В роли Сьюзен Бойл
Посмотрела ролик про Сьюзен Бойл. И вспомнила -- зима 2002 года, недавно умер последний мой восходящий родственник -- папа, я одна стою «босой, перед вечностью», мой день рождения, но поскольку суббота -- все еще спят, а меня подняла нелегкая чуть не в 9 утра. Не к добру.
Я сижу на кухне, курю. За окном -- настолько банальные серые зимние сумерки, что даже лень пытаться их описать как-то посвежее. Единственное отличие -- туман, столь частый на нашей Теплостанской возвышенности. Из-за тумана я чувствую себя так, как будто «в мире осталась одна эта девочка в ватных штанах и треухе».
Сижу, курю. Думаю. Встряхиваю головой. Тянусь к телефону. Разворачиваю газету, нахожу объявление, набираю номер, забыв что как раз с утра в субботу мой голос, прокуренный и усталый, с размякшими за ночь связками, звучит особенно шершаво и отталкивающе глухо. Но я решилась, и ничто уже не может меня остановить.
Долгие гудки. Семь, восемь...
-- Аллё!
-- Здравствуйте, я по объявлению. Я хочу у вас работать.
Пауза.
-- Э-э-э... Простите, сколько Вам лет?
-- Тридцать восемь.
Пауза.
-- А-а-а... А кто Вы по профессии?
-- Главный бухгалтер.
Пауза. Долгая. Мне становится смешно потому что я, уже освободившись от первичного страха, начинаю понимать что должен думать человек, редактор, к которому в субботу утром просится на работу очумелая тетка. Тогда я еще не знала что обычно этот человек ложится спать часа в четыре утра, а в пятницу -- в шесть, так как сдача номера...
-- Мнэ-э-э.... Э-э-э... А почему Вы решили что Вы сможете у нас работать?
Я набираю воздуху побольше, и начинаю, как могу, сладкозвучно петь про то что я много пишу, и что все друзья читая мои емэйлы единогласно советуют мне попробовать свои силы в журналистике, и что я всю жизнь мечтала писать о туризме, эмиграции, евреях и так далее. Понимая, что это звучит полной чушью, но тем не менее произнося все это так как у меня нет иных оправданий, я ощущаю пустоту на другом конце провода. Не то чтобы линия упала, нет, но чувство такое как будто все слова пропадают в глубоком колодце. Молчание. Потом осторожное:
--Ну может быть Вы сможете к нам приехать, поговорить, в глаза посмотреть, у нас ведь, знаете, газета специфическая, может Вам у нас не понравится...
-- Да, я знаю газету, я ее читаю с первого выпуска. Конечно, приеду.
Следующие, не соврать, три или четыре недели я дозванивалась до редактора по рабочему телефону, блюдя политес. Трубку брала секретарша Таня, закаленная в борьбе за спокойствие начальника, который уже к тому времени был в долгах как в шелках. «Его нет», «Он на планерке», «Отъехал», «Совещание», «Отъехал», «Будет завтра», и все в том же духе. Я конечно огорчалась, но в какой-то момент мне стало просто смешно. Я решила выдержать этот марафон до конца, потому что он же должен будет сдаться и назначить встречу. И уж там-то он увидит что я не клиент Кащенко, а просто нормальный человек которому очень, ну просто очень хочется работать в его замечательной газете. К тому же от мерзопакостной работы главбухом в маленьких компаниях я очень устала и не дожидаясь разрешения ситуации с газетой уволилась «в никуда».
Да, кажется, три недели я звонила в редакцию каждый день. И в конце концов он взял трубку и с внятной паникой в голосе сказал, чтоб я приехала тогда-то и тогда-то.
И я появилась в этом прокуренном до внутренностей розеток расхристанном помещении, где на столах времен социализма стояли компьютеры немногим моложе тех столов, где верещал игольчатый принтер -- из дому мы последний такой выкинули лет шесть назад, где на экранах светился забытый нортоновский синий интерфейс, а по коридорам бродили -- а в кабинетах сидели -- слегка сумасшедшие, каждый по-своему, люди пишущие -- в том числе -- замечательные тексты обо всем, о чем должен думать нормальный человек -- о правах человека и о выборе жизненного пути, о красоте разных близких и дальних стран, о зверюшках, о настоящем искусстве, о том как и где учиться, о том как путешествовать без гроша в кармане и получать при этом удовольствие, о Холокосте и так далее и так далее. Слово «гламур» не было тогда еще особо в ходу, но им уже пахло. Везде, но не в этой редакции.
Я сидела перед моим будущим начальником, трепеща как институтка, и, стараясь улыбаться и не краснеть, пыталась сосредоточиться и понять как сделать так чтобы меня сюда взяли. Не помню ничего, помню только что вместо туризма писать надо было о бизнесе, -- а это не было проблемой -- и что к следующей нашей встрече я должна была принести список тем. Как стало ясно уже потом, это был тест на наличие журналистских мозгов.
«Темник» произвел впечатление. Начальник уже улыбался, строил планы о том в каком порядке надо это все писать... Но сначала -- полевой тест: взять одну из тем и сделать материал. "Заметку" - и неважно что заметки бывали до четырех полос после двукратного вердикта "Надо резать".
Следующие две недели я сидела в инете, потом звонила, и ездила -- на муже -- по десяткам московских и подмосковных конюшен -- темы была про лошадок и их седоков. Потом послала текст и стала ждать звонка. Потом позвонила сама. Меня позвали на обсуждение текста.
-- Текст хороший, -- сказал начальник. -- Только вот тут, -- и он выделил на экране абзац, -- надо бы поправить. А то ведь это крайне невежливо, так акцентировать внимание на внешних признаках человека -- ведь он мог быть и хорошим тренером, при той же наружности.
Он еще что-то говорил, не снимая с экрана выделения, но я уже не слышала. Моя способность краснеть и почти терять мысленные способности от стыда быстро и безобразно дала о себе знать. В тексте было сказано: «... к моей лично несказанной радости, куда-то делись злобные тренеры типа того, который достался нашей группе на ЦМИ -- этот лысый коротышка, конечно, был профи, он роскошно ездил сам, искренне и нежно любил лошадей, но столь же искренне ненавидел нас, и некоторые, не выдержав постоянного хамства и издевательств, просто перестали приходить». Передо мной сидел сильно лысеющий человек крайне небольшого (по сравнению с моими 175-ю) роста. И продолжал говорить, причем по делу. У меня, тем временем, покраснели даже белки глаз.
Больше он к этому не возвращался. Я думаю, он понимал что каким-то невероятным образом незавидные 150 см. не бросались в глаза -- его хотелось назвать Львом, настолько выразительна была -- и, надеюсь, есть -- его внешность.
А я стала у него работать. И провела в этой редакции совершенно волшебные* полтора года, уйдя только тогда когда стало совершенно ясно что не только денег никаких я больше не получу по причине окончательной разрухи, но и текстов моих никто уже не прочтет, как бы я ни старалась.
Только много позже, после опыта работы с другими редакторами, я осознала, насколько мне повезло. У начальника был настоящий, мощный редакторский талант и потрясающее чувство языка. После его правки тексты всегда становились только лучше. Всегда можно было обсудить правку. Заголовки он придумывал обычно блестящие. Фотографии выбирал с одного взгляда -- и сразу лучшие. А когда в глазах кого-то из сотрудников вдруг появлялось уныние -- в начальнике на максимум включался еще и человеческий талант, и каким-то невероятным образом от тоски не оставалось и следа.
Проблемы у редакции, на самом деле, начались задолго до моего появления. Газета умирала долго и мучительно. Отцы-основатели (журналисты и даже часть административного персонала) держались до последнего. Но ключевые темы -- права человека, эмиграция, образование за рубежом -- частью перестали народ волновать, частью перешли в инет, и спрос на газету упал почти до нуля. Начальник болел много и тяжело, его харизма истончалась, и грусть паутиной повисла в редакционных коридорах. Когда уволилась мать-кормилица, готовившая нам незадорого очень вкусные обеды, стало ясно что конец близок. Сумму долгов я никогда не узнала, но по слухам, она малопредставима.
Я очень благодарна этому человеку, хотя кто-то может называть его и хитрецом, и обманщиком, и еще как-то иначе. Я только знаю, что это очень важно -- чтобы в тебя поверили, несмотря на возраст и несоответствующий бэкграунд. В память об этом дорогом для меня опыте -- сдвоенные дефисы и отсутствие лишнего пробела в конце абзацев. Спасибо, Вайс!
_______________
* Этого слова он бы не пропустил. Однажды, получив от меня заметку со словами "Мы хотели увидеть прошлое этой чудной земли" вызвал в кабинет, взглянул нехорошо и сказал - "Вот здесь у тебя что написано? Мы про чУдные вещи не пишем!" - "Как ты мог такое подумать! Конечно, читать надо чуднОй!" - обрадовался, расслабился сразу - "А то я уж подумал.. того... Жирным выдели, а то неприлично".
6 августа 2009
Я сижу на кухне, курю. За окном -- настолько банальные серые зимние сумерки, что даже лень пытаться их описать как-то посвежее. Единственное отличие -- туман, столь частый на нашей Теплостанской возвышенности. Из-за тумана я чувствую себя так, как будто «в мире осталась одна эта девочка в ватных штанах и треухе».
Сижу, курю. Думаю. Встряхиваю головой. Тянусь к телефону. Разворачиваю газету, нахожу объявление, набираю номер, забыв что как раз с утра в субботу мой голос, прокуренный и усталый, с размякшими за ночь связками, звучит особенно шершаво и отталкивающе глухо. Но я решилась, и ничто уже не может меня остановить.
Долгие гудки. Семь, восемь...
-- Аллё!
-- Здравствуйте, я по объявлению. Я хочу у вас работать.
Пауза.
-- Э-э-э... Простите, сколько Вам лет?
-- Тридцать восемь.
Пауза.
-- А-а-а... А кто Вы по профессии?
-- Главный бухгалтер.
Пауза. Долгая. Мне становится смешно потому что я, уже освободившись от первичного страха, начинаю понимать что должен думать человек, редактор, к которому в субботу утром просится на работу очумелая тетка. Тогда я еще не знала что обычно этот человек ложится спать часа в четыре утра, а в пятницу -- в шесть, так как сдача номера...
-- Мнэ-э-э.... Э-э-э... А почему Вы решили что Вы сможете у нас работать?
Я набираю воздуху побольше, и начинаю, как могу, сладкозвучно петь про то что я много пишу, и что все друзья читая мои емэйлы единогласно советуют мне попробовать свои силы в журналистике, и что я всю жизнь мечтала писать о туризме, эмиграции, евреях и так далее. Понимая, что это звучит полной чушью, но тем не менее произнося все это так как у меня нет иных оправданий, я ощущаю пустоту на другом конце провода. Не то чтобы линия упала, нет, но чувство такое как будто все слова пропадают в глубоком колодце. Молчание. Потом осторожное:
--Ну может быть Вы сможете к нам приехать, поговорить, в глаза посмотреть, у нас ведь, знаете, газета специфическая, может Вам у нас не понравится...
-- Да, я знаю газету, я ее читаю с первого выпуска. Конечно, приеду.
Следующие, не соврать, три или четыре недели я дозванивалась до редактора по рабочему телефону, блюдя политес. Трубку брала секретарша Таня, закаленная в борьбе за спокойствие начальника, который уже к тому времени был в долгах как в шелках. «Его нет», «Он на планерке», «Отъехал», «Совещание», «Отъехал», «Будет завтра», и все в том же духе. Я конечно огорчалась, но в какой-то момент мне стало просто смешно. Я решила выдержать этот марафон до конца, потому что он же должен будет сдаться и назначить встречу. И уж там-то он увидит что я не клиент Кащенко, а просто нормальный человек которому очень, ну просто очень хочется работать в его замечательной газете. К тому же от мерзопакостной работы главбухом в маленьких компаниях я очень устала и не дожидаясь разрешения ситуации с газетой уволилась «в никуда».
Да, кажется, три недели я звонила в редакцию каждый день. И в конце концов он взял трубку и с внятной паникой в голосе сказал, чтоб я приехала тогда-то и тогда-то.
И я появилась в этом прокуренном до внутренностей розеток расхристанном помещении, где на столах времен социализма стояли компьютеры немногим моложе тех столов, где верещал игольчатый принтер -- из дому мы последний такой выкинули лет шесть назад, где на экранах светился забытый нортоновский синий интерфейс, а по коридорам бродили -- а в кабинетах сидели -- слегка сумасшедшие, каждый по-своему, люди пишущие -- в том числе -- замечательные тексты обо всем, о чем должен думать нормальный человек -- о правах человека и о выборе жизненного пути, о красоте разных близких и дальних стран, о зверюшках, о настоящем искусстве, о том как и где учиться, о том как путешествовать без гроша в кармане и получать при этом удовольствие, о Холокосте и так далее и так далее. Слово «гламур» не было тогда еще особо в ходу, но им уже пахло. Везде, но не в этой редакции.
Я сидела перед моим будущим начальником, трепеща как институтка, и, стараясь улыбаться и не краснеть, пыталась сосредоточиться и понять как сделать так чтобы меня сюда взяли. Не помню ничего, помню только что вместо туризма писать надо было о бизнесе, -- а это не было проблемой -- и что к следующей нашей встрече я должна была принести список тем. Как стало ясно уже потом, это был тест на наличие журналистских мозгов.
«Темник» произвел впечатление. Начальник уже улыбался, строил планы о том в каком порядке надо это все писать... Но сначала -- полевой тест: взять одну из тем и сделать материал. "Заметку" - и неважно что заметки бывали до четырех полос после двукратного вердикта "Надо резать".
Следующие две недели я сидела в инете, потом звонила, и ездила -- на муже -- по десяткам московских и подмосковных конюшен -- темы была про лошадок и их седоков. Потом послала текст и стала ждать звонка. Потом позвонила сама. Меня позвали на обсуждение текста.
-- Текст хороший, -- сказал начальник. -- Только вот тут, -- и он выделил на экране абзац, -- надо бы поправить. А то ведь это крайне невежливо, так акцентировать внимание на внешних признаках человека -- ведь он мог быть и хорошим тренером, при той же наружности.
Он еще что-то говорил, не снимая с экрана выделения, но я уже не слышала. Моя способность краснеть и почти терять мысленные способности от стыда быстро и безобразно дала о себе знать. В тексте было сказано: «... к моей лично несказанной радости, куда-то делись злобные тренеры типа того, который достался нашей группе на ЦМИ -- этот лысый коротышка, конечно, был профи, он роскошно ездил сам, искренне и нежно любил лошадей, но столь же искренне ненавидел нас, и некоторые, не выдержав постоянного хамства и издевательств, просто перестали приходить». Передо мной сидел сильно лысеющий человек крайне небольшого (по сравнению с моими 175-ю) роста. И продолжал говорить, причем по делу. У меня, тем временем, покраснели даже белки глаз.
Больше он к этому не возвращался. Я думаю, он понимал что каким-то невероятным образом незавидные 150 см. не бросались в глаза -- его хотелось назвать Львом, настолько выразительна была -- и, надеюсь, есть -- его внешность.
А я стала у него работать. И провела в этой редакции совершенно волшебные* полтора года, уйдя только тогда когда стало совершенно ясно что не только денег никаких я больше не получу по причине окончательной разрухи, но и текстов моих никто уже не прочтет, как бы я ни старалась.
Только много позже, после опыта работы с другими редакторами, я осознала, насколько мне повезло. У начальника был настоящий, мощный редакторский талант и потрясающее чувство языка. После его правки тексты всегда становились только лучше. Всегда можно было обсудить правку. Заголовки он придумывал обычно блестящие. Фотографии выбирал с одного взгляда -- и сразу лучшие. А когда в глазах кого-то из сотрудников вдруг появлялось уныние -- в начальнике на максимум включался еще и человеческий талант, и каким-то невероятным образом от тоски не оставалось и следа.
Проблемы у редакции, на самом деле, начались задолго до моего появления. Газета умирала долго и мучительно. Отцы-основатели (журналисты и даже часть административного персонала) держались до последнего. Но ключевые темы -- права человека, эмиграция, образование за рубежом -- частью перестали народ волновать, частью перешли в инет, и спрос на газету упал почти до нуля. Начальник болел много и тяжело, его харизма истончалась, и грусть паутиной повисла в редакционных коридорах. Когда уволилась мать-кормилица, готовившая нам незадорого очень вкусные обеды, стало ясно что конец близок. Сумму долгов я никогда не узнала, но по слухам, она малопредставима.
Я очень благодарна этому человеку, хотя кто-то может называть его и хитрецом, и обманщиком, и еще как-то иначе. Я только знаю, что это очень важно -- чтобы в тебя поверили, несмотря на возраст и несоответствующий бэкграунд. В память об этом дорогом для меня опыте -- сдвоенные дефисы и отсутствие лишнего пробела в конце абзацев. Спасибо, Вайс!
_______________
* Этого слова он бы не пропустил. Однажды, получив от меня заметку со словами "Мы хотели увидеть прошлое этой чудной земли" вызвал в кабинет, взглянул нехорошо и сказал - "Вот здесь у тебя что написано? Мы про чУдные вещи не пишем!" - "Как ты мог такое подумать! Конечно, читать надо чуднОй!" - обрадовался, расслабился сразу - "А то я уж подумал.. того... Жирным выдели, а то неприлично".
6 августа 2009