Хозяйка Серебряного переулка
Совсем недавно присоединилась к сообществу и прошу прощения, если вся информация, упомянутая в этом посте, публиковалась здесь уже десятки раз (а скорее всего так и есть). Но очень уж мне тоже захотелось поговорить об Александре Яковлевне.
Мне стало интересно, где А. Я. Бруштейн жила в Москве. И в поисках адреса я также нашла воспоминания о том, как она принимала гостей.
Я пошла посмотреть, как выглядит дом, в котором жила Александра Яковлевна, сейчас.
В издании "Голубого и розового" был указан адрес автора, для того, чтобы ему можно было написать письмо: "Арбат, Серебряный пер., д.5, кв.7., Бруштейн Александра Яковлевна, Тел. Г1-45-19".
Конечно, Арбат в то время был совсем не таким. Это сейчас он пешеходный и туристический.
Арбат, вид улицы от дома 38 в сторону Смоленской площади, 1966 год. Взято отсюда.
Ровно напротив Серебряного - Староконюшенный переулок с известным домом Пороховщикова. Но в этот раз мы туда не пойдем.
Мы же ведь решили идти в Серебряный.
Вот он, этот дом, указанный в адресе автора - Серебряный переулок, 5.
Мы знаем даже номер квартиры - 7. Да вот беда, на нижних этажах сейчас офисы, поэтому нумерация по квартирам есть на одном-единственном подъезде. Таким образом, узнать квартиру возможно, только если зайти внутрь. А в воспоминаниях указания на подъезд и этаж - нету.
Поэтому если вдруг вы знаете, где конкретно располагалась квартира Бруштейн в доме, поделитесь информацией. Торжественно обещаю туда не залезать, а только задумчиво посмотреть на окна :))
Писательница Любовь Кабо вспоминает: "...Я оказалась в одном из староарбатских переулков - в Серебряном, - в солидном, не слишком старом московском доме, с крутой лестницей, со множеством цветов на каждой площадке, что, как мы понимаем, несколько необычно, и с глубоким деревянным креслом на одной из них. Поднимаясь по этой лестнице впервые, я еще не знала, что и кресло, и цветы - это уже была Александра Яковлевна. Так же, как и медная дощечка на двери - «Профессор Сергей Александрович Бруштейн», - это тоже была она, ее живая память об умершем муже.
В передней истерически и бессильно лаяли две курносые, безобразные собачонки, пронзительно кричал попугай, - гвалту было немало! И попугай, и зряшные эти собачонки - это уже не была Александра Яковлевна. Принадлежало это все ее дочери, Надежде Сергеевне Надеждиной, руководительнице ансамбля «Березка».
Александра Яковлевна, как правило, дожидалась гостей у себя, отдыхая от своего слухового аппарата и чуть сгорбившись в большом кресле. Перед нею, когда она ожидала гостей, уже стояли разложенные по тарелкам гастрономические изыски, домработница Шура приносила чай; Александра Яковлевна бросалась угощать немедленно и с такой настойчивостью, словно ей предстояло - и она знала это, - спасти оголодавшего человека от немедленной смерти".
Драматург Исай Кузнецов о встрече с Александрой Яковлевной у нее дома рассказывает так:
"Прочистила нам мозги Александра Яковлевна Бруштейн.
Александру Яковлевну я знал еще по Ленинградскому ТЮЗу, где шли её пьесы - она была классиком детской драматургии. И одним из самых прелестных людей, с которыми меня когда-либо сводила жизнь.
Евгений Шварц, отнюдь не склонный к восторженности по поводу многих персонажей своей "Записной книжки”, об Александре Яковлевне пишет почти с восхищением. “Александру Яковлевну Бруштейн нужно видеть, для того чтобы понять. Тогда постигаешь силу её любви к театру, к литературе, наслаждаешься темпераментом и весёлостью её любви... Всегда подтянутая, собранная, вглядывающаяся в собеседника своими карими быстрыми глазами через очки, появлялась она в театре - и сразу её окружали. И насмешливый и весёлый картавый говор её сразу оживлял и освежал...”
Я сказал, что знал Александру Яковлевну по ТЮЗу. Не совсем так. Помню только стоящую на сцене после очередной премьеры, рядом со своим соавтором и режиссёром Борисом Зоном, с цветами в руках, улыбающуюся восторженному залу, обрушивающему на них шквал аплодисментов. Высокая, статная, приветливая, уже тогда со слуховым аппаратом в руках, ещё нисколько не седая, она была как-то по особому привлекательна и в моих глазах затмевала всегда изящного Бориса Зона в привычной для него тёмной блузе с бабочкой.
Вскоре после премьеры, по окончании одного из спектаклей, нас познакомил с ней Колесаев. Она, дружелюбно улыбнувшись, поздравила нас с успехом и предложила встретиться и поговорить подробней. Пригласила к себе.
Мы с Авой были польщены и шли к ней, в Серебряный переулок, уверенные в том, что получим очередную порцию похвал, к которым успели привыкнуть.
Мы сидели в её кабинете, и она с доброжелательной улыбкой рассматривала нас через толстые стёкла своих очков.
- Мальчики, - сказала она сочувственно, - она и впоследствии всегда называла нас мальчиками. - Мальчики, - повторила она, вздохнув, - вы написали очень плохую пьесу.
Наверно, вид у нас был обескураженный - не того мы ожидали.
- Но вы не огорчайтесь, - сказала она, поправляя свой слуховой аппарат. - Пьеса ваша будет иметь успех, её будут ставить всюду, и вы получите много денег. Потому что вы, конечно, драматурги, всё у вас сделано драматургически крепко. А пьеса - плохая... Но это ведь ваша первая пьеса... - Она улыбнулась и в утешение добавила: - Скажу вам по секрету: моя первая пьеса была гораздо хуже вашей.
Не помню, как она аргументировала своё отношение к пьесе. Скорее всего, тем, что Франции мы не знаем, что всё очень приблизительно, в соответствии с газетными штампами.
Самое удивительное было то, что мы не то что не обиделись, но даже не огорчились! Почему? Трудно сказать. Ушли довольные. Ведь надо - же! Нам сказали, что мы написали плохую пьесу, а ушли мы в самом прекрасном настроении! Может быть потому, что сам ее тон был сердечным и доброжелательным, а её прямота говорила о симпатии к нам, вере в нас. А может потому, что в глубине души мы сами начинали понимать несовершенство и приблизительность нашей пьесы. Действительно, что мы знали о Франции, о тех же “отважных”?
Пьесу поставил ряд театров, в том числе и ленинградский ТЮЗ, в газетах были прекрасные рецензии Караганова, Инны Соловьёвой и Нателлы Лордкипанидзе. Её напечатали отдельным изданием в “Детгизе”. Театр даже выдвинул её на Сталинскую премию. Однако Сергей Михалков, председательствовавший на каком-то обсуждении, сказал, что авторы молоды, а потому не следует торопиться. Все с этим охотно согласились. Да и мы нисколько по этому поводу не переживали.
Это был успех. Первый наш успех.
И всё-таки права Александра Яковлевна. Пьеса, как мы поняли со временем, была, конечно, наивной и, в конечном счете, фальшивой, в русле тогдашней пропаганды. Перечитывать “Вперёд, отважные!” никакой охоты не было ни у меня, ни у Авы".
http://magazines.russ.ru/studio/2010/14/ku25-pr.html
На мой взгляд, самые яркие воспоминания оставила писательница Вера Панова. У себя в жж я привожу большой отрывок, но предполагаю, что здесь они и так хорошо знакомы, поэтому лишь абзац о Серебряном переулке:
"Но мне еще надо разыскать Александру Яковлевну Бруштейн, писавшую мне в Шишаки после моего письма к Сталину. Я нахожу Серебряный переулок (это очень близко от Борисоглебского). Страшно волнуюсь, нажимая звонок на двери, где висит эмалевая дощечка с именем профессора Бруштейна. Гадаю: кто ей этот профессор - муж? Отец? Почему-то ожидаю увидеть молодую женщину, причесанную у парикмахера и прекрасно одетую. Но меня ведут к седой добела старушке в морщинках, в сильных очках (оказывается, она очень плохо видит) и со слуховым аппаратом (она очень плохо слышит). Но эти еле видящие глаза полны такой доброты и ума, что сердце мое переполняется доверием и симпатией.
Она заставляет меня рассказать все о себе. Говорит, что у меня талант, спрашивает, что я делаю сейчас. Наш разговор все время прерывают: то кто-то к ней пришел, то ее зовут к телефону. Между прочим, приходит Надежда Яковлевна Абезгуз, которую она рекомендует как своего секретаря. Позже я узнала, что Надежда Яковлевна несет здесь секретарские обязанности из чистого обожания и преклонения перед А. Я. Бруштейн. Что это обожание разделяет с нею множество людей, которым Александра Яковлевна, детский писатель и драматург, помогает своими советами".
http://www.litmir.net/br/?b=69387&p=109
Мне было интересно, кто такая Надежда Яковлевна Абезгуз. Но все, что я отыскала о ней - это то, что в РГАЛИ имеется 5 единиц хранения - детские драматургические произведения, некоторые из них в соавторстве с Бруштейн.
Вот такой виделась Александра Яковлевна Бруштейн в своей квартире в Серебряном переулке современникам. А вот так выглядел Серебряный переулок в 1973 году, через пять лет после смерти писательницы.
Угол Серебряного переулка и Арбата.
В наше время дом очутился вовсе не в тихих переулках, а среди бурной городской жизни. Здание напротив не то сносят, не то реставрируют, вокруг ездят строительные машины - неуютно.
Но, хотя мы не можем зайти в гости к Александре Яковлевне и увидеть переулок таким, каким видела его каждый день она, благодаря таким ярким и многочисленным воспоминаниям восхищавшихся ею людей мы можем очень достоверно себе это представить.
Мне стало интересно, где А. Я. Бруштейн жила в Москве. И в поисках адреса я также нашла воспоминания о том, как она принимала гостей.
Я пошла посмотреть, как выглядит дом, в котором жила Александра Яковлевна, сейчас.
В издании "Голубого и розового" был указан адрес автора, для того, чтобы ему можно было написать письмо: "Арбат, Серебряный пер., д.5, кв.7., Бруштейн Александра Яковлевна, Тел. Г1-45-19".
Конечно, Арбат в то время был совсем не таким. Это сейчас он пешеходный и туристический.
Арбат, вид улицы от дома 38 в сторону Смоленской площади, 1966 год. Взято отсюда.
Ровно напротив Серебряного - Староконюшенный переулок с известным домом Пороховщикова. Но в этот раз мы туда не пойдем.
Мы же ведь решили идти в Серебряный.
Вот он, этот дом, указанный в адресе автора - Серебряный переулок, 5.
Мы знаем даже номер квартиры - 7. Да вот беда, на нижних этажах сейчас офисы, поэтому нумерация по квартирам есть на одном-единственном подъезде. Таким образом, узнать квартиру возможно, только если зайти внутрь. А в воспоминаниях указания на подъезд и этаж - нету.
Поэтому если вдруг вы знаете, где конкретно располагалась квартира Бруштейн в доме, поделитесь информацией. Торжественно обещаю туда не залезать, а только задумчиво посмотреть на окна :))
Писательница Любовь Кабо вспоминает: "...Я оказалась в одном из староарбатских переулков - в Серебряном, - в солидном, не слишком старом московском доме, с крутой лестницей, со множеством цветов на каждой площадке, что, как мы понимаем, несколько необычно, и с глубоким деревянным креслом на одной из них. Поднимаясь по этой лестнице впервые, я еще не знала, что и кресло, и цветы - это уже была Александра Яковлевна. Так же, как и медная дощечка на двери - «Профессор Сергей Александрович Бруштейн», - это тоже была она, ее живая память об умершем муже.
В передней истерически и бессильно лаяли две курносые, безобразные собачонки, пронзительно кричал попугай, - гвалту было немало! И попугай, и зряшные эти собачонки - это уже не была Александра Яковлевна. Принадлежало это все ее дочери, Надежде Сергеевне Надеждиной, руководительнице ансамбля «Березка».
Александра Яковлевна, как правило, дожидалась гостей у себя, отдыхая от своего слухового аппарата и чуть сгорбившись в большом кресле. Перед нею, когда она ожидала гостей, уже стояли разложенные по тарелкам гастрономические изыски, домработница Шура приносила чай; Александра Яковлевна бросалась угощать немедленно и с такой настойчивостью, словно ей предстояло - и она знала это, - спасти оголодавшего человека от немедленной смерти".
Драматург Исай Кузнецов о встрече с Александрой Яковлевной у нее дома рассказывает так:
"Прочистила нам мозги Александра Яковлевна Бруштейн.
Александру Яковлевну я знал еще по Ленинградскому ТЮЗу, где шли её пьесы - она была классиком детской драматургии. И одним из самых прелестных людей, с которыми меня когда-либо сводила жизнь.
Евгений Шварц, отнюдь не склонный к восторженности по поводу многих персонажей своей "Записной книжки”, об Александре Яковлевне пишет почти с восхищением. “Александру Яковлевну Бруштейн нужно видеть, для того чтобы понять. Тогда постигаешь силу её любви к театру, к литературе, наслаждаешься темпераментом и весёлостью её любви... Всегда подтянутая, собранная, вглядывающаяся в собеседника своими карими быстрыми глазами через очки, появлялась она в театре - и сразу её окружали. И насмешливый и весёлый картавый говор её сразу оживлял и освежал...”
Я сказал, что знал Александру Яковлевну по ТЮЗу. Не совсем так. Помню только стоящую на сцене после очередной премьеры, рядом со своим соавтором и режиссёром Борисом Зоном, с цветами в руках, улыбающуюся восторженному залу, обрушивающему на них шквал аплодисментов. Высокая, статная, приветливая, уже тогда со слуховым аппаратом в руках, ещё нисколько не седая, она была как-то по особому привлекательна и в моих глазах затмевала всегда изящного Бориса Зона в привычной для него тёмной блузе с бабочкой.
Вскоре после премьеры, по окончании одного из спектаклей, нас познакомил с ней Колесаев. Она, дружелюбно улыбнувшись, поздравила нас с успехом и предложила встретиться и поговорить подробней. Пригласила к себе.
Мы с Авой были польщены и шли к ней, в Серебряный переулок, уверенные в том, что получим очередную порцию похвал, к которым успели привыкнуть.
Мы сидели в её кабинете, и она с доброжелательной улыбкой рассматривала нас через толстые стёкла своих очков.
- Мальчики, - сказала она сочувственно, - она и впоследствии всегда называла нас мальчиками. - Мальчики, - повторила она, вздохнув, - вы написали очень плохую пьесу.
Наверно, вид у нас был обескураженный - не того мы ожидали.
- Но вы не огорчайтесь, - сказала она, поправляя свой слуховой аппарат. - Пьеса ваша будет иметь успех, её будут ставить всюду, и вы получите много денег. Потому что вы, конечно, драматурги, всё у вас сделано драматургически крепко. А пьеса - плохая... Но это ведь ваша первая пьеса... - Она улыбнулась и в утешение добавила: - Скажу вам по секрету: моя первая пьеса была гораздо хуже вашей.
Не помню, как она аргументировала своё отношение к пьесе. Скорее всего, тем, что Франции мы не знаем, что всё очень приблизительно, в соответствии с газетными штампами.
Самое удивительное было то, что мы не то что не обиделись, но даже не огорчились! Почему? Трудно сказать. Ушли довольные. Ведь надо - же! Нам сказали, что мы написали плохую пьесу, а ушли мы в самом прекрасном настроении! Может быть потому, что сам ее тон был сердечным и доброжелательным, а её прямота говорила о симпатии к нам, вере в нас. А может потому, что в глубине души мы сами начинали понимать несовершенство и приблизительность нашей пьесы. Действительно, что мы знали о Франции, о тех же “отважных”?
Пьесу поставил ряд театров, в том числе и ленинградский ТЮЗ, в газетах были прекрасные рецензии Караганова, Инны Соловьёвой и Нателлы Лордкипанидзе. Её напечатали отдельным изданием в “Детгизе”. Театр даже выдвинул её на Сталинскую премию. Однако Сергей Михалков, председательствовавший на каком-то обсуждении, сказал, что авторы молоды, а потому не следует торопиться. Все с этим охотно согласились. Да и мы нисколько по этому поводу не переживали.
Это был успех. Первый наш успех.
И всё-таки права Александра Яковлевна. Пьеса, как мы поняли со временем, была, конечно, наивной и, в конечном счете, фальшивой, в русле тогдашней пропаганды. Перечитывать “Вперёд, отважные!” никакой охоты не было ни у меня, ни у Авы".
http://magazines.russ.ru/studio/2010/14/ku25-pr.html
На мой взгляд, самые яркие воспоминания оставила писательница Вера Панова. У себя в жж я привожу большой отрывок, но предполагаю, что здесь они и так хорошо знакомы, поэтому лишь абзац о Серебряном переулке:
"Но мне еще надо разыскать Александру Яковлевну Бруштейн, писавшую мне в Шишаки после моего письма к Сталину. Я нахожу Серебряный переулок (это очень близко от Борисоглебского). Страшно волнуюсь, нажимая звонок на двери, где висит эмалевая дощечка с именем профессора Бруштейна. Гадаю: кто ей этот профессор - муж? Отец? Почему-то ожидаю увидеть молодую женщину, причесанную у парикмахера и прекрасно одетую. Но меня ведут к седой добела старушке в морщинках, в сильных очках (оказывается, она очень плохо видит) и со слуховым аппаратом (она очень плохо слышит). Но эти еле видящие глаза полны такой доброты и ума, что сердце мое переполняется доверием и симпатией.
Она заставляет меня рассказать все о себе. Говорит, что у меня талант, спрашивает, что я делаю сейчас. Наш разговор все время прерывают: то кто-то к ней пришел, то ее зовут к телефону. Между прочим, приходит Надежда Яковлевна Абезгуз, которую она рекомендует как своего секретаря. Позже я узнала, что Надежда Яковлевна несет здесь секретарские обязанности из чистого обожания и преклонения перед А. Я. Бруштейн. Что это обожание разделяет с нею множество людей, которым Александра Яковлевна, детский писатель и драматург, помогает своими советами".
http://www.litmir.net/br/?b=69387&p=109
Мне было интересно, кто такая Надежда Яковлевна Абезгуз. Но все, что я отыскала о ней - это то, что в РГАЛИ имеется 5 единиц хранения - детские драматургические произведения, некоторые из них в соавторстве с Бруштейн.
Вот такой виделась Александра Яковлевна Бруштейн в своей квартире в Серебряном переулке современникам. А вот так выглядел Серебряный переулок в 1973 году, через пять лет после смерти писательницы.
Угол Серебряного переулка и Арбата.
В наше время дом очутился вовсе не в тихих переулках, а среди бурной городской жизни. Здание напротив не то сносят, не то реставрируют, вокруг ездят строительные машины - неуютно.
Но, хотя мы не можем зайти в гости к Александре Яковлевне и увидеть переулок таким, каким видела его каждый день она, благодаря таким ярким и многочисленным воспоминаниям восхищавшихся ею людей мы можем очень достоверно себе это представить.