполной жизнью, словно через силу. В детстве ей пришлось испытать немало потрясений, но эта грустная школа жизни не притупила её чувствительности, не сделала её недоступной для других, менее глубоких волнений; напротив, она воспринимала каждое из них с одинаковой силой. Сердце её, казалось, было пока во власти единственного чувства, и что бы ни случалось - всё пробуждало в нём лишь одно и то же горестное воспоминание об утрате отца и матери. Достаточно было поэтому малейшего повода, чтобы пробудить в ней роковую способность сострадать чужому горю. Все, что наводило её на этого рода чувства, исторгало у неё слёзы или вызывало внезапный приступ какой-то странной дрожи, которая охватывала её так часто, что врачи видели в этом признак недуга. Антония, заметившая, что дрожь эта прекращается, как только исчезает вызвавшая её причина, не разделяла их опасений. Однако из этого и некоторых других обстоятельств она рано сделала заключение, что в ней есть нечто не похожее на других, и мало-помалу пришла к выводу, что в какой-то мере обездолена природой. Это еще больше усилило её робость, в особенности склонность к уединению, что немало беспокоило г-жу Альберти, которая, как всякий, кто любит, легко поддавалась тревоге.
И вот такую вот трепетную веточку, которую, по-хорошему, в санаторий бы к морю, где обед по расписанию, мучает своими политэкономическими выкладками большой степени разнообразия и немалой также степени глупости нелепый ухажёр, задёргавший её под конец до нервного тика. А потом ещё и похищают натурально бандиты.[Осторожно, спойлер, не ходите, кто не читал!] Ухажёр и главбандит, тот самый Жан Сбогар, - один и тот же человек, но Антония плохо видит! Антония их не распознаёт! Для неё это два разных человека! Бедлам, одним словом, бедная Татьяна, каково ж ей приходилось читать эту муть.
Действие повести происходит в Истрии. Ныне это в основном Хорватия, с севера Словения и ещё немножко Италия, а тогда сложносочинённая спорная территория. Главный герой даже в восстании Карагеоргия участвовал, ему понравилось. Мне показалось очень находчивым услать незадачливого читателя, куда Макар телят не гонял, в лиминальное пространство романтических грёз, чтоб уж точно никаких вопросов о достоверности происходящего не возникло. Однако, чем дальше я углублялась я в чтении, тем яснее понимала, что для автора Балканы никакое не пространство грёз, а гадская реальность, данная в ощущениях.
Лето было знойное, и тенистая листва дубов едва давала достаточно прохлады, чтобы умерить солнечный жар, когда африканский ветер дул над заливом. Огромные тускло-жёлтые и всё же ослепительные облака громоздятся в какой-нибудь одной стороне неба, катятся и низвергаются, подобно огненным лавинам, с гигантских вершин, стелятся по небу, распластываются и замирают. Глухой гул сопровождает их и стихает, когда они останавливаются. Вся природа цепенеет тогда от страха, подобно животному, которому грозит гибель и которое прикидывается мёртвым, чтобы избежать смерти. Ни один лист не дрогнет, ни одно насекомое не прожужжит в неподвижной траве. Если обратить взор туда, где должно быть солнце, то увидишь, как в косом столбе бесчисленных светящихся пылинок пляшут частицы той мельчайшей пыли, которую сирокко принес из пустыни и о происхождении которой можно догадаться по кирпично-красному оттенку. А больше не видно никакого движения - только коршун кружит высоко в небе, издали намечая свою жертву, обессилевшую под тяжестью этой гнетущей атмосферы.
Как будто месье Жан-Шарль-Эммануэль Нодье этим летом в Белграде жил! Погуглила биографию, и-таки оказалась недалека от истины: своего «Сбогара» беспокойный романтик писал, сидя городским библиотекарем в Лайбахе (ныне Любляна), тогдашней столице Иллирийских провинций. И реальность нашего летнего пекла была дана ему в ощущениях.