Жнецы (2018)
Дебютный фильм Этьена Каллоса, попавший в 2018 году в программу Каннского фестиваля, в русском дубляже получил сразу два варианта названия - "Браконьеры" и "Жнецы". Собственно, и то, и другое правильно: первое является буквальным переводом с африкаансского "Die Stropers", второе - с английского "The Harvesters" (хотя, наверное, правильнее было бы "Комбайнёры"). Но если бы фильм вышел в широкий российский прокат, было бы неудивительно, если бы его озаглавили "Нелюбовь-2".
С фильмом Звягинцева дебютную работу Каллоса роднят не только приглушённые тона изображения и музыка братьев Гальпериных за кадром. Речь в первую очередь о сюжете и о тех выводах, к которым приходит режиссёр вместе со зрителем.
Впрочем, на первый взгляд завязка истории "Жнецов" противоположна звягинцевской: если в российской картине мальчик терялся, то в южноафриканской наоборот - семья фермеров берёт к себе на воспитание беспризорника Питера. Причём утилитарные цели такого действия вроде бы отметаются сразу: глава семьи сетует, что помощник из такого нового члена семьи никакой, приёмная мать много говорит о спасении его заблудшей души, а сам мальчик, поначалу страдая от наркотической ломки и ночных кошмаров, не слишком вписывается в свою новую религиозную семью и выглядит действительно проблемным.
Затем сюжет начинает приобретать черты библейской притчи о блудном сыне: все успехи интеграции Питера в сельскую общину постепенно начинают вызывать поначалу неявную, а потом уже и откровенную ревность у Янно, старшего сына в этой фермерской семье. Но ревность эта имеет черты - "вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими" - ровно до финальной развязки, которая совершенно иначе расставляет акценты в происходящем.
Оказывается, что ещё не до конца оформившаяся даже для него самого сексуальность Янно для окружающих вполне очевидна. Оказывается, что сын, прошедший через ад реальной жизни, для семьи предпочтительнее, чем сын, имеющий все задатки быть сломленным внешними трудностями. В конце концов даже любовь матери семейства, её религиозное рвение, отступают на второй план перед законами выживания.
Собственно, именно последние оказываются определяющими для всего сюжета. В одном из эпизодов маленькие девочки в молитве благодарят Бога за то, что ещё один день прожит без убийства фермеров, периодически персонажи просят высшие силы о ниспослании богатого урожая наряду с личными просьбами, страх потерять свою землю прямо проговаривается полубезумным дедом, а в финале поиски ребёнка отступают на второй план перед тушением пожара в поле. То есть в ощущение неясной угрозы от стихии или внешнего мира - это обычное состояние для всех персонажей фильма, остальное оказывается вторичным.
И самое страшное, что в такой системе координат это вполне оправдано и разумно. И слова о любви здесь - не столько лицемерие, сколько попытка хоть как-то спрятаться от правил, которые диктуют ужасы мира. Ближе к финалу Питер прямо говорит об этом, рассказывая о своих занятиях проституцией: "Я бы не выжил, если бы не верил, что они любят меня", подытоживая - "Я продавал себя - и они давали мне деньги. Я могу стерпеть что угодно". Именно этот опыт столкновения с нелюбовью позволяет ему в итоге встроиться в новый быт и в новую семью. У задумчивого и меланхоличного Янно такого опыта нет - и поэтому ситуация, когда нелюбовь его семьи выходит наружу, он просто ломается.
Впрочем, в отличии от Звягинцева, Каллос смотрит на героев без мизантропии и даже с определённой долей сочувствия и даже симпатии, показывая их, в первую очередь сельскохозяйственный, быт с эстетикой и метафоричностью, которыми может похвастаться не каждая советская картина о крестьянах. Но выводы его всё равно оптимизмом не отличаются - как и в "Нелюбви", пропавший ребёнок скорее решает проблему, чем является проблемой сам по себе.
Довольно грустно, что именно это оказывается точкой соприкосновения режиссёров с разных концов земного шара.