О загадках русской души применительно к евреям
Вокруг Миллениума устроили столько шуму и паники, что, хотя проблема трех нулей была очевидно высосана из пальца, что-то все же должно было случится, уж слишком сильно люди напрягались в ожидании этого 2000-го года.
А в нашем тесном кругу все было как-то не так. У друзей на семейных фронтах шли бои местного значения, они ходили грустные, и шум и блескучая мишура возрождавшейся после предыдущего кризиса Москвы был им не в кайф. И мы решили поехать в деревню, в глушь, в Тверскую область, где всего-то и осталось что три -четыре старухи на всю занесенную снегом по крышу деревеньку
почти на самом стыке Тверской, Смоленской и Псковской областей. Мы надеялись, что в тесной дружеской компании, среди проверенных совместным бизнесом и не разругавшихся при этом людей нам будет тихо, мирно и спокойно.
Но человек как известно предполагает, а кто уж там располагает, позвольте поспорить при случае. Деревня-то конечно была совершенно вымершей, но у бабок, доживавших здесь свои дни без коров, но в алкогольном угаре, в далеком прошлом родились некие младенцы мужеска полу. И вот теперь два из этих сильно выросших младенцев приехали навестить родимых мамочек с хорошим запасом самогона.
Но мамаши-то что, с мамашами хоть каждый день ругайся и пей, пей и ругайся, а тут городские приехали, как к ним не зайти на огонек? Может, накормят чем вкусным, может, напоят, а может и еще чего интересное обломится? Да и поподдевать их, мяконьких, всегда приятно!
И они зашли. С всей присущей людям из народа - из такого народа - наивной простотой. Да, той самой, которая хуже. «Хозяева, как дела? Выпить-то привезли? Давай, доставай, Сашка! Я знаю, у тебя есть!» - вот таким многообещающим диалогом было нарушено наше лирическое уединение и уже начавшийся было складываться мужской разговор - я старалась держаться поодаль, чтобы друзья могли пообщаться с мужем, которого они уважали, котрому доверяли и даже поверяли то, что не полагалось выносить на поверхность.
Надо ли говорить, что эти иванушки были явными продуктами пьяных зачатий? Лица со скошенными лбами и маленькими водянистыми глазами, отсутствие интересов, даже отсутствие простого любопытства. Раздобыть - выпить - «побузить» - похмелиться - вот в таком колесе они, как хомячки, и проводили свою жизнь.
«Что Сашка, жалко тебе водки? Ну смотри, мы добрые, у нас у самих есть!» - и они выставили на стол зеленую бутылку с «кепкой». Это был джокер. Пришлось метать на стол закусь и стаканы. Иначе было бы уж совсем беспредельно невежливо.
Мне с ними пить - и вообще в такой обстановке - не хотелось. Друзья блюли трезвость. Составить деревенским компанию согласился только мой благоверный. Налили, чокнулись, закусили огурцом. Раз, другой, третий. «Мужики, а вы чо не пьете?» - «Так, не пьем». Больше им спросить не о чем, а друзья наши молчат как красные партизаны на допросе. Только муж, вежливый, гад, сопровождает каждую стопку комментарием типа «Хорошо пошла, наливай еще».
Деревенские начинают нервничать. Глухое, мрачное молчание их раздражает. Они встревоженно озираются. Снова предлагают друзьям - Диме и Саше - выпить. Те снова отказываются. Парни наливают мужу, - тот, крякая, глотает очередную стопку - и с подозрением смотрят на наших друзей. Сощурив глаз, более бойкий из имбецилов пытается проникнуть в мысли Саши и Димы, потом решается - ну, такой силы провокация должна же их встряхнуть - и заявляет: «Дак вы наверное явреи! Ну как так можно! Новый год! А они не пьют! Вот Мишка - наш человек!» - и он хлопнул мужа по плечу. - «Мишка пьет как настоящий русский мужик! Мы пьем - и он пьет, нас, друзей, уважает! А вы - ну точно явреи! Тьфу!» Он презрительно сплюнул и гордо задрав голову посмотрел на наших друганов думая, - ну уж уел так уел, на такое слабо взял, что уж если прямо сейчас они не бросятся доказывать что все не так - и не напьются вместе...
Дима с Сашей еще думали как ответить этому типу правильно, не обидев друга Мишку, а я уже сложилась пополам от хохота. «Слушай», - сказала я парню. - «Ты знаешь, ты просто все, абсолютно все перепутал. Вот этот Мишка с кем ты здесь уже час квасишь в свое удовольствие, хлопаешь его по плечу и считаешь лучшим другом, вот он-то и есть самый настоящий единственный здесь еврей. Фирменный. На сто верст вокруг. А Дима с Сашей - самые настоящие русские люди, как я и ты.» - «Врешь!» - «Миш, скажи им.» Муж посмотрел на меня осоловелыми ассирийскими глазищами и согласно кивнул узкой башкой с упругими антрацитовыми кудрями, вытаскивая лук из черно-рыжей бородищи. «Д-д-да! Точно. Правильно она говорит. Они русские. Я еврей.» И хлопнул еще стопарь гадости - уже совсем явно лишний.
Деревенский парень озирался затравленно. В немом ужасе обернулся к нашим друзьям. Дима с Сашей ехидно улыбались. «Точно, точно. Она тебе правду говорит. Мы русские люди, а Мишка - еврей.» Второй алкаш вообще сдулся и забился подальше в угол. Пьянка расстроилась. Осознание того что еврей тоже человек, что с ним можно пить, и при этом не закусывать христианским младенцами, что он без рогов, копыт и хвоста сильно впечатлило наших алкоголических иванушек. Через некоторое время они попытались реанимировать свой совсем угасший кураж, но муж мой уже спал, а Саша - хозяин - всерьез разозлился и жестко велел им уходить. Те понуро, в недопитии, поплелись по домам, неся в себе новое знание. «Во многой мудрости много печали, и кто умножает познание - умножает скорбь», вспомнилось мне.
Наутро они снова приходили - по трезвянке, посмотреть, не привиделся ли им живой еврей. Живой еврей спал с бодуна, но глаза открыл. И даже похмелился под моим надзором. И пошли они втроем кататься на лыжах, прицепленных к машине. Мир не перевернулся. Христианское блеклое небо все так же смотрело на нас холодными декабрьскими глазами пследнего дня перед надвигающимся всемирным катаклизмом. Но ни Христос, ни даже Перун не побеспокоились задать нам всем, грешным, хорошей трепки.
А потом, встретив - уже в покое - Новый год, мы поехали в старинный Торжок - и утро первого дня нового тысячелетия предстало перед нами старой, как мир, картиной - бабка в натуго завязанном сером козьем платке полоскала в озере бельё.
Точно так же, как для тебя - евреи, для меня, русской, загадочен и непонятен ты, русский народ.
18 сентября 2009