Грэм Харман. О смерти философии
Комментарий по поводу заявления Стивена Хокинга о том, что философия мертва*
Опубликовано в XXXIII номере журнала Filozofski vestnik в 2012 году
Сегодняшние отношения между философией и науками не самые лучшие. Для начала давайте рассмотрим известные слова Стивена Хокинга, сказанные им в мае 2011 года на конференции Google Zeitgeist в Англии:
«[...] почти все мы иногда задаемся вопросами: Почему мы здесь? Откуда мы пришли? Традиционно, это вопросы философии, но философия мертва. Философы не справились с современным развитием науки. В частности, с физикой. Ученые стали теми, кто несет факел открытия в нашем поиске знания» [1]
Согласно Хокингу, философия мертва. Другие более щедры и заявляют, что философия будет мертва в ближайшем будущем. И только частично мертва. Например, исследователь мозга Вольф Зингер сообщает нам, что мы заинтересованы в философии по двум причинам: во-первых, потому что «прогресс в нейробиологии даст некоторые ответы на классические вопросы в философии» и, во-вторых, потому что «прогресс в нейронауках поднимает большое количество новых этических проблем и к ним должны подходить не только нейробиологи, но также и представители гуманитарных наук» [2]. Другими словами, Зингер интересуется философией как потенциальной целью для поглощения нейронауками, пусть он и переубеждает нас, что философы не должны бояться этой амбиции, так как Зингеру еще нужны секции этики, которые, кроме нейробиологов, «также» включали бы и представителей гуманитарных наук. Избавившись от средневекового статуса служанки теологии, философия войдет в новую эпоху в качестве этической служанки точных наук.
Но не только ученые мечтают о такой программе. Некоторые философы тоже жаждут этого. Возьмем структурных реалистов Джеймса Лейдимена и Дона Росса, наслаждавшихся возвещением того, что «специальная теория относительности должна предписывать метафизику времени, квантовая физика - метафизику субстанции, а химия и эволюционная биология - метафизику натуральных видов» [3]. Философ Питер ван Инваген открывает свою книгу «Материальные сущности» (Material Beings) словами физика Ричарда Фейнмана:
«Что такое объект? Философы постоянно говорят: «Просто возьми стул в качестве примера». В тот момент, когда они произносят это, они больше не знают, о чем говорят. Что есть стул? Хорошо, стул - определенная вещь вон там… определенная? Насколько определенная? Его атомы испаряются время от времени, - не много атомов, лишь некоторые, - грязь падает на него и растворяется в краске. То есть определить стул, строго определить, сказать точно какие атомы - стул, а какие - воздух или какие - грязь, а какие - краска, принадлежащая стулу, невозможно» [4]
Ван Инваген верит, что не существует ничего, кроме малейших физических частиц (чем бы они ни были) и живых существ, так что неживые сущности среднего размера, типа столов или стульев, в действительности не существуют. Насколько победоносно, должно быть, он себя чувствовал, вставляя замечания Фейнмана в качестве эпиграфа к своей книге. Правда, ван Инваген забыл вставить следующую ремарку философа науки Пола Фейерабенда: «Младшее поколение физиков, Фейнманы, Швингеры и т.д., возможно, очень яркое. Они, возможно, более умны, чем их предшественники, Бор, Эйнштейн, Шредингер, Больцман, Мах и другие. Но они - нецивилизованные дикари, которым недостает философской глубины…» [5]. Не вставил ван Инваген и следующие слова физика Карло Ровелли, своего рода анти-Хокинга в вопросе отношения философии к науке:
«Если суждено достичь нового синтеза, я полагаю, что философское мышление еще раз будет одной из его составляющих… Как физик, вовлеченный в это предприятие, я бы хотел, чтобы философы, заинтересованные в научных концепциях мира, не ограничивали себя комментариями и полировкой существующих фрагментарных физических теорий, но взяли на себя риск попытки посмотреть дальше» [6]
Далее я бы хотел поговорить о том, как философия могла бы еще раз взять на себя риск посмотреть дальше, вместо того, чтобы с готовностью принимать новый статус служанки спустя столетия после освобождения от него в религиозном контексте.
1. Разделение труда
Давайте, прежде чем начинать с нуля говорить о конкретной философской проблеме, начнем с некоторых общих замечаний. В Новое время естественные науки в значительной мере были отделены от искусства, гуманитарных и социальных наук, в соответствии с разделением труда. Два типа дисциплин должны были, на первый взгляд, заниматься двумя совершенно разными видами реальности. Природа - объективна, работает в соответствии с неизменяемым законом и является вопросом неразумной физической материи, который должен быть решен с математической строгостью и точностью. Человеческая реальность, с которой имеют дело дисциплины иного типа, напротив, является субъективной, состоящей из проекции произвольных ценностей и взглядов на инертную материю. Если дуалистическая онтология res extensa и res cogitans Рене Декарта и не причина нововременного разделения, то она, с ее таксономией только двух видов сущностей, природных и человеческих, остается образцовой контрольной точкой на пути Нового времени.
Разделение - с периодическими сдвигами уровня престижа обеих сторон - держалось неплохо. Для классического образования царскими были гуманитарные науки. Овладение греческим и латынью считалось более благородным, чем погрязание в занятиях, связанных с физической природой. Сегодня ситуация во многом противоположна. Изумительный ряд прорывов последних четырех столетий совершил революцию в математической физике, став одним из важнейших событий в человеческой истории. Оригинальные озарения открыли человечеству всемирное тяготение, теорию электромагнитного поля, законы химических элементов и происхождения видов, специальную и общую теорию относительности, квантовую физику, факты о соседних планетах, далеких взрывающихся звездах и происхождении самой вселенной. Новые озарения, очевидно, уже совсем близко, но и уже достигнутые создали знакомый нам перечень практических достижений, начиная пенициллином и автомобилем, и заканчивая лазерами, компьютерами и атомной энергией. И напротив, кажется, что метафизика, некогда известная как королева наук, не совершила существенного прогресса и не достигла практических результатов, так что заявление Стивена Хокинга о смерти философии может и не показаться опрометчивым. Вряд ли стоит обвинять правительства и фонды в большей заинтересованности в осязаемых результатах точных наук, чем в, по-видимому, бесцельных спекуляциях философов.
В 1959 году Чарльз Перси Сноу говорил о «двух культурах», разделяющих гуманитарные науки и искусство, и естественные науки [7]. Но не все принимали идею разделения труда, и нередко одна сторона заявляла о своем превосходстве над другой. Совершались попытки редуцировать науку к социальным фактам научной практики, научных текстов или научной политики. Раздражение ученых этой тенденцией нашло свое отражение в известной мистификации Сокала в 1996 году, когда бессмысленная пародийная статья о квантовой гравитации, обойдя сторожевых псов, была напечатана в постмодернистском журнале «Социальный текст» (Social Text), предположительно подтверждая, что современная французская философия - не более чем бессмысленный жаргон [8]. В свою очередь, существует и множество попыток редуцировать всю человеческую реальность к фактам об очень маленьких физических элементах. Последняя агрессивная попытка экспроприации или уничтожения философских проблем совершается науками о мозге и, возможно, в будущем их самих ждет розыгрыш в духе Сокала [9].
С одной стороны, в интеллектуальной жизни всегда должно присутствовать разделение труда. Требуются длительные занятия и отшлифованные экспертные знания, чтобы сделать передовые открытия о тектонических плитах или генетике вирусов, или телепортации фотонов, или химии кислот, или истории капитализма, или истории охоты на белого кита капитана Ахава, или морфологии тюркских языков, или стилистических особенностях аналитического кубизма, или в области метафизики. Ни одна из этих дисциплин не может стать служанкой других, но каждая имеет определенную автономию, локальную структуру и оттенок, которые невозможно освоить находясь снаружи. Ни одна из них не может быть сведена к одной главной дисциплине, объясняющей их как деривативный продукт какого-то более глубокого и крошечного уровня вещей, чья внутренняя работа может служить объяснением. Именно поэтому у философии есть задание и именно поэтому философия не мертва, вопреки яркой публичной репутации Стивена Хокинга. Философия - одновременно самое амбициозное и простое из занятий. Амбициозное - ибо она стремится говорить обо всем, простое - ибо, согласно этимологии, философия - только любовь к мудрости, а не мудрость, исчерпывающая вещи от начала и до конца. Философия должна найти место для каждой существующей темы, при этом не предъявляя прав на овладение этими темами или их редуцирование. Ни одна другая дисциплина не может одновременно посягнуть на эти две вещи, так же как только создатель глобусов обращается к целому миру, без посягательств на создание исчерпывающей модели какой-либо из частей планеты.
Тривиальность - говорить, что философия является наиболее общей формой вопрошания, но это утверждение становится интереснее, как только мы проясняем, почему оно является общим. В 1894 году недооцененный польский философ Казимир Твардовский писал следующее:
«метафизику можно было бы определить как науку об объектах вообще, употребляя слово в установленном здесь смысле. И это действительно так. Частные науки тоже имеют дело ни с чем иным, как с объектами в их изменениях, их свойствах, как и с законами, согласно которым объекты действуют друг на друга. Разве что частные науки имеют дело с более-менее ограниченной группой объектов, группой, сформированной природным контекстом или с определённой целью. Естественные науки, в самом широком смысле слова, например, имеют дело с особенностями тех объектов, которые называются неорганическими или органическими телами; психология исследует свойства и законы, характерные для ментальных феноменов, ментальных объектов. [Но] метафизика - это наука, которая берёт во внимание все объекты, как физические, - органические и неорганические - так и ментальные, как реальные, так и нереальные, как существующие, так и несуществующие; и исследует те законы, которым вообще подчиняются объекты, не только одна группа объектов» [10]
Для Твардовского (и в этом я согласен с ним) философия не ограничена разделением труда, но должна заниматься всеми объектами: от вымышленных персонажей до органических и неорганических тел, до ментальных, нементальных, реальных и воображаемых объектов, до произведений искусства, до огромных сборок технического оборудования, ездящих по фермам или скрывающихся в море. Философия должна обращаться ко всем этим объектам без редуцирования их к одному привилегированному виду, объясняющему остальные. Философия обладает внутренней потребностью говорить одновременно о естественных и искусственных объектах, не только сидеть на секциях этики, как предлагает Вольф Зингер, и не только делать так называемую «междисциплинарную» работу, означающую тотальное подчинение философии достижениям точных наук, как хотелось бы Томасу Метцингеру.
Вместе с систематической амбицией говорить обо всем, философия должна сохранять определённую скромность. Сократ, родовой герой нашей дисциплины, известен своим убеждением в том, что единственное, что он знает - это то, что он ничего не знает. Это не пустая или саркастическая поза, но то, что обладает очень точным смыслом. В начале платоновского «Менона» мы читаем следующий обмен репликами между Сократом и персонажем из названия:
«Менон: Что ты скажешь мне, Сократ: можно ли научиться добродетели? Или ей нельзя научиться и можно лишь достичь ее путем упражнения или ее не дает ни то, ни другое, а люди обладают ей от природы либо еще как-нибудь?
Сократ: [...] Здесь я, Менон, делю нужду моих сограждан и упрекаю себя в том, что вообще знать не знаю, что же такое добродетель. А если я не знаю, что есть нечто, то откуда мне знать, какими качествами оно обладает?» [11]
Обратите внимание на присутствующий здесь парадокс. Обычно мы думаем, что точно знаем нечто через его качества. Но в этом фрагменте, как и в других, Сократ говорит нам, что мы должны знать вещь до и отдельно от ее качеств. Если все методы и всё познание пытаются выявить подлинные качества вещей, философия - это контрметод и контрпознание, направленные на вещь-в-себе, отдельно от ее качеств. И если философия одинока в своей амбиции рассмотрения всех видов объектов (включая нереальные), она не одинока в своем статусе контрметода и контрпознания: здесь философия соседствует и близко дружит с искусством. Даже этимология слова «наука» (science), контрастируя, предполагает, что она стремится к познанию, всегда означающему прямой доступ к качествам вещей и скептическое отношение к любому призрачному излишку в них, который был бы недоступен дискурсивному разуму (даже при том, что такт и вкус, находимые во всех великих научных жизнях, предупреждают нас, что и наука обладает признаками искусства). Я затрагивал эту тему в моей книжке «Третий стол» (The Third Table) в рамках dOCUMENTA и позже вернусь к ней в нынешнем обсуждении [12].
Продолжение текста.