В 1920 ей исполнилось 28 лет...
Самый пронзительный рассказ про Цветаеву, наверное, у Федора Степуна:
Осенью 1921-го года мы шли с Цветаевой вниз по Тверскому бульвару. На ней было легкое затрапезное платье, в котором она, вероятно, и спала. Мужественно шагая по песку босыми ногами, она просто и точно рассказывала об ужасе своей нищей, неустроенной жизни, о трудностях как-нибудь прокормить своих двух дочерей.
Мне было страшно слушать ее, но ей было не странно рассказывать: она верила, что в Москве царствует не только Ленин в Кремле, но и Пушкин у Страстного монастыря. «О, с Пушкиным ничто не страшно».
Идя со мною к Никитским воротам, она благодарно чувствовала за собою его печально опущенные, благословляющие взоры.
Даже и зимой, несмотря на голод и холод, она ночи напролет читала и писала стихи. ... В мансарде 5 градусов Реомюра (маленькая печурка, так называемая «буржуйка», топится не дровами, а всяким мусором, иной раз и старыми рукописями).
Марина, накинув рваную леопардовую шубенку, сидит с ногами на диване; в черной от сажи руке какая-нибудь заветная книжка, страницы которой еле освещены дрожащим светом ночника...
Как она встречала свой 28-й, 29-й день рождения. Помнила ли о нем? Как она, дочь Ивана Цветаева, создавшего для Москвы Музей, бродила по темным улицам Города, усеянного лошадиными трупами.