Война застала нас на гастролях в Ереване....
Из воспоминаний Клавдии Шульженко....
....Июнь 1941 года застал меня на гастролях. Улицы солнечного, гостеприимного Еревана пестрели афишами, извещавшими о концертах Ленгосэстрады.
Настроение было чудесное. Гастроли проходили отлично, все билеты проданы, публика принимала с сердечной, поистине южной теплотой, а впереди нас ждал летний отдых - почти два месяца, которые мы с мужем Владимиром Филипповичем Коралли и нашим восьмилетним сынишкой (он начал свои каникулы у моих родных в Харькове) мечтали провести у моря.
Мы перечитывали заметку, появившуюся в местной республиканской газете "Коммунист", где положительно оценивались и выступления солистов ансамбля , в частности, наша дружная троица "Кастелио" , взявшая это "кассовое" имя ещё в ту пору, когда на эстраде были модны заграничные имена, - Алла Ким, Анатолий Козырьков и Владимир Плисецкий (позже В.Э. Плисецкий уйдёт добровольцем в части действующей армии, и ему посметрно будет присовено звание Героя Советского Союза), и оркестровые произведения, и наша новинка - оригинальный номер "Джаз-невидимка", которым мы открывали концерт:
"Раздвигается занавес. Сцена пуста. Вдруг на чёрном фоне появляется труба. На первый взгляд кажется, что она висит на невидимой нитке, но труба играет, и как играет... Вслед за ней друг за другом появляются кларнеты, саксофоны, тромбон. Они плавно двигаются в воздухе, танцуют. Джаз, точнее - все инструменты джаза, налицо. И концерт начинается без .... музыкантов.
Лаурета Всесоюзного конкурса артистов эстрады К.Шульженко некоторые ереванцы слышали со сцены и раньше. Другие знают её по граммофонным пластинкам. С большим чувством она исполнила песни "Моя тень", "О любви не говори", "Песня креолки" и др. Но особо высокого мастерства достигает ее исполнение в песнях "Мама" и "Руки".
Всё это было напечатано в номере газеты, помеченном субботним днём 21 июня 1941 года. Кто мог предположить, что эти строки станут последней мирной рецензией!
Воскресным утром, как обычно, мы собрались на репетицию - готовили несколько новых номеров. В зале Летнего театра, окружённого пышной зеленью, было прохладно тихо. Музыканты начали настраивать инструменты, и вдруг, в паузе я услыхала громкий, на всю мощность голос репродуктора.
- Погодите, погодите одну минуту, - попросила я музыкантам, - передают что-то важное!
И в этот момент в зал вбежал директор театра Завен Тарумов, организатор наших ереванских выступлений, тот самый, что свой девиз - "Гастролёры - наши гости, они не должны знать никаких огорчений!" - никогда не нарушал.
- Друзья мои, извините, - губы его дрожали, говорил он не громко, но мы слышали каждое его слово. - Большое несчастье. Война.
У меня всё внутри оборвалось. Первой мыслью было - немедленно домой, в Ленинград , давно ставший мне родным, а в трудные минуты всегда хочется быть поближе к дому. Надо немедленно бросить всё и ехать. Я вспомнила, как во время недавней финской кампании выступала перед бойцами и командирами по направлению Дома Красной Армии - он обслуживал концертами войска Ленинградского военного округа. Наверняка и сегодня мы там пригодимся. Сказала об этом товарищам. И решение было принято тут же - считать себя мобилизованными, перейти в полное распоряжение военного командования. Телаграмма об этом ушла в Ленинград, на адрес Дома Красной Армии, его директору полковнику Лазареву.
Вечером состоялся наш последний концерт - мы решели прервать гастроли и к началу первого отделения администратор раздал нам билеты на ночной поезд.
Не знаю, как для других артистов, но для меня это последнее выступление в Ереване было безумно трудным. Упаковывать вещи перед последним гастрольным концертом нам приходилось не раз, зачастую на следующий день мы уже выступали в другом городе, к этому привыкли, и на прощальное выступление это не влияло. Но в этот день было всё необычно.
Я гримировалась перед концертом и вдруг подумала: а кому всё это нужно? Мысли мои были о Ленинграде, о войне, а война предстояла жестокая и не на один день, - это все понимали, о сыне, о том, что ждёт нас впереди. Зал был неполным - очевидно, не все зрители воспользовались своими билетами. В саду не горели фонари, город был затемнён по условиям военного времени. Я пела, и смысл знакомых слов ускользал от меня, делался неуловимым. Конечно, зрители не чувствовали этого - профессиональный актёр должен делать своё дело вне зависимости от того, в каком настроении он находится. Но пела, и мне казалось, что "Креолка" и "Моя тень" - уже вчерашний день. И только когда начали "Руки", любимую песню, подаренную мне Василием Ивановичем Лебедевым-Кумачом:
Нет, не глаза твои я вспоминаю в час разлуки,
Не голос твой услышу в тишине.
Я вспомню ласковые, трепетные руки,
И о тебе они напомнят мне.... -
слёзы вдруг подступили к глазам и перехватили горло. Боже мой, о чём я? Ведь сидящие в зале уже сегодня провожали на фронт самых дорогих и близких, ведь разлука с любимыми встала у порога сотен тысяч людей, и война надолго, а то и навсегда разведёт миллионы рук. Не знаю, как допела песню, получившую новый, неожиданный смысл. Отзвучал последний аккорд, в зале - мёртвая тишина, я стояла, не двигаясь, - замерли и зрители. И только когда сделала движение по направлению к кулисам, в зале раздались аплодисменты. Я видела глаза, полные слёз, глаза благодарных слушателей, и впервые за тот страшный день почувствовала, что моё искусство нужно, что оно и в новых условиях способно выразить самые сокровенные чувства.
Ночью мы сели в поезд. Тёмный Ереванский вокзал, почти пустой перрон без обычной предотъездной суеты. Темнота за окнами вагона, темнота больших станций, казавшаяся зловещей. Во всём чувствовалась война.....
Шульженко К.И.
"Когда вы спросите меня..."
1981г.
....Июнь 1941 года застал меня на гастролях. Улицы солнечного, гостеприимного Еревана пестрели афишами, извещавшими о концертах Ленгосэстрады.
Настроение было чудесное. Гастроли проходили отлично, все билеты проданы, публика принимала с сердечной, поистине южной теплотой, а впереди нас ждал летний отдых - почти два месяца, которые мы с мужем Владимиром Филипповичем Коралли и нашим восьмилетним сынишкой (он начал свои каникулы у моих родных в Харькове) мечтали провести у моря.
Мы перечитывали заметку, появившуюся в местной республиканской газете "Коммунист", где положительно оценивались и выступления солистов ансамбля , в частности, наша дружная троица "Кастелио" , взявшая это "кассовое" имя ещё в ту пору, когда на эстраде были модны заграничные имена, - Алла Ким, Анатолий Козырьков и Владимир Плисецкий (позже В.Э. Плисецкий уйдёт добровольцем в части действующей армии, и ему посметрно будет присовено звание Героя Советского Союза), и оркестровые произведения, и наша новинка - оригинальный номер "Джаз-невидимка", которым мы открывали концерт:
"Раздвигается занавес. Сцена пуста. Вдруг на чёрном фоне появляется труба. На первый взгляд кажется, что она висит на невидимой нитке, но труба играет, и как играет... Вслед за ней друг за другом появляются кларнеты, саксофоны, тромбон. Они плавно двигаются в воздухе, танцуют. Джаз, точнее - все инструменты джаза, налицо. И концерт начинается без .... музыкантов.
Лаурета Всесоюзного конкурса артистов эстрады К.Шульженко некоторые ереванцы слышали со сцены и раньше. Другие знают её по граммофонным пластинкам. С большим чувством она исполнила песни "Моя тень", "О любви не говори", "Песня креолки" и др. Но особо высокого мастерства достигает ее исполнение в песнях "Мама" и "Руки".
Всё это было напечатано в номере газеты, помеченном субботним днём 21 июня 1941 года. Кто мог предположить, что эти строки станут последней мирной рецензией!
Воскресным утром, как обычно, мы собрались на репетицию - готовили несколько новых номеров. В зале Летнего театра, окружённого пышной зеленью, было прохладно тихо. Музыканты начали настраивать инструменты, и вдруг, в паузе я услыхала громкий, на всю мощность голос репродуктора.
- Погодите, погодите одну минуту, - попросила я музыкантам, - передают что-то важное!
И в этот момент в зал вбежал директор театра Завен Тарумов, организатор наших ереванских выступлений, тот самый, что свой девиз - "Гастролёры - наши гости, они не должны знать никаких огорчений!" - никогда не нарушал.
- Друзья мои, извините, - губы его дрожали, говорил он не громко, но мы слышали каждое его слово. - Большое несчастье. Война.
У меня всё внутри оборвалось. Первой мыслью было - немедленно домой, в Ленинград , давно ставший мне родным, а в трудные минуты всегда хочется быть поближе к дому. Надо немедленно бросить всё и ехать. Я вспомнила, как во время недавней финской кампании выступала перед бойцами и командирами по направлению Дома Красной Армии - он обслуживал концертами войска Ленинградского военного округа. Наверняка и сегодня мы там пригодимся. Сказала об этом товарищам. И решение было принято тут же - считать себя мобилизованными, перейти в полное распоряжение военного командования. Телаграмма об этом ушла в Ленинград, на адрес Дома Красной Армии, его директору полковнику Лазареву.
Вечером состоялся наш последний концерт - мы решели прервать гастроли и к началу первого отделения администратор раздал нам билеты на ночной поезд.
Не знаю, как для других артистов, но для меня это последнее выступление в Ереване было безумно трудным. Упаковывать вещи перед последним гастрольным концертом нам приходилось не раз, зачастую на следующий день мы уже выступали в другом городе, к этому привыкли, и на прощальное выступление это не влияло. Но в этот день было всё необычно.
Я гримировалась перед концертом и вдруг подумала: а кому всё это нужно? Мысли мои были о Ленинграде, о войне, а война предстояла жестокая и не на один день, - это все понимали, о сыне, о том, что ждёт нас впереди. Зал был неполным - очевидно, не все зрители воспользовались своими билетами. В саду не горели фонари, город был затемнён по условиям военного времени. Я пела, и смысл знакомых слов ускользал от меня, делался неуловимым. Конечно, зрители не чувствовали этого - профессиональный актёр должен делать своё дело вне зависимости от того, в каком настроении он находится. Но пела, и мне казалось, что "Креолка" и "Моя тень" - уже вчерашний день. И только когда начали "Руки", любимую песню, подаренную мне Василием Ивановичем Лебедевым-Кумачом:
Нет, не глаза твои я вспоминаю в час разлуки,
Не голос твой услышу в тишине.
Я вспомню ласковые, трепетные руки,
И о тебе они напомнят мне.... -
слёзы вдруг подступили к глазам и перехватили горло. Боже мой, о чём я? Ведь сидящие в зале уже сегодня провожали на фронт самых дорогих и близких, ведь разлука с любимыми встала у порога сотен тысяч людей, и война надолго, а то и навсегда разведёт миллионы рук. Не знаю, как допела песню, получившую новый, неожиданный смысл. Отзвучал последний аккорд, в зале - мёртвая тишина, я стояла, не двигаясь, - замерли и зрители. И только когда сделала движение по направлению к кулисам, в зале раздались аплодисменты. Я видела глаза, полные слёз, глаза благодарных слушателей, и впервые за тот страшный день почувствовала, что моё искусство нужно, что оно и в новых условиях способно выразить самые сокровенные чувства.
Ночью мы сели в поезд. Тёмный Ереванский вокзал, почти пустой перрон без обычной предотъездной суеты. Темнота за окнами вагона, темнота больших станций, казавшаяся зловещей. Во всём чувствовалась война.....
Шульженко К.И.
"Когда вы спросите меня..."
1981г.