РОЗА ЭТО НЕ РОЗА
Марина Колдобская. «Роза это роза это роза: Живопись, коллаж».
AL Gallery / галерея «Альбом» (Васильевский остров, 5-я линия, 36).
До 22 ноября 2008.
Роза - символ перемен. Декадент Блок, к примеру, то слал ее кому-то в алкогольном бокале, то вплетал в венчик на главе Спасителя. Гламурный рокер БГ предъявлял ее общественности то как эмблему печали, то как эмблему любви. Цветок всякий раз обретал окрас по ситуации: в сакральном венчике или в знак серьезных намерений он был белым, в ресторанном чаду или в трауре - черным. Чтобы выразить высокие помыслы мистиков, роза становилась голубой. Отдаваясь чьей-то однокласснице Светке Соколовой в память незабываемых школьных дней, - стыдливо розовела. Оказываясь в склянке темного стекла из-под импортного пива, - мятежно краснела, как подлинная спутница тревог, наш цветок.
Марина Колдобская, петербургская актуальная художница, арт-критик и арт-администратор (до начала 2000-х директор Музея нонконформистского искусства, потом директор местного филиала Государственного центра современного искусства), заинтересовалась этим феноменом и постаралась разобраться с ним в своем новом выставочном проекте «Роза это роза это роза», курировать который пригласила авторитетного Глеба Ершова.
Творческая позиция Марины Колдобской принципиальна и многим известна: «По моему мнению, - формулирует художница, - картина должна быть красивой, правильной и суровой, как икона. Она должна радовать не комфортом, а истиной. Истина - дело общественное, а не частное, поэтому жизнь и мнения простых людей руководят моим творчеством. Красота народного духа сияет мне в византийской мозаике, конфетной коробке, иранском ковре и афише мюзик-холла. Но более всего волнуют меня чувства и мысли людей моего отечества, которым я наследую. Тех, кто устроил миф и грозную реальность нашего быта. Тех, кто создал почву под ногами на кладбище нашей культуры. Им и посвящаю я свой труд».
Строго говоря, этот труд едва ли стоит воспринимать как живопись, хотя некоторые его технические параметры и позволяют делать это: Марина использует традиционный холст, реже картон, краску, иногда применяет смешанную технику, кое-где коллаж. По своему основному образованию она промышленный дизайнер, окончила Центральное училище технического рисования барона Александра Штиглица, в советские годы именовавшееся Высшим художественно-промышленным училищем имени Веры Мухиной, - и это очень внятно проявляется в ее творчестве. Впрочем, в том нет беды: какая разница, к примеру, был ли живописцем лучезарный Казимир Малевич в своих главных работах? А ведь Малевич для Колдобской не случайная фигура, ее полотна напоминают зрителю в первую очередь как раз о его «квадратах» - и своими не всегда правильными углами подрамников, и плоскостностью изображений, и выраженной прямолинейностью цветовых решений, и, выражаясь иносказательно, супрематизмом. В этих работах есть также явные следы близкого знакомства художницы с русским этническим и пропагандистским искусством (среди главных образцов - старая иконопись, трактирные вывески, хохлома с ее преобладанием красного, черного, золотого, «Окна РОСТА», лаконичные агитационные транспаранты развитого социализма).
Розы, будучи изображены в такой манере, оказались избавленными и от своей обычной двусмысленности, и от лишней сентиментабельности, зато приняли вид агитации за лучшее и идеальное. Весомой, грубой, зримой. Рассчитанной прежде всего на главного потребителя и главную жертву: соотечественника. В результате привычной для художницы устремленности к лаконичности и емкости образов бутоны роз обрели структуру, мощь и объемы капустных кочанов, некогда выкладывавшихся передовыми колхозниками в праздничных павильонах ВДНХ как неопровержимый аргумент в возможной дискуссии со скрытыми скептиками и маловерами. Это совсем не те белые розы из сиротского шлягера перестроечных лет, которые способны безропотно умирать на белом холодном окне. Лучшие из цветов Марина Колдобская исполнила в человеческий рост, и они стали выглядеть почти угрожающе, подобно гигантской плотоядной орхидее Аделе из древнего чехословацкого кинофильма «Адела еще не ужинала». Эпического мрака и скорби этим полотнам добавило обилие кладбищенской золотянки и серебрянки, явственно обозначившее дистанцию между натюрмортами петербургской художницы и легкомысленными палехскими лаковыми композициями. Под рукой решительного профессионала розы перестали быть розами в основном значении этого слова.
Тем не менее всякий, имеющий глаз, отметит: своими цветами Марина Колдобская деликатно намекнула, что не капсулировалась в однажды найденных манере и проблематике. Марина меняется. Представленные в AL Gallery работы демонстрируют вполне уже наметившийся переход художницы от «правильного актуального искусства» к искусству как таковому. Усложняются занимающие ее темы, формальные задачи, методы их решения. От суровой концептуальности, пиктографичности и сарказма ранних работ Колдобская переходит к гораздо более тонкой работе с гораздо более опасным материалом: теперь ее интересуют не только идеи, идеологии и знаки, но также и люди, пейзажи, предметы. В ее работах появляются новые цвета и оттенки, усложняется фактура изображений, появляется перспектива, явно обогащающая композиции. Художница ищет новые для себя способы говорить со зрителем. И, кажется, это получается у нее: ей удается изображать банальное, не впадая в банальности.
Как бы предвидя возможность зрительских сомнений: «розы ли это?», - художница выбрала названием проекта фрагмент знаменитого стихотворения в прозе Гертруды Стайн: «...Я хотел сорвать самую нежную из роз, надеясь, что любовь не позволит ей уколоть меня. Она же, нанося мне раны, учила меня одному: роза это роза это роза...» Отвергнув банальный смысл американского первоисточника - реальность такова, какова она есть, - Марина Колдобская решила так, как и должен был решить подлинный художник, творец собственной реальности: розой будет то, что мы назовем розой.
И это имеет резон: если кто-то ищет роз как таковых, пусть ищет их там, где они могут быть.
Евгений Голлербах
AL Gallery / галерея «Альбом» (Васильевский остров, 5-я линия, 36).
До 22 ноября 2008.
Роза - символ перемен. Декадент Блок, к примеру, то слал ее кому-то в алкогольном бокале, то вплетал в венчик на главе Спасителя. Гламурный рокер БГ предъявлял ее общественности то как эмблему печали, то как эмблему любви. Цветок всякий раз обретал окрас по ситуации: в сакральном венчике или в знак серьезных намерений он был белым, в ресторанном чаду или в трауре - черным. Чтобы выразить высокие помыслы мистиков, роза становилась голубой. Отдаваясь чьей-то однокласснице Светке Соколовой в память незабываемых школьных дней, - стыдливо розовела. Оказываясь в склянке темного стекла из-под импортного пива, - мятежно краснела, как подлинная спутница тревог, наш цветок.
Марина Колдобская, петербургская актуальная художница, арт-критик и арт-администратор (до начала 2000-х директор Музея нонконформистского искусства, потом директор местного филиала Государственного центра современного искусства), заинтересовалась этим феноменом и постаралась разобраться с ним в своем новом выставочном проекте «Роза это роза это роза», курировать который пригласила авторитетного Глеба Ершова.
Творческая позиция Марины Колдобской принципиальна и многим известна: «По моему мнению, - формулирует художница, - картина должна быть красивой, правильной и суровой, как икона. Она должна радовать не комфортом, а истиной. Истина - дело общественное, а не частное, поэтому жизнь и мнения простых людей руководят моим творчеством. Красота народного духа сияет мне в византийской мозаике, конфетной коробке, иранском ковре и афише мюзик-холла. Но более всего волнуют меня чувства и мысли людей моего отечества, которым я наследую. Тех, кто устроил миф и грозную реальность нашего быта. Тех, кто создал почву под ногами на кладбище нашей культуры. Им и посвящаю я свой труд».
Строго говоря, этот труд едва ли стоит воспринимать как живопись, хотя некоторые его технические параметры и позволяют делать это: Марина использует традиционный холст, реже картон, краску, иногда применяет смешанную технику, кое-где коллаж. По своему основному образованию она промышленный дизайнер, окончила Центральное училище технического рисования барона Александра Штиглица, в советские годы именовавшееся Высшим художественно-промышленным училищем имени Веры Мухиной, - и это очень внятно проявляется в ее творчестве. Впрочем, в том нет беды: какая разница, к примеру, был ли живописцем лучезарный Казимир Малевич в своих главных работах? А ведь Малевич для Колдобской не случайная фигура, ее полотна напоминают зрителю в первую очередь как раз о его «квадратах» - и своими не всегда правильными углами подрамников, и плоскостностью изображений, и выраженной прямолинейностью цветовых решений, и, выражаясь иносказательно, супрематизмом. В этих работах есть также явные следы близкого знакомства художницы с русским этническим и пропагандистским искусством (среди главных образцов - старая иконопись, трактирные вывески, хохлома с ее преобладанием красного, черного, золотого, «Окна РОСТА», лаконичные агитационные транспаранты развитого социализма).
Розы, будучи изображены в такой манере, оказались избавленными и от своей обычной двусмысленности, и от лишней сентиментабельности, зато приняли вид агитации за лучшее и идеальное. Весомой, грубой, зримой. Рассчитанной прежде всего на главного потребителя и главную жертву: соотечественника. В результате привычной для художницы устремленности к лаконичности и емкости образов бутоны роз обрели структуру, мощь и объемы капустных кочанов, некогда выкладывавшихся передовыми колхозниками в праздничных павильонах ВДНХ как неопровержимый аргумент в возможной дискуссии со скрытыми скептиками и маловерами. Это совсем не те белые розы из сиротского шлягера перестроечных лет, которые способны безропотно умирать на белом холодном окне. Лучшие из цветов Марина Колдобская исполнила в человеческий рост, и они стали выглядеть почти угрожающе, подобно гигантской плотоядной орхидее Аделе из древнего чехословацкого кинофильма «Адела еще не ужинала». Эпического мрака и скорби этим полотнам добавило обилие кладбищенской золотянки и серебрянки, явственно обозначившее дистанцию между натюрмортами петербургской художницы и легкомысленными палехскими лаковыми композициями. Под рукой решительного профессионала розы перестали быть розами в основном значении этого слова.
Тем не менее всякий, имеющий глаз, отметит: своими цветами Марина Колдобская деликатно намекнула, что не капсулировалась в однажды найденных манере и проблематике. Марина меняется. Представленные в AL Gallery работы демонстрируют вполне уже наметившийся переход художницы от «правильного актуального искусства» к искусству как таковому. Усложняются занимающие ее темы, формальные задачи, методы их решения. От суровой концептуальности, пиктографичности и сарказма ранних работ Колдобская переходит к гораздо более тонкой работе с гораздо более опасным материалом: теперь ее интересуют не только идеи, идеологии и знаки, но также и люди, пейзажи, предметы. В ее работах появляются новые цвета и оттенки, усложняется фактура изображений, появляется перспектива, явно обогащающая композиции. Художница ищет новые для себя способы говорить со зрителем. И, кажется, это получается у нее: ей удается изображать банальное, не впадая в банальности.
Как бы предвидя возможность зрительских сомнений: «розы ли это?», - художница выбрала названием проекта фрагмент знаменитого стихотворения в прозе Гертруды Стайн: «...Я хотел сорвать самую нежную из роз, надеясь, что любовь не позволит ей уколоть меня. Она же, нанося мне раны, учила меня одному: роза это роза это роза...» Отвергнув банальный смысл американского первоисточника - реальность такова, какова она есть, - Марина Колдобская решила так, как и должен был решить подлинный художник, творец собственной реальности: розой будет то, что мы назовем розой.
И это имеет резон: если кто-то ищет роз как таковых, пусть ищет их там, где они могут быть.
Евгений Голлербах