Холодный закат
В ноябре рождённые и ушедшие поэты остались навсегда и не здесь. Два русских поэта прошли мимо этого мира, хотя, казалось бы, слишком громким эхом отозвались их шаги.
Рождённый в ноябре Александр Блок стал собственностью декадентов и диссидентов, по крайней мере, так заявляют они. Шаги ушедшего в ноябре Юрия Кузнецова наследники тех же декадентов и диссидентов заглушили топотом стихотворчества, а следы его пути стёрли. Как убийцы, которые не покинули место преступление, а остались там жить дальше после смерти поэта, ибо им некуда больше идти. Никакого «дальше» для них нет. Туда, куда ушли поэты, им не попасть.
Между тем, если обратиться исключительно к поэзии, то и у Кузнецова, и у Блока равнозначный дар; на строчки их рукописей падает свет одного и того же холодного позднеосеннего заката. А дерзость метафор в эротической лирике, лезвие, на острие которого формируются образы, заставляет строчки звучать снова и снова.
Трепет чистоты в поэзии Кузнецова - это оборотная стороны унижения невинности в поэзии Блока. Смерть в ноябре Кузнецова равна рождению Блока, один поэт умирает ещё до рождения своего предшественника в поэтической действительности. А холодный закат превращается в ледяной рассвет грядущей зимы.
Юрий Кузнецов. Лесная русалка
Сухая гарь стоит в моих низинах,
А где-то там, за тридевять морей,
С раздвоенным стволом о двух вершинах
Шумит берёза юности моей.
Когда-то в ней играл зелёный ветер.
Весной она серёжками цвела.
Под той берёзой девочку я встретил.
Она сказала: - Я тебя ждала.
И от неё пахнуло чем-то древним.
В её глазах мерцал зелёный мрак.
- А ты умеешь лазать по деревьям? -
Она меня спросила просто так.
Она во мне затронула мужчину,
А это очень тонкая струна.
Я на одну вскарабкался вершину,
А на другую поднялась она.
Внизу дремали люди и машины,
И долетали бабочки до нас.
А наши напряжённые вершины
И мы друг с друга не сводили глаз.
- Чего ты ждёшь? - она мне закричала.
- Давай качаться! - я ей закричал.
Она свою вершину раскачала,
А я свою вершину раскачал.
Вершины в небе шумно раскачались,
И звон серёжек услаждал мой слух.
Как вспышка, наши губы повстречались -
От поцелуя захватило дух.
- Давай ещё! - она мне закричала,
И я ей тоже что-то закричал.
Она опять вершину раскачала,
И я опять вершину раскачал.
Так встречные качели раскачались,
Что я успел в объятья к ней упасть.
И на одной вершине мы остались,
И вот тогда нацеловались всласть…
По осени берёза облетела,
Всё погрузилось в сон и забытьё.
И я забыл её лесное тело,
И даже имя позабыл её.
Александр Блок. Унижение
В черных сучьях дерев обнаженных
Желтый зимний закат за окном.
(К эшафоту на казнь осужденных
Поведут на закате таком).
Красный штоф полинялых диванов,
Пропыленные кисти портьер…
В этой комнате, в звоне стаканов,
Купчик, шулер, студент, офицер…
Этих голых рисунков журнала
Не людская касалась рука…
И рука подлеца нажимала
Эту грязную кнопку звонка…
Чу! По мягким коврам прозвенели
Шпоры, смех, заглушенный дверьми…
Разве дом этот - дом в самом деле?
Разве так суждено меж людьми?
Разве рад я сегодняшней встрече?
Что ты ликом бела, словно плат?
Что в твои обнаженные плечи
Бьет огромный холодный закат?
Только губы с запекшейся кровью
На иконе твоей золотой
(Разве это мы звали любовью?)
Преломились безумной чертой…
В желтом, зимнем, огромном закате
Утонула (так пышно!) кровать…
Еще тесно дышать от объятий,
Но ты свищешь опять и опять…
Он не весел - твой свист замогильный…
Чу! опять - бормотание шпор…
Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный,
Шлейф твой с кресел ползет на ковер…
Ты смела! Так еще будь бесстрашней!
Я - не муж, не жених твой, не друг!
Так вонзай же, мой ангел вчерашний,
В сердце - острый французский каблук!
Рождённый в ноябре Александр Блок стал собственностью декадентов и диссидентов, по крайней мере, так заявляют они. Шаги ушедшего в ноябре Юрия Кузнецова наследники тех же декадентов и диссидентов заглушили топотом стихотворчества, а следы его пути стёрли. Как убийцы, которые не покинули место преступление, а остались там жить дальше после смерти поэта, ибо им некуда больше идти. Никакого «дальше» для них нет. Туда, куда ушли поэты, им не попасть.
Между тем, если обратиться исключительно к поэзии, то и у Кузнецова, и у Блока равнозначный дар; на строчки их рукописей падает свет одного и того же холодного позднеосеннего заката. А дерзость метафор в эротической лирике, лезвие, на острие которого формируются образы, заставляет строчки звучать снова и снова.
Трепет чистоты в поэзии Кузнецова - это оборотная стороны унижения невинности в поэзии Блока. Смерть в ноябре Кузнецова равна рождению Блока, один поэт умирает ещё до рождения своего предшественника в поэтической действительности. А холодный закат превращается в ледяной рассвет грядущей зимы.
Юрий Кузнецов. Лесная русалка
Сухая гарь стоит в моих низинах,
А где-то там, за тридевять морей,
С раздвоенным стволом о двух вершинах
Шумит берёза юности моей.
Когда-то в ней играл зелёный ветер.
Весной она серёжками цвела.
Под той берёзой девочку я встретил.
Она сказала: - Я тебя ждала.
И от неё пахнуло чем-то древним.
В её глазах мерцал зелёный мрак.
- А ты умеешь лазать по деревьям? -
Она меня спросила просто так.
Она во мне затронула мужчину,
А это очень тонкая струна.
Я на одну вскарабкался вершину,
А на другую поднялась она.
Внизу дремали люди и машины,
И долетали бабочки до нас.
А наши напряжённые вершины
И мы друг с друга не сводили глаз.
- Чего ты ждёшь? - она мне закричала.
- Давай качаться! - я ей закричал.
Она свою вершину раскачала,
А я свою вершину раскачал.
Вершины в небе шумно раскачались,
И звон серёжек услаждал мой слух.
Как вспышка, наши губы повстречались -
От поцелуя захватило дух.
- Давай ещё! - она мне закричала,
И я ей тоже что-то закричал.
Она опять вершину раскачала,
И я опять вершину раскачал.
Так встречные качели раскачались,
Что я успел в объятья к ней упасть.
И на одной вершине мы остались,
И вот тогда нацеловались всласть…
По осени берёза облетела,
Всё погрузилось в сон и забытьё.
И я забыл её лесное тело,
И даже имя позабыл её.
Александр Блок. Унижение
В черных сучьях дерев обнаженных
Желтый зимний закат за окном.
(К эшафоту на казнь осужденных
Поведут на закате таком).
Красный штоф полинялых диванов,
Пропыленные кисти портьер…
В этой комнате, в звоне стаканов,
Купчик, шулер, студент, офицер…
Этих голых рисунков журнала
Не людская касалась рука…
И рука подлеца нажимала
Эту грязную кнопку звонка…
Чу! По мягким коврам прозвенели
Шпоры, смех, заглушенный дверьми…
Разве дом этот - дом в самом деле?
Разве так суждено меж людьми?
Разве рад я сегодняшней встрече?
Что ты ликом бела, словно плат?
Что в твои обнаженные плечи
Бьет огромный холодный закат?
Только губы с запекшейся кровью
На иконе твоей золотой
(Разве это мы звали любовью?)
Преломились безумной чертой…
В желтом, зимнем, огромном закате
Утонула (так пышно!) кровать…
Еще тесно дышать от объятий,
Но ты свищешь опять и опять…
Он не весел - твой свист замогильный…
Чу! опять - бормотание шпор…
Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный,
Шлейф твой с кресел ползет на ковер…
Ты смела! Так еще будь бесстрашней!
Я - не муж, не жених твой, не друг!
Так вонзай же, мой ангел вчерашний,
В сердце - острый французский каблук!