“Народ” в воспоминаниях Болотова
“Народ” в воспоминаниях Болотова
В 1787 году случился в Богородицке пожар, не первый и не последний. Горел флигель императорского дворца (хотя императрица там ни разу не бывала, но бывало размещались там посетившие Богородицк важные сановники, наместник и т.п.). Флигель был каменный, двухэтажный, что для одноэтажных, деревянных российских городков XVIII века было редкостью. Сам Болотова всю жизнь прожил в деревянных домах разной величины, как-то пришлось ему на короткое время (после того, как сгорел его богородицкий дом) поселиться в каменном здании и ему там не понравилось, чувствовал он себя там не в своей тарелке, присутствовал какой-то дискомфорт и т.п.
И пожар двухэтажного каменного здания с железной крышей сильно впечатлил его, “сущий ад” - пишет он и т.п.
Но это не главное. Болотов рассказывает, что ему удалось спасти часть флигеля, однако в уцелевшей части многое было порушено, когда оттуда выносили вещи, чтобы спасти их от подступающего огня:
«…целая половина сего флигеля осталась чрез то целою, хотя, к неописанной досаде моей, при вынашивании из оной всего в ней бывшего, негодный наш сбежавшийся чорный народ переломал и перековеркал не только все окончины, но и самые кафельные, бывшие в ней печи, и не мог надивиться, что за удовольствие находили бездельники проламывать чем-то все кафли в тонких местах насквозь; на что не мог я взглянуть, не пожимая плечами».
[Болотов “Жизнь и приключения…”, том четвертый]
И это еще не все. Болотова расстроили не только убытки понесенные казной, но собственные напрасные и досадные потери. Рядом с флигелем находилась небольшая колокольня и там хранилась его библиотека (которая не помещалась полностью в болотовском доме), и Болотов приказал выносить книги:
«…за необходимое я счел велеть скорее все книги мои и бывший там же мой запасный табак и прочие вещи выносить из оных, вниз по лестнице вон, и для безопасности переносить в нашу каменную и довольно от сего места отдаленную церковь. А при сем перенашивании и угодно было бездельникам растаскать и расхитить у меня множество книг, не только русских, но самых и французских, и немецкими, которые бездельникам и грабителям сим ни к чему не годились, а у меня только разрознили и окорнали многие книги, из разных частей состоящие. Не могу изобразить, как было мне сие досадно, и тем паче, что колокольня осталась цела и не претерпела никакого повреждения, а я, от излишней осторожности, лишился множества книг и табаку, который также они гораздо и гораздо поубавили».
[Болотов “Жизнь и приключения…”, том четвертый]
Почему-то вспомнился Горький, и “съезд бедноты”, и вазы из севрского и саксонского фарфора наполненные испражнениями, и Блок, и сожженная библиотека и многое другое, о чем Андрей Болотов и помыслить не мог
Кстати, когда ранее сгорел дом Болотова, то из спасенных вещей, в том числе книг так же было много раскрадено, хотя воры, скорее всего и читать не умели как по-русски, так и по-немецки
Но, справедливости ради, надо заметить, что больше всего проблем Болотову в этот период создавали воровские привычки, обнаружившиеся у его непосредственного начальника “директора экономии и командира волостей” Николая Сергеевича Давыдова, человека хотя и мягкого, но беспутного и расточительного.
Народ с его безобразиями был как-то на втором плане, не воспринимал еще Болотов народ как серьезную действующую, достойную внимания силу, через различение с которой можно опознать себя и найти свое место в мироздании (как это делали впоследствии образованные дворяне и интеллигенция XIX и ХХ веков, когда возник и оформился дискурс о народе и его интересах в разных вариантах). Идентичность Болотова, хотя и не может уместиться в одно имя (Кто он? Дворянин? Ученый? Садовод? Отец семейства? Управитель волости? и т.д.), скорее кристаллизуется через противопоставление высшему дворянству с его либертинажем российского разлива и малообразованному дворянству и его брутально-агрессивным стилем жизни, сюда, пожалуй, можно добавить нечистых на руку подьячих (с которыми, Болотов, впрочем, умел находить общий язык, часто при помощи подарков и взяток)
Крестьяне и прочие низшие сословия редко появляются в воспоминаниях Болотова, похоже Болотов не считает их достойными упоминания, кроме случаев, когда повседневные рутинные взаимоотношения с ними разрываются конфликтом той или иной степени интенсивности. Так же, несмотря на любовь к деталям, у Болотова почти не встретишь домашнюю прислугу, дворовых людей и других похожих, они выпадают из сферы его внимания (хотя прислуга не просто рядом с семьей Болотова, она в семье Болотова), что было бы неудивительно для других мемуаров, но бросается в глаза в записках Болотова, где много и подробно перечисляются и описываются различные мелкие бытовые ситуации, домашние дела и передряги (перестановки в доме, поломки колес, обеды и ужины в честь гостей, разъезды по гостям и т.п., где слуги вроде бы всегда должны быть рядом)
С другой стороны, крестьяне в мемуарах Болотава не похожи на забитую, молчащую, пассивную массу, то есть, они у Болотва масса, но временами весьма активная (крикливая и суматошная), готовая в случае чего защищать доступными методами свои права и свои представления о справедливости, о границах допустимого насилия, о границах применения государственной и помещичьей власти и т.п., вплоть до патерналистских обязательств власть имущих (например, крестьяне могут потребовать раздачи запасов хлеба со складов в голодный год, и Болотов, и его “полу-командир” Давыдов, и наместник Кречетников считают эти требования вполне “законными”). Особенно это заметно у казенных или дворцовых крестьян, или крестьян крупных землевладельцев, когда ими управлял не непосредственно их владелец (чаще всего, вельможа проживающий в Петербурге или за границей), а назначенный управляющий. Эти крестьяне могут и с дворянином в спор вступить (например, при межевании земель). Напомню, сам Болотов управлял волостью принадлежащей лично императрице. И Болотов очень боится, что крестьяне пожалуются на него. Жалобы крестьян - это не пустой звук. В некоторых ситуациях они могут определить дальнейшую карьеру и репутация управляющего. Один раз крестьяне буквально спасли Болотова от увольнения с исполняемой должности, отказавшись жаловаться на него, несмотря на серьезное давление со стороны начальствующих лиц. Сам Болотов в самостоятельность крестьян не верит, и за каждой жалобой подозревает интриги и ковы завистников и недоброжелателей. Но, боится жалоб вплоть до анекдотических ситуаций. Как-то раз, он приказал высечь двух пьяных бездельников, после чего эти выпоротые мужики пропали, Болотов решил, что они бежали в Тулу, дабы пожаловаться на него наместнику и приказал искать их везде, мужиков нашли в каком-то захудалом кабаке на окраине Богородицка и привели к Болотову, но испуг Болотова при известии о пропаже мужиков был так велик, что когда он увидел их живыми, здоровыми, пусть пьяненькими, но не ушедшими в Тулу жаловаться, то он их на радостях сразу же простил.
Не редки случаи, когда с крестьянами надо договариваться, и временами это весьма непросто, и Болотов описывает ситуацию, когда ему приходилось употреблять “волчий рот, лисий хвост”, чтобы убедить “бородачей” (крестьянских старост и богатых людей, собранных вместе для совещания) выполнить указ императрицы о дополнительном оброке (сам Болотов обозначает это собрание крестьянских лучших людей как парламент, и “парламентом” этим он весьма недоволен, награждая богородицких мужиков самыми нелестными характеристиками).
То есть, между крестьянами и управляющими (возможно, с осторожностью сюда можно добавить чиновников и помещиков) существовал некий набор конвенций, часто не совсем ясный и четкий, достаточно расплывчатый, возможно меняющийся от региона к региону или даже в одном месте в разное время, но предлагающий некий набор принципов и правил, в соответствии с которыми нужно было взаимодействовать с крестьянами, дабы не вызвать их недовольство и не прибегать к открытому физическому насилию (что в общем-то означает конец власти, ибо власть не может действенно работать в экстремальных условиях, а применение физического насилия - это экстремальная ситуация, говорящая о неспособности обладателей властных функций исполнять оные [власть не может существовать постоянно в экстремальных ситуациях в режиме физического насилия, для этого у нее просто не хватит ресурсов, как минимум]). То есть, интеграция сословного общества происходила не только за счет репрессий (или угрозы оных), или за счет “рабской покорности” низших по отношению к высшим, но и за счет некоего набора “договоров”, неформальных и не всегда прямо озвучиваемых, но знакомых людям погруженным в жизненный мир данного социума. И от выполнения этих “договоров”, наверное, во многом зависела устойчивость системы.
В воспоминаниях Болотова есть ситуация, когда он проговаривает (в споре с крестьянами) некоторые важные из конвенциальных принципов и обязательств власти, регулирующих взаимодействия крестьян и власти, но для этого здесь уже нет места, а отдельным постом выносить не хочется