в мире чудес
Читаю книгу о. Тихона Шевкунова «Несвятые святые» и меня не покидает ощущение, что в руках у меня монастырский пряник, вкусив которого читателю, по представлениям автора, должно быть естественно, бросив всё, погрузиться в эту чудесную церковную реальность. Есть только одна червоточина, она-то и не позволяет отнестись к этой книге иначе как к беллетристике, а значит и внушает недоверие к общему посылу о том, что монастырь это радостный и таинственный мир: слишком все хорошо и гладко, именно что успешно, сложилось у самого рассказчика, как будто провидению только одного и нужно было, чтобы автор познакомился со всеми великими современниками, чтобы он постоянно спасался из разных передряг, чтобы ангелы охраняли его и относили туда, где больше некому попить исчезающего нектара.
Мне кажется, это вообще - стиль многих церковных рассказов, перенявших от светской литературы жажду увлекательности и утешительности.
Русская сказка в византийских тонах! Горячий колобок, ушедший от бабки и от дедки, беспорядочно перекатывается с места на место, встречая разных зверей, которые возникают на его пути в качестве неких фольклорных «искушений». Только лиса остужает глупца, доверившегося притворной похвале. В сказке глупость бывает наказана, а мудрость, в славянском сказочном изводе синонимичная хитрости, всегда находчива и изобретательна: колобок катится, поёт и бахвалится, но в данном случае его съедает не другой персонаж, а сам жанр, обнаруживающий, что вместо мудрости мы имеем дело с глупостью. Это, думаю, именно свойство самого жанра, в котором фольклорная пропедевтика сочетает элементы пикарески и лубка. Вмешательство невидимых сил отвечает суеверной жажде чуда, и сопутствуя в перипетиях, побуждает верить в то, что вовремя перекрестившись, человек спасётся от неприятностей этого и будущего века.
Сказка, содержащая долю практического нравоучения, хороша, но не всегда уместна, потому что жизнь далеко не сказка, и там, где речь идёт о спасении, ей точно не место. Когда плут Чичиков путешествует от одного помещика к другому, заводя разговоры, непринуждённо болтая, но при этом хитроумно добиваясь своей цели, сама анекдотичность сюжета, очевидная всем читателям, подразумевает абсурд и глупость отношений, построенных на лжи и корысти, в то время как истина и правда находятся по ту сторону рассказанного анекдота. Нелепость многих церковных историй в том, что анекдот здесь принимается за чистую монету: это уже не конструирование абсурда ради выявления истины, а сама евангельская истина, изложенная в форме увлекательного анекдота. И читатель уже не удивляется встречающимся в книге о. Тихона шуткам и порой кощунственным аллюзиям, в том числе и легкомысленному истолкованию Промысла, который неизменно оказывает автору покровительство на протяжении всего повествования. В рамках такого литературного розыгрыша, или перевёртыша, вполне естественно выглядит и то, что автор создаёт из своей жизни литературную сказку, а затем и сам начинает в неё верить. Пряник съедает пряничника.
Тем не менее в книге много интереснейших фактических данных о том времени, о традиции, о живых людях и их отношениях. Эта часть повествования, избавленная от неуклюжего обрамления, восхищает и вдохновляет.
Меня не так давно поразила мысль: Евангелие - единственная мне известная книга, где с мирской точки зрения всё кончается плохо, не оставляя ни капли психологического или эстетического утешения. Как бы увлекательны и мудры ни были отдельные эпизоды и притчи, это достаточно невыносимое чтение, надрывающее душу. Горечь человеческого существования в Евангелии утверждается и словом: «Блаженны плачущие», и делом - всем, что совершается на наших глазах. Действие происходит в бесконечно несчастном мире, с полной обречённостью на поражение в этом пространстве, где даже младенцев на первой странице убивают, а на второй, в награду за пляску царевны, отрезают голову святому. И это постоянное непонимание одних, ненависть других, необходимость скрываться от убийц, пародийное, издевательское восхваление на входе в Иерусалим, и, наконец, убийство - кроткого и щедрого на милость Бога. Уже в самой непреднамеренной парадоксальности повествования, в котором люди, получающие помощь от Христа, вдруг начинают кричать: «распни, распни Его!», - правда и величие этого текста. Евангелие не приспосабливает слепоту мира к своим целям, а наоборот, дарует зрение слепорождённому. Оно не ищет развлечь унывающего человека, напротив, оно пробуждает тревогу.