СНЯТИЕ БЛОКАДЫ ЛЕНИНГРАДА
СНЯТИЕ БЛОКАДЫ
Утро. Белое небо. На тротуарах снег. И вой сирены, жутковатый изнурительный…
Блокада Ленинграда... Сегодня день снятия блокады. В память о событии включили вой сирен через репродукторы и метроном. Батареи горячие, воду включили, электричество есть, и я могу писать на компьютере эти строки.
А вчера ещё не было ничего этого, словно в память о блокаде прорвало трубы, и мы проснулись в пятом часу утра от треска электрического звонка в прихожей. Схватилась за ручку двери, чтобы посмотреть, что там со звонком, а ручка горячая. Открыла дверь, а там густой горячий пар, искры летят из электрощита, ступеней не видно. Стала звонить в аварийку. В квартире даже при закрытых двойных дверях становилось всё труднее дышать, запах сырой штукатурки и сами испарения были тому причиной.
Приехала аварийная служба, и отключили воду, отопление, электричество, лифт…
Вынуждена была идти в магазин и аптеку. Шла с фонариком в клубах пара и темноте, натыкаясь на рамы, распахнутых на лестничной клетке окон. Позднее появился свет в квартирах, но постоянно исчезал, наверное, оттого что все пытались обогреть жилище электроприборами, и фазу вышибало. Кто-то включал автомат, но через каждые 15-20 минут всё повторялось.
Под вой утренней сирены я подошла к батарее и убедилась, что отопление включено.
Я села на краешек кровати и заплакала. Вспомнилась мама, пережившая весь ужас блокады и только после прорыва, с госпиталем, двинувшимся за Волховским фронтом, она покинула свой любимый город... Моя старенькая мама, которую мне не довелось увидеть молодой, потому что была война и последствия блокады, и неустроенность маминой судьбы…
После войны она осталась вдовой, истощенный организм давал сбои, одна больница сменялась другой. И Господь послал моей маме меня очень поздно по всем атеистическим меркам. Для мамы это был ещё один подвиг. И я вспоминала маму, как она рассказывала мне в детстве о блокаде, о маленьких полосочках хлеба, отрезанных от пайки, которые она прятала, находясь в госпитале на казарменном положении, чтобы в увольнении принести их в свою коммуналку голодным соседям, угостить, поддержать. Сколько нужно было иметь силы воли моей астеничной маме, чтобы не съесть это самой, ведь чувство голода не покидало людей даже во сне. Выла сирена, мама шла через весь город с Петроградской стороны к родному дому на Разъезжую улицу, мимо разрушенных промерзших зданий, мимо неубранных ещё заледеневших трупов, мимо мирных воспоминаний об этих прекрасных проспектах и улицах, мимо тех мест, где они бывали с мужем…
Выла сирена на улицах Санкт-Петербурга, на Пискаревке возлагали венки и мне вспомнились строки моего учителя, блокадника, поэта Сергея Давыдова:
«Наши матери, наши дети
Превратились в эти холмы…
Больше всех,
Больше всех на свете
Мы фашизм ненавидим,
Мы!».
Это он заприметил меня 14-летнюю и пригласил к себе в ЛИТО в д\к им. Ленсовета.
Он писал стихи о своей маме, которой уже не стало, когда он вернулся домой из больницы, куда его взяли в предсмертном дистрофическом состоянии, но когда он в разбомбленной квартире открыл дверцу чудом уцелевшего буфета, то нашел припасенные для него кусочки хлеба…
Печатали шаг молоденькие военные, двигаясь с венками к статуе Родины-Матери, и звучали у меня строки Сергея Давыдова, которого тоже уже нет в живых: «Здесь лежит половина города и не знает, что дождь идёт…». Шел снег, выли сирены, и, может быть, плакала не только я. Ведь почти все настоящие блокадники уже не знают, что снег идёт.
Остались ещё дети блокадного Ленинграда, и я стала звонить по телефону тем из них, кого знаю. Ведь для них этот день - праздник!
Утро. Белое небо. На тротуарах снег. И вой сирены, жутковатый изнурительный…
Блокада Ленинграда... Сегодня день снятия блокады. В память о событии включили вой сирен через репродукторы и метроном. Батареи горячие, воду включили, электричество есть, и я могу писать на компьютере эти строки.
А вчера ещё не было ничего этого, словно в память о блокаде прорвало трубы, и мы проснулись в пятом часу утра от треска электрического звонка в прихожей. Схватилась за ручку двери, чтобы посмотреть, что там со звонком, а ручка горячая. Открыла дверь, а там густой горячий пар, искры летят из электрощита, ступеней не видно. Стала звонить в аварийку. В квартире даже при закрытых двойных дверях становилось всё труднее дышать, запах сырой штукатурки и сами испарения были тому причиной.
Приехала аварийная служба, и отключили воду, отопление, электричество, лифт…
Вынуждена была идти в магазин и аптеку. Шла с фонариком в клубах пара и темноте, натыкаясь на рамы, распахнутых на лестничной клетке окон. Позднее появился свет в квартирах, но постоянно исчезал, наверное, оттого что все пытались обогреть жилище электроприборами, и фазу вышибало. Кто-то включал автомат, но через каждые 15-20 минут всё повторялось.
Под вой утренней сирены я подошла к батарее и убедилась, что отопление включено.
Я села на краешек кровати и заплакала. Вспомнилась мама, пережившая весь ужас блокады и только после прорыва, с госпиталем, двинувшимся за Волховским фронтом, она покинула свой любимый город... Моя старенькая мама, которую мне не довелось увидеть молодой, потому что была война и последствия блокады, и неустроенность маминой судьбы…
После войны она осталась вдовой, истощенный организм давал сбои, одна больница сменялась другой. И Господь послал моей маме меня очень поздно по всем атеистическим меркам. Для мамы это был ещё один подвиг. И я вспоминала маму, как она рассказывала мне в детстве о блокаде, о маленьких полосочках хлеба, отрезанных от пайки, которые она прятала, находясь в госпитале на казарменном положении, чтобы в увольнении принести их в свою коммуналку голодным соседям, угостить, поддержать. Сколько нужно было иметь силы воли моей астеничной маме, чтобы не съесть это самой, ведь чувство голода не покидало людей даже во сне. Выла сирена, мама шла через весь город с Петроградской стороны к родному дому на Разъезжую улицу, мимо разрушенных промерзших зданий, мимо неубранных ещё заледеневших трупов, мимо мирных воспоминаний об этих прекрасных проспектах и улицах, мимо тех мест, где они бывали с мужем…
Выла сирена на улицах Санкт-Петербурга, на Пискаревке возлагали венки и мне вспомнились строки моего учителя, блокадника, поэта Сергея Давыдова:
«Наши матери, наши дети
Превратились в эти холмы…
Больше всех,
Больше всех на свете
Мы фашизм ненавидим,
Мы!».
Это он заприметил меня 14-летнюю и пригласил к себе в ЛИТО в д\к им. Ленсовета.
Он писал стихи о своей маме, которой уже не стало, когда он вернулся домой из больницы, куда его взяли в предсмертном дистрофическом состоянии, но когда он в разбомбленной квартире открыл дверцу чудом уцелевшего буфета, то нашел припасенные для него кусочки хлеба…
Печатали шаг молоденькие военные, двигаясь с венками к статуе Родины-Матери, и звучали у меня строки Сергея Давыдова, которого тоже уже нет в живых: «Здесь лежит половина города и не знает, что дождь идёт…». Шел снег, выли сирены, и, может быть, плакала не только я. Ведь почти все настоящие блокадники уже не знают, что снег идёт.
Остались ещё дети блокадного Ленинграда, и я стала звонить по телефону тем из них, кого знаю. Ведь для них этот день - праздник!