Раздавленные кремлёвской стеной(президентский полк)(86)
Предыдущая часть
Красный слышать не хотел о том, чтобы отпустить меня в Завидово без отбивочных денег. Судя по всему, более уверенные братья позволили ему взимать эту дань и он не собирался упускать шанс. Я даже задал вопрос на эту тему Котову:
- Саша, странно как-то, ты сам говоришь, что я не должен тебе денег. Максу правда почему-то не говоришь… - Котов недовольно перебил меня:
- Про Фила особый разговор. Что тебе-то не нравится?
- Да всё мне нравится, Саш. Деньги я помогу Максу достать. Меня с Красносельцевым ситуация удивляет. Он набирает обороты, как я смотрю, - в разговоре с Котовым я мог позволить себе некоторую откровенность, догадываясь о неприязни последнего к Красному. Эта неприязнь возникла на почве банальной ревности, ведь Серёга никогда толком не рожал, получил свои привилегии авансом и теперь претендовал на что-то значительное.
- Что тут сказать? Я никак не могу повлиять на Красного. Мне это тоже не нравится, - сказал Саша, - я пытался на него повлиять, чтобы он отвалил от тебя. Деньги ему, видишь ли нужны. И у меня нет тут полномочий, понимаешь? Не всё от меня зависит.
Я понимал Котова и верил ему: Красносельцеву хотелось разжиться деньгами, самоутвердиться, почувствовать прелесть уверенной жизни. И ничего плохого в этом не было бы, если бы Сергей деньги заработал, получил в подарок, нашёл, или выиграл в лотерею. Но он хотел, чтобы пузыри эти деньги родили и на блюдечке ему принесли. Вероятно, крутые бруски и старики нашей роты позволили ему удовлетворить свои амбиции, по крайней мере вёл он себя смело и уверенно.
Красный был настойчив, бегал за всеми, постоянно угрожал, поторапливал. Как уже писалось выше, я оказался в списке его интересов, но вот беда - платить не собирался. К Котову я привык, он был уверенным, я постоянно с ним общался, решал какие-то вопросы, обращался к нему за помощью. Я был морально готов заплатить ему денюжку, просто не было никакой денюжки, вот мы с Максом и решили не надрываться. Надо же было ещё такому совпасть, чтобы Котов ещё и отказался брать с меня деньги! В убогом армейском мирке такой отказ выглядел проявлением великодушия высшего класса. Красносельцева же я толком не знал, ни разу не «говорил по душам», не подходил за помощью в решении каких-то вопросов. Да и какая могла быть помощь от парня, на которого собственный призыв смотрел с лёгкой усмешкой? Деньги он мне в долг давал, но я всегда всё вовремя возвращал ему с процентами. Надеюсь, мне удалось объяснить причины, способствовавшие возникновению в моей душе лютой злобы, по отношению к Сергею.
Я не хотел платить Красносельцеву, но как его опрокинуть? Снова в моей голове возник революционный план и я, как всегда выступил перед уверенными пузырями взвода, проигнорировав остальных собратьев. Дело происходило в карауле, одним из помощников начальника в котором, был Красный.
- Мужики, смотрите, у меня сейчас с деньгами очень туго, - начал говорить я. Меня тут же перебил Шаламов:
- Кажись, Санька хочет объявить сбор пожертвований! - все присутствовавшие захихикали. Я тоже улыбнулся и продолжил:
- Это смешно, Сань. Но у меня другие мысли. Вот слушайте, Красносельцев этот, он вам нужен? Какой он к чертям уверенный? Я не хочу ему ни копейки платить. Вы хотите?
- Ты и Котову не будешь платить, Сань. Может у вас с ним роман? - высказался Юра Борецкий. Что и говорить, многие завидовали моему освобождению от «котовского налога». Пришлось ответить Юре:
- Я не просил Котова об этом. Мне не надо ему платить, и Макс тоже ему платить не будет. Мы могли бы скинуться на двоих, но мы забьём хрен. В любом случае, Красносельцев-то нам на хрена? Не я же один в долгах? Неужели вам денег не жалко?
Все призадумались, долги-то были у каждого. Вдруг слово взял Женя Кимов. Этот парень имел вес в коллективе, Борецкий с Шаламовым прислушивались к его мнению:
- Слушайте, что мы всё улыбаемся-то? Клоуны что ли е..учие?! Санёк же дело говорит! - Женя явно злился, - у меня долгов - выше крыши. Давайте не будем платить этому уроду кривоносому! Короче, Саня, я с тобой. Пошли на х..р все эти уверенные уроды! - Женя был спокойным, интеллигентным парнем, матерная ругань и взрыв эмоций с его стороны смотрелись непривычно и лично меня радовали: это была здоровая агрессия. Инертность коллектива всё же давала о себе знать. Борецкий вдруг выступил:
- Ну и что, Женёк? Что нам Воробей опять предложит? Окунуть Красносельцева в унитаз, как он всегда предлагает, и обоссать? Саня, ты же это планируешь?
- Зачем сразу в унитаз, Юр? Вот он, здесь, в караулке сидит. Давай позовём его и для начала просто поговорим, вежливо. Объясним, что у нас огромные долги у всех и что мы не можем скинуться ему ещё по две тысячи, - предложил я.
- Так он прямо и согласится! - ответил Шаламов
- А вот если не согласится, тогда уже и предупредим, что можем и в унитаз мокнуть. Если не поймёт - тогда мокнём. Ему от этого только полегчает, может волосы гуще станут, - объяснил я.
- Смешно конечно, но ты подумал о том, что старьё с нами после этого сделает? - возмутился Шаламов.
- Да Саньку по хе..у, лишь бы кого в унитаз мокнуть и два куска сберечь. Мокальщик ху..в! Бредовая у тебя идея, Саша, мы не будем в этой ху..не участвовать, - под «мы» Борецкий имел в виду себя и Шаламова. Печально было такое слушать, но у меня оставался ещё Кимов с Филоновым.
- Слушайте, с нами никто ничего не сделает. Никто даже не узнает ничего. Красный сам никому не расскажет, побоится, что с него вся уверенность слетит, если братья узнают, как его пузыри опустили, или наехали. Всё нормально будет, - попытался я снова вразумить собратьев.
- Во-первых, будут проблемы, если старьё узнает. Во-вторых, Красному братья всё же разрешили брать с нас деньги. Завтра мы так же будем брать. Не по-людски это как-то всё. Мы не участвуем, - подтвердил Шаламов слова Борецкого. Я окончательно утвердился в тупости и непробиваемости этих некондиционных ребят.
- Ребята, у вас денег видимо до хрена, вот в вас благородство и заиграло. А нам, нищим, что прикажете делать? - я говорил это уже в след уходящим Борецкому и Шаламову. Кимов уныло посмотрел на меня:
- Ну что, Саша, пойдём деньги искать?
- Я никакому Красному ни копейки не дам, пусть делает со мной, что хочет, - ответил я, - Максу помогу, если надо. Ему тут оставаться на две недели, когда я свалю.
- Ты же знаешь, что не надо! Я тоже не дам этому уроду ни рубля! - с весёлой решимостью заявил Филонов.
- Но тебе же тут оставаться. Думаешь, это будет легко? Я-то уеду скоро, - напомнил я в который раз. Я знал, что Макс обладает редким даром - игнорировать любое наказание, когда ему этого хочется и улыбаться в лицо агрессору.
- Плевать. Посмотрим, кто кого зае..ёт, - ответил Макс.
- Я тоже ничего не буду платить Красному, пусть в суд подаёт, на алименты. Я ещё может с Голубевым поговорю. Сил нет уже никаких, рожать тут деньги кому ни попадя, - заявил Кимов.
- Может втроём с ним поговорим-то? Этот урод всё-таки один, на кой нам Шаламов с Борецким? - попытался я снова вразумить сослуживцев.
- Да не, Саня, надо всем вместе, а так, втроём, это ерунда какая-то. Просто платить ему не будем и всё, - сказал Кимов.
- А давай, Санёк, вдвоём его замочим, или нет. Иди один, ты малый крепкий, - мне оставалось только грустно улыбнуться в ответ Филонову и сказать:
- Может попросить, чтобы он сам себя замочил?
- Да, забил гвоздя в стену, так, чтобы череп треснул, или пробил сам себе безрогого, - пошутил Кимов. На этом собрание было окончено.
Поразмыслив, мы трое обратились к Голубеву, сочтя своё финансовое положение близким к краху. Замкомвзводу было, если честно, плевать на наши трудности, ведь служить ему оставалось считаные дни и мысленно он был дома. Но обязанности есть обязанности и Голубеву пришлось разбираться с нашей проблемой. По армейским стандартам пузыри обязаны были молча, безропотно рожать, но старьё старалось не загонять подчинённых долгами в тупиковую ситуацию, особенно учитывая большое количество побегов, попыток суицида и случаев членовредительства, случившихся за последнее время. Саше пришлось прислушаться к нашим просьбам и провести беседу с Красносельцевым, заставив его снизить требуемую сумму до тысячи. Нас это устроило, но мы с Филоновым решили и тысячу не платить.
Красносельцев понимал, что существует реальная возможность, не только ограничиться тысячей, но и остаться вообще без вожделенных денег. А денег так хотелось! Серёжа подумал, подумал и решил обозначить крайний срок, по истечении которого все пузыри обязаны были предоставить ему требуемую сумму. «Хорошо, соберём обязательно», - сказали мы и продолжили жить привычной жизнью, совершенно проигнорировав требование Красного. Мы понимали, что совсем скоро жадный до денег брусок поймёт, какой большой болт на него положен и тогда сурового наказания будет не избежать. Но разве можно было по-настоящему испугать нас жалкими наказаниями? Ну настучит по башке, загонит в станки, прокачает нас этот Красносельцев несчастный - велика беда.
Красный выбрал станки. С недовольным лицом, исторгая злобное шипение, Серёга собрал всех отказников и решил сперва гневно поговорить:
- Думаете, можно просто так вот взять и забить на уверенного пацана? Хотите, чтобы потом и на вас так же все забили? - выдав столь мудрую, назидательную речь, он выжидающе посмотрел на всех, ожидая какой-то реакции. Отвечать не хотелось и я подождал чуток, на всякий случай: вдруг кто-то другой ответит первым. Все молчали и отвечать всё же пришлось:
- Да никто не забивал на тебя, Серёг. Просто у нас большие проблемы. Денег нет и куча долгов. Мы просто не знаем, что делать…
- Тут у всех проблемы, долги, денег ни у кого нет, - парировал Красносельцев, - и это не повод для хренозабивательства.
Разговор был бесполезным. Лучше бы Красный делал всё молча и он уже взял в руки табурет, готовясь простаночить всех, но в происходящее вмешался вдруг Котов. Саша просто шёл мимо нужный момент и увидев странную суету в кубрике, заинтересовался. Увиденное его огорчило.
- Что это у вас тут за хе..ня происходит? - спросил внезапно появившийся Котов. Замечу, что его появление частенько не сулило ничего хорошего и мы не знали, чего ждать? Может он сейчас тоже возьмётся за табурет?
- В станки загоняю этих му..аков. Они решили хрен на меня положить, решили деньги не отдавать, - зло и решительно отвечал Красносельцев.
Сложно сказать, что за мысли посетили в это мгновение голову Котова? Может пара сентиментальных, голливудских картинок: наши с Филом смеющиеся лица, на фоне заката, крепкая, товарищеская рука Кимова, или кого-то ещё, протягивающая вкусную сигарету, перед отбоем (на фоне заката, разумеется). Может, его душу посетило приятное осознание власти над пузырями и заодно, отчасти и над Красным? А может, уверенный чувак Серёга Красносельцев просто его чем-то подбесил, например тем, что он именно уверенный, а не просто чувак? Или, чем чёрт не шутит, может в Саше проснулось благородство (не в первый раз, кстати)? В любом случае, Котов вдруг заступился за нас:
- Знаешь, Серёга, ты эту ху..ню прекращай. Они нормальные ребята, рожали полгода похлеще, чем ты в своё время. Они должны тебе бабло? Прекрасно. Мне тоже, но я вот их что-то не станочу, а ты взялся за табурет… Должны отдать - отдадут, если совесть есть. Если нет совести - чёрт с ними, но станочить ты их не будешь, они своё отпрыгали.
- Саша! Да какого хе..а ты за них впрягаешься? За нас что-то никто не впрягался, в своё время. Получали станков и не только, от Нехлюдова, от Бубенцова… - Красный попытался надавить на Котовскую солидарность. Но Котов не был с ним солидарен:
- Вот не рассказывай мне только про Нехлюдова и всех! Каких станков ты там получал? Ты же не рожал! Так, чуваки, встаём и быстро за мной! - Саша Котов не знал ещё, что и ему не видать от нас никаких денег.
Последние дни в Купавне пролетали стремительно и сумбурно, в упоре лёжа, среди избиений и истязательств. Если вспоминать, как проходило время перед моим отъездом из Завидово в Купавну, размеренно, неторопливо, по армейским стандартам, то сейчас всё было иначе. Мы с Максом рожали только необходимые мелочи: майонез, сигареты и прочую дрянь. Большего от нас так никто и не дождался. Я бы и сигарет с майонезами никому не давал, если бы не сочувствие к незавидной участи Филонова.
Котов очень скоро понял, что денег от нас он не увидит. Саша обиделся и не разговаривал с нами. Пытался давить на жалость, на верность армейским понятиям. Котов не качал нас, не издевался, в отличие от других старых и брусков, изображая благородство, или на самом деле будучи благородным, и не хотел изменять себе. Но я презирал армейские понятия, ни на мгновение не испытывая ложной жалости с никчёмными угрызениями совести. В конце концов, я и без обиженного Котова наделал много гадостей за последние месяцы. Мне было жаль себя, своих родителей, присылавших мне деньги, жаль Филонова, обманутых мной ребят и много кого ещё, но уж точно не Котова. Носикова и то было жальче, хотя я тогда полагал, что он не достоин жалости. Странно, что Саша не подозревал о моих качествах и мыслях. Полгода жили бок о бок, общались, я рожал, он брал и совершенно ничего не знал обо мне. Котов был слишком увлечён умасливанием своего тщеславия, не желая разглядывать мой, или чей-то ещё внутренний мир. Вечно смаковал предстоящее полугодие, ожидая прекрасной старости с неограниченной властью над большинством собратьев и подчинённых. Как будто эти блага не на полгода, а всю жизнь мир собирался рожать на Котова. Но это было не так, конечно же.
Голубев тоже обиделся, поняв, что мы с Филоновым не дадим ему денег. Этот спокойный и тихий, в отличие от Котова парень, перестал с нами разговаривать, перестал меня наставлять и обучать армейской дряни, напыжился, надулся и иногда наказывал всех без причины. Что и говорить, сержанты чрезвычайно забавляли своим поведением.
Смех смехом, но все эти обиженно-заслуженные бруски со стариками здорово достали меня, да и Макс почти не похохатывал, по своей привычной схеме, вероятно представляя, как он будет выживать тут в одиночку, двадцать дней. Филонов отдалился, отстранился от меня, как будто неосознанно обижаясь на то, что я его «оставляю». Мне оставалось только успокаивать парня, напоминая, что по башке предстоит получать не только ему, это неизбежность. Но два десятка дней пролетят быстро, мы вернёмся в Завидово и, будучи брусками, обретём непривычный статус, заживём другой жизнью, в которую пока не верилось. Такие уговоры действовали благотворно.
Последние недели и дни перед итоговой проверкой, этаким полугодичным экзаменом, были тяжелы. Рота днями напролёт топтала плац, учила статьи устава в классе. Мы сдавали зачёты сержантам, чтобы на итоговых испытаниях показать класс. Конечной целью всего было получение звания - младший сержант. В конце концов, в Купавну-то мы приехали, как ни странно, не для того, чтобы сигареты продавать и покупать, а учиться на сержантов.
Чесотка никуда не делась и мы с Филоновым продолжали кормить зудней, не в силах что-то предпринять, как-то бороться с болезнью. Я чесался сильней Макса, потому что заболел раньше и уже готов был пойти в санчасть сам, без ходатайства со стороны Зайчикова. Только осознание неизбежности жестокого накзания удерживало от такого поступка.
На фоне дедовщины, чесотки и прочих переживаний, торжественная раздача младшесержантских лычек прошла незаметно. Масштабы были несопоставимы. Походили строем, попели песни (недаром же каждый вечер перед поверкой рота орала песню, готовилась), повыходили из строя с красивыми словами и всякое такое. Руководство роты полагало, что есть во всём этом торжественность, многозначительность. Курсанты же напротив, чхать хотели на воинские звания, уж слишком много у всех было проблем. Я бы продал лычки за тысячу, или две, но никто бы не купил.
Как бы там ни было, в связи с получением званий состоялся у нас какой-никакой праздник, полагалось радоваться и смеяться после слова «лопата». Мы и радовались, редкой возможности посидеть спокойно. Филонов даже размечтался:
- Да хрен с ним, побуду тут двадцать дней. Пусть делают со мной, что хотят. Главное, попасть на приём молодых. Когда они гражданскую одежду сдают, там по карманам столько денег - сотни, пятихатки, тысячи. Ребята по десять, двадцать тысяч поднимают, - Макс был прав: снимая, на два ближайших года, гражданскую одежду, вновь прибывшие солдаты постоянно забывали в карманах кучи денег. Волнение, спешка, тычки с пинками, со стороны стариков, делали своё дело. Таких историй за время службы я слышал полным-полно: кто-то тысячу в кармане забыл, кто-то сто рублей, кто-то пятьсот, кто-то пять тысяч. Но на пункт приёма молодых солдат надо было ещё суметь попасть, а попав - ухитриться незаметно обшарить карманы скинутой одежды, чтобы старики не прочухали. Ведь старьё тоже рассчитывало на эти деньги. Как правило, старьё просто брало дань определённого размера с тех, кто принимал молодых. Тем не менее, шанс разжиться баблом у Филонова был, он утешал себя этим. И я утешал себя этим.
После раздачи лычек Макс перестал унывать и последние дни держался храбрецом, подбадривал меня, хотя подбадривать следовало его. Глухов Антон и Коняхин Руслан постоянно тёрлись рядом со мной и Максом. Они даже раздобыли где-то тыщёнку и отдали её какому-то из многочисленных «кредиторов» Филонова, самому злобному. Это было очень круто, полезно и без сомнения зачлось в их пользу. Антон с Русланом мыслями были уже в Завидово и понимали, что им предстоит быть первыми после нас с Филоновым. Дьяков Лёша, Савченков Олег и Орлов Лёша тоже пытались войти в доверие напоследок, но общаться с ними не хотелось: больно уж бесполезными, даже вредными они были в течении последних шести месяцев. Тем не менее, эти ребята всеми своими действиями пытались показать, что они готовы приносить пользу и слушаться нас, старших, авторитетных собратьев. Настоящим отщепенцем был Носиков. Его девизом я считал лозунг: «если хочешь быть здоровым, жри один и в темноте», что постоянно подтверждалось многочисленными мерзкими поступками. Солидная доля общих долгов была на его совести. Коля вообще не парился по поводу залётов и простав, его устраивало такое положение дел, при котором мы с Филоновым платим за него. Конечно, никаких девизов у Носикова не было, просто малодушия было многовато, плюс ко всему, армейская среда усугубляла все отрицательные черты, ожесточала и очерствляла.
Как я уже писал, обидно было уезжать из Купавны. Я привык к этому дьявольскому местечку, знал практически всё здесь и готов был извлечь множество плюсов из самых неприглядных вещей. Но и Завидово не сулило мне ничего плохого. Я понимал, что роль убогана, прилепившаяся ко мне на всё первое полугодие, осталась в прошлом. Конечно, рассчитывать на тёплый приём на завидовских собратьев-однопризывников я не мог и понимал, что буду зависим от них, но ещё я понимал, что всем понравится моё умение управлять коллективом. Это невозможно было не оценить, поэтому о своём статусе я не парился.
День отъезда проходил спокойно. Забив вещмешки до отказа, мы нацепили парадную форму и бродили по располаге, как призраки, ожидая приезда автобусов и приказа следовать на плац. Автобусы приехали через пару-тройку часов после завтрака. Мы попрощались с Максом, я оставлял его с тяжёлым сердцем. Никогда не любил, ни прощальных, ни приветственных объятий… Котов с Голубевым сменили гнев на милость и напоследок пожали мне руку. Этих людей я видел в последний раз, вероятно драматичность момента заставила их забыть обиду.
В тот день многое было в последний раз. В последний раз я прошёлся по своему четвёртому этажу казарменного здания, в последний раз поднялся-спустился по «волшебной лестнице», в последний раз прошёлся в тени лип и сосен купавновского лагеря, в последний раз посидел в купавновской столовой, где с потолка снова можно было отдирать пельмени (старьё, как всегда бесилось на днях, расшвыривая пельмени ложками). Одним словом, «…в последний раз ты со мной, в последний раз я твой…», вот только я плевать на это хотел, никакой печали не было в помине, хотя сейчас вот звучит грустновато, не правда ли?
Вскоре уже не курсанты, а будущие завидовские младшие сержанты, погрузились в автобус-пазик, старый знакомый. Стоит ли говорить, что все опять набились, как селёдка в бочку. Вероятно, по-другому завидовцам ездить не полагалось, не посылать же за ними два автобуса? Конечно нет, в конце концов, в уставе же написано, что солдат должен стойко переносить тяготы военной службы. Очень всеобъемлющая фраза.
В этот раз никто у меня на коленях не сидел, мало того, я разместился на вполне себе отдельном месте у окна. Статус и уверенность начали пригождаться. Незнакомый солдат отворил ворота и выпустил нас навстречу третьему полугодию службы, которое вот-вот должно было начаться.
...продолжение следует
Красный слышать не хотел о том, чтобы отпустить меня в Завидово без отбивочных денег. Судя по всему, более уверенные братья позволили ему взимать эту дань и он не собирался упускать шанс. Я даже задал вопрос на эту тему Котову:
- Саша, странно как-то, ты сам говоришь, что я не должен тебе денег. Максу правда почему-то не говоришь… - Котов недовольно перебил меня:
- Про Фила особый разговор. Что тебе-то не нравится?
- Да всё мне нравится, Саш. Деньги я помогу Максу достать. Меня с Красносельцевым ситуация удивляет. Он набирает обороты, как я смотрю, - в разговоре с Котовым я мог позволить себе некоторую откровенность, догадываясь о неприязни последнего к Красному. Эта неприязнь возникла на почве банальной ревности, ведь Серёга никогда толком не рожал, получил свои привилегии авансом и теперь претендовал на что-то значительное.
- Что тут сказать? Я никак не могу повлиять на Красного. Мне это тоже не нравится, - сказал Саша, - я пытался на него повлиять, чтобы он отвалил от тебя. Деньги ему, видишь ли нужны. И у меня нет тут полномочий, понимаешь? Не всё от меня зависит.
Я понимал Котова и верил ему: Красносельцеву хотелось разжиться деньгами, самоутвердиться, почувствовать прелесть уверенной жизни. И ничего плохого в этом не было бы, если бы Сергей деньги заработал, получил в подарок, нашёл, или выиграл в лотерею. Но он хотел, чтобы пузыри эти деньги родили и на блюдечке ему принесли. Вероятно, крутые бруски и старики нашей роты позволили ему удовлетворить свои амбиции, по крайней мере вёл он себя смело и уверенно.
Красный был настойчив, бегал за всеми, постоянно угрожал, поторапливал. Как уже писалось выше, я оказался в списке его интересов, но вот беда - платить не собирался. К Котову я привык, он был уверенным, я постоянно с ним общался, решал какие-то вопросы, обращался к нему за помощью. Я был морально готов заплатить ему денюжку, просто не было никакой денюжки, вот мы с Максом и решили не надрываться. Надо же было ещё такому совпасть, чтобы Котов ещё и отказался брать с меня деньги! В убогом армейском мирке такой отказ выглядел проявлением великодушия высшего класса. Красносельцева же я толком не знал, ни разу не «говорил по душам», не подходил за помощью в решении каких-то вопросов. Да и какая могла быть помощь от парня, на которого собственный призыв смотрел с лёгкой усмешкой? Деньги он мне в долг давал, но я всегда всё вовремя возвращал ему с процентами. Надеюсь, мне удалось объяснить причины, способствовавшие возникновению в моей душе лютой злобы, по отношению к Сергею.
Я не хотел платить Красносельцеву, но как его опрокинуть? Снова в моей голове возник революционный план и я, как всегда выступил перед уверенными пузырями взвода, проигнорировав остальных собратьев. Дело происходило в карауле, одним из помощников начальника в котором, был Красный.
- Мужики, смотрите, у меня сейчас с деньгами очень туго, - начал говорить я. Меня тут же перебил Шаламов:
- Кажись, Санька хочет объявить сбор пожертвований! - все присутствовавшие захихикали. Я тоже улыбнулся и продолжил:
- Это смешно, Сань. Но у меня другие мысли. Вот слушайте, Красносельцев этот, он вам нужен? Какой он к чертям уверенный? Я не хочу ему ни копейки платить. Вы хотите?
- Ты и Котову не будешь платить, Сань. Может у вас с ним роман? - высказался Юра Борецкий. Что и говорить, многие завидовали моему освобождению от «котовского налога». Пришлось ответить Юре:
- Я не просил Котова об этом. Мне не надо ему платить, и Макс тоже ему платить не будет. Мы могли бы скинуться на двоих, но мы забьём хрен. В любом случае, Красносельцев-то нам на хрена? Не я же один в долгах? Неужели вам денег не жалко?
Все призадумались, долги-то были у каждого. Вдруг слово взял Женя Кимов. Этот парень имел вес в коллективе, Борецкий с Шаламовым прислушивались к его мнению:
- Слушайте, что мы всё улыбаемся-то? Клоуны что ли е..учие?! Санёк же дело говорит! - Женя явно злился, - у меня долгов - выше крыши. Давайте не будем платить этому уроду кривоносому! Короче, Саня, я с тобой. Пошли на х..р все эти уверенные уроды! - Женя был спокойным, интеллигентным парнем, матерная ругань и взрыв эмоций с его стороны смотрелись непривычно и лично меня радовали: это была здоровая агрессия. Инертность коллектива всё же давала о себе знать. Борецкий вдруг выступил:
- Ну и что, Женёк? Что нам Воробей опять предложит? Окунуть Красносельцева в унитаз, как он всегда предлагает, и обоссать? Саня, ты же это планируешь?
- Зачем сразу в унитаз, Юр? Вот он, здесь, в караулке сидит. Давай позовём его и для начала просто поговорим, вежливо. Объясним, что у нас огромные долги у всех и что мы не можем скинуться ему ещё по две тысячи, - предложил я.
- Так он прямо и согласится! - ответил Шаламов
- А вот если не согласится, тогда уже и предупредим, что можем и в унитаз мокнуть. Если не поймёт - тогда мокнём. Ему от этого только полегчает, может волосы гуще станут, - объяснил я.
- Смешно конечно, но ты подумал о том, что старьё с нами после этого сделает? - возмутился Шаламов.
- Да Саньку по хе..у, лишь бы кого в унитаз мокнуть и два куска сберечь. Мокальщик ху..в! Бредовая у тебя идея, Саша, мы не будем в этой ху..не участвовать, - под «мы» Борецкий имел в виду себя и Шаламова. Печально было такое слушать, но у меня оставался ещё Кимов с Филоновым.
- Слушайте, с нами никто ничего не сделает. Никто даже не узнает ничего. Красный сам никому не расскажет, побоится, что с него вся уверенность слетит, если братья узнают, как его пузыри опустили, или наехали. Всё нормально будет, - попытался я снова вразумить собратьев.
- Во-первых, будут проблемы, если старьё узнает. Во-вторых, Красному братья всё же разрешили брать с нас деньги. Завтра мы так же будем брать. Не по-людски это как-то всё. Мы не участвуем, - подтвердил Шаламов слова Борецкого. Я окончательно утвердился в тупости и непробиваемости этих некондиционных ребят.
- Ребята, у вас денег видимо до хрена, вот в вас благородство и заиграло. А нам, нищим, что прикажете делать? - я говорил это уже в след уходящим Борецкому и Шаламову. Кимов уныло посмотрел на меня:
- Ну что, Саша, пойдём деньги искать?
- Я никакому Красному ни копейки не дам, пусть делает со мной, что хочет, - ответил я, - Максу помогу, если надо. Ему тут оставаться на две недели, когда я свалю.
- Ты же знаешь, что не надо! Я тоже не дам этому уроду ни рубля! - с весёлой решимостью заявил Филонов.
- Но тебе же тут оставаться. Думаешь, это будет легко? Я-то уеду скоро, - напомнил я в который раз. Я знал, что Макс обладает редким даром - игнорировать любое наказание, когда ему этого хочется и улыбаться в лицо агрессору.
- Плевать. Посмотрим, кто кого зае..ёт, - ответил Макс.
- Я тоже ничего не буду платить Красному, пусть в суд подаёт, на алименты. Я ещё может с Голубевым поговорю. Сил нет уже никаких, рожать тут деньги кому ни попадя, - заявил Кимов.
- Может втроём с ним поговорим-то? Этот урод всё-таки один, на кой нам Шаламов с Борецким? - попытался я снова вразумить сослуживцев.
- Да не, Саня, надо всем вместе, а так, втроём, это ерунда какая-то. Просто платить ему не будем и всё, - сказал Кимов.
- А давай, Санёк, вдвоём его замочим, или нет. Иди один, ты малый крепкий, - мне оставалось только грустно улыбнуться в ответ Филонову и сказать:
- Может попросить, чтобы он сам себя замочил?
- Да, забил гвоздя в стену, так, чтобы череп треснул, или пробил сам себе безрогого, - пошутил Кимов. На этом собрание было окончено.
Поразмыслив, мы трое обратились к Голубеву, сочтя своё финансовое положение близким к краху. Замкомвзводу было, если честно, плевать на наши трудности, ведь служить ему оставалось считаные дни и мысленно он был дома. Но обязанности есть обязанности и Голубеву пришлось разбираться с нашей проблемой. По армейским стандартам пузыри обязаны были молча, безропотно рожать, но старьё старалось не загонять подчинённых долгами в тупиковую ситуацию, особенно учитывая большое количество побегов, попыток суицида и случаев членовредительства, случившихся за последнее время. Саше пришлось прислушаться к нашим просьбам и провести беседу с Красносельцевым, заставив его снизить требуемую сумму до тысячи. Нас это устроило, но мы с Филоновым решили и тысячу не платить.
Красносельцев понимал, что существует реальная возможность, не только ограничиться тысячей, но и остаться вообще без вожделенных денег. А денег так хотелось! Серёжа подумал, подумал и решил обозначить крайний срок, по истечении которого все пузыри обязаны были предоставить ему требуемую сумму. «Хорошо, соберём обязательно», - сказали мы и продолжили жить привычной жизнью, совершенно проигнорировав требование Красного. Мы понимали, что совсем скоро жадный до денег брусок поймёт, какой большой болт на него положен и тогда сурового наказания будет не избежать. Но разве можно было по-настоящему испугать нас жалкими наказаниями? Ну настучит по башке, загонит в станки, прокачает нас этот Красносельцев несчастный - велика беда.
Красный выбрал станки. С недовольным лицом, исторгая злобное шипение, Серёга собрал всех отказников и решил сперва гневно поговорить:
- Думаете, можно просто так вот взять и забить на уверенного пацана? Хотите, чтобы потом и на вас так же все забили? - выдав столь мудрую, назидательную речь, он выжидающе посмотрел на всех, ожидая какой-то реакции. Отвечать не хотелось и я подождал чуток, на всякий случай: вдруг кто-то другой ответит первым. Все молчали и отвечать всё же пришлось:
- Да никто не забивал на тебя, Серёг. Просто у нас большие проблемы. Денег нет и куча долгов. Мы просто не знаем, что делать…
- Тут у всех проблемы, долги, денег ни у кого нет, - парировал Красносельцев, - и это не повод для хренозабивательства.
Разговор был бесполезным. Лучше бы Красный делал всё молча и он уже взял в руки табурет, готовясь простаночить всех, но в происходящее вмешался вдруг Котов. Саша просто шёл мимо нужный момент и увидев странную суету в кубрике, заинтересовался. Увиденное его огорчило.
- Что это у вас тут за хе..ня происходит? - спросил внезапно появившийся Котов. Замечу, что его появление частенько не сулило ничего хорошего и мы не знали, чего ждать? Может он сейчас тоже возьмётся за табурет?
- В станки загоняю этих му..аков. Они решили хрен на меня положить, решили деньги не отдавать, - зло и решительно отвечал Красносельцев.
Сложно сказать, что за мысли посетили в это мгновение голову Котова? Может пара сентиментальных, голливудских картинок: наши с Филом смеющиеся лица, на фоне заката, крепкая, товарищеская рука Кимова, или кого-то ещё, протягивающая вкусную сигарету, перед отбоем (на фоне заката, разумеется). Может, его душу посетило приятное осознание власти над пузырями и заодно, отчасти и над Красным? А может, уверенный чувак Серёга Красносельцев просто его чем-то подбесил, например тем, что он именно уверенный, а не просто чувак? Или, чем чёрт не шутит, может в Саше проснулось благородство (не в первый раз, кстати)? В любом случае, Котов вдруг заступился за нас:
- Знаешь, Серёга, ты эту ху..ню прекращай. Они нормальные ребята, рожали полгода похлеще, чем ты в своё время. Они должны тебе бабло? Прекрасно. Мне тоже, но я вот их что-то не станочу, а ты взялся за табурет… Должны отдать - отдадут, если совесть есть. Если нет совести - чёрт с ними, но станочить ты их не будешь, они своё отпрыгали.
- Саша! Да какого хе..а ты за них впрягаешься? За нас что-то никто не впрягался, в своё время. Получали станков и не только, от Нехлюдова, от Бубенцова… - Красный попытался надавить на Котовскую солидарность. Но Котов не был с ним солидарен:
- Вот не рассказывай мне только про Нехлюдова и всех! Каких станков ты там получал? Ты же не рожал! Так, чуваки, встаём и быстро за мной! - Саша Котов не знал ещё, что и ему не видать от нас никаких денег.
Последние дни в Купавне пролетали стремительно и сумбурно, в упоре лёжа, среди избиений и истязательств. Если вспоминать, как проходило время перед моим отъездом из Завидово в Купавну, размеренно, неторопливо, по армейским стандартам, то сейчас всё было иначе. Мы с Максом рожали только необходимые мелочи: майонез, сигареты и прочую дрянь. Большего от нас так никто и не дождался. Я бы и сигарет с майонезами никому не давал, если бы не сочувствие к незавидной участи Филонова.
Котов очень скоро понял, что денег от нас он не увидит. Саша обиделся и не разговаривал с нами. Пытался давить на жалость, на верность армейским понятиям. Котов не качал нас, не издевался, в отличие от других старых и брусков, изображая благородство, или на самом деле будучи благородным, и не хотел изменять себе. Но я презирал армейские понятия, ни на мгновение не испытывая ложной жалости с никчёмными угрызениями совести. В конце концов, я и без обиженного Котова наделал много гадостей за последние месяцы. Мне было жаль себя, своих родителей, присылавших мне деньги, жаль Филонова, обманутых мной ребят и много кого ещё, но уж точно не Котова. Носикова и то было жальче, хотя я тогда полагал, что он не достоин жалости. Странно, что Саша не подозревал о моих качествах и мыслях. Полгода жили бок о бок, общались, я рожал, он брал и совершенно ничего не знал обо мне. Котов был слишком увлечён умасливанием своего тщеславия, не желая разглядывать мой, или чей-то ещё внутренний мир. Вечно смаковал предстоящее полугодие, ожидая прекрасной старости с неограниченной властью над большинством собратьев и подчинённых. Как будто эти блага не на полгода, а всю жизнь мир собирался рожать на Котова. Но это было не так, конечно же.
Голубев тоже обиделся, поняв, что мы с Филоновым не дадим ему денег. Этот спокойный и тихий, в отличие от Котова парень, перестал с нами разговаривать, перестал меня наставлять и обучать армейской дряни, напыжился, надулся и иногда наказывал всех без причины. Что и говорить, сержанты чрезвычайно забавляли своим поведением.
Смех смехом, но все эти обиженно-заслуженные бруски со стариками здорово достали меня, да и Макс почти не похохатывал, по своей привычной схеме, вероятно представляя, как он будет выживать тут в одиночку, двадцать дней. Филонов отдалился, отстранился от меня, как будто неосознанно обижаясь на то, что я его «оставляю». Мне оставалось только успокаивать парня, напоминая, что по башке предстоит получать не только ему, это неизбежность. Но два десятка дней пролетят быстро, мы вернёмся в Завидово и, будучи брусками, обретём непривычный статус, заживём другой жизнью, в которую пока не верилось. Такие уговоры действовали благотворно.
Последние недели и дни перед итоговой проверкой, этаким полугодичным экзаменом, были тяжелы. Рота днями напролёт топтала плац, учила статьи устава в классе. Мы сдавали зачёты сержантам, чтобы на итоговых испытаниях показать класс. Конечной целью всего было получение звания - младший сержант. В конце концов, в Купавну-то мы приехали, как ни странно, не для того, чтобы сигареты продавать и покупать, а учиться на сержантов.
Чесотка никуда не делась и мы с Филоновым продолжали кормить зудней, не в силах что-то предпринять, как-то бороться с болезнью. Я чесался сильней Макса, потому что заболел раньше и уже готов был пойти в санчасть сам, без ходатайства со стороны Зайчикова. Только осознание неизбежности жестокого накзания удерживало от такого поступка.
На фоне дедовщины, чесотки и прочих переживаний, торжественная раздача младшесержантских лычек прошла незаметно. Масштабы были несопоставимы. Походили строем, попели песни (недаром же каждый вечер перед поверкой рота орала песню, готовилась), повыходили из строя с красивыми словами и всякое такое. Руководство роты полагало, что есть во всём этом торжественность, многозначительность. Курсанты же напротив, чхать хотели на воинские звания, уж слишком много у всех было проблем. Я бы продал лычки за тысячу, или две, но никто бы не купил.
Как бы там ни было, в связи с получением званий состоялся у нас какой-никакой праздник, полагалось радоваться и смеяться после слова «лопата». Мы и радовались, редкой возможности посидеть спокойно. Филонов даже размечтался:
- Да хрен с ним, побуду тут двадцать дней. Пусть делают со мной, что хотят. Главное, попасть на приём молодых. Когда они гражданскую одежду сдают, там по карманам столько денег - сотни, пятихатки, тысячи. Ребята по десять, двадцать тысяч поднимают, - Макс был прав: снимая, на два ближайших года, гражданскую одежду, вновь прибывшие солдаты постоянно забывали в карманах кучи денег. Волнение, спешка, тычки с пинками, со стороны стариков, делали своё дело. Таких историй за время службы я слышал полным-полно: кто-то тысячу в кармане забыл, кто-то сто рублей, кто-то пятьсот, кто-то пять тысяч. Но на пункт приёма молодых солдат надо было ещё суметь попасть, а попав - ухитриться незаметно обшарить карманы скинутой одежды, чтобы старики не прочухали. Ведь старьё тоже рассчитывало на эти деньги. Как правило, старьё просто брало дань определённого размера с тех, кто принимал молодых. Тем не менее, шанс разжиться баблом у Филонова был, он утешал себя этим. И я утешал себя этим.
После раздачи лычек Макс перестал унывать и последние дни держался храбрецом, подбадривал меня, хотя подбадривать следовало его. Глухов Антон и Коняхин Руслан постоянно тёрлись рядом со мной и Максом. Они даже раздобыли где-то тыщёнку и отдали её какому-то из многочисленных «кредиторов» Филонова, самому злобному. Это было очень круто, полезно и без сомнения зачлось в их пользу. Антон с Русланом мыслями были уже в Завидово и понимали, что им предстоит быть первыми после нас с Филоновым. Дьяков Лёша, Савченков Олег и Орлов Лёша тоже пытались войти в доверие напоследок, но общаться с ними не хотелось: больно уж бесполезными, даже вредными они были в течении последних шести месяцев. Тем не менее, эти ребята всеми своими действиями пытались показать, что они готовы приносить пользу и слушаться нас, старших, авторитетных собратьев. Настоящим отщепенцем был Носиков. Его девизом я считал лозунг: «если хочешь быть здоровым, жри один и в темноте», что постоянно подтверждалось многочисленными мерзкими поступками. Солидная доля общих долгов была на его совести. Коля вообще не парился по поводу залётов и простав, его устраивало такое положение дел, при котором мы с Филоновым платим за него. Конечно, никаких девизов у Носикова не было, просто малодушия было многовато, плюс ко всему, армейская среда усугубляла все отрицательные черты, ожесточала и очерствляла.
Как я уже писал, обидно было уезжать из Купавны. Я привык к этому дьявольскому местечку, знал практически всё здесь и готов был извлечь множество плюсов из самых неприглядных вещей. Но и Завидово не сулило мне ничего плохого. Я понимал, что роль убогана, прилепившаяся ко мне на всё первое полугодие, осталась в прошлом. Конечно, рассчитывать на тёплый приём на завидовских собратьев-однопризывников я не мог и понимал, что буду зависим от них, но ещё я понимал, что всем понравится моё умение управлять коллективом. Это невозможно было не оценить, поэтому о своём статусе я не парился.
День отъезда проходил спокойно. Забив вещмешки до отказа, мы нацепили парадную форму и бродили по располаге, как призраки, ожидая приезда автобусов и приказа следовать на плац. Автобусы приехали через пару-тройку часов после завтрака. Мы попрощались с Максом, я оставлял его с тяжёлым сердцем. Никогда не любил, ни прощальных, ни приветственных объятий… Котов с Голубевым сменили гнев на милость и напоследок пожали мне руку. Этих людей я видел в последний раз, вероятно драматичность момента заставила их забыть обиду.
В тот день многое было в последний раз. В последний раз я прошёлся по своему четвёртому этажу казарменного здания, в последний раз поднялся-спустился по «волшебной лестнице», в последний раз прошёлся в тени лип и сосен купавновского лагеря, в последний раз посидел в купавновской столовой, где с потолка снова можно было отдирать пельмени (старьё, как всегда бесилось на днях, расшвыривая пельмени ложками). Одним словом, «…в последний раз ты со мной, в последний раз я твой…», вот только я плевать на это хотел, никакой печали не было в помине, хотя сейчас вот звучит грустновато, не правда ли?
Вскоре уже не курсанты, а будущие завидовские младшие сержанты, погрузились в автобус-пазик, старый знакомый. Стоит ли говорить, что все опять набились, как селёдка в бочку. Вероятно, по-другому завидовцам ездить не полагалось, не посылать же за ними два автобуса? Конечно нет, в конце концов, в уставе же написано, что солдат должен стойко переносить тяготы военной службы. Очень всеобъемлющая фраза.
В этот раз никто у меня на коленях не сидел, мало того, я разместился на вполне себе отдельном месте у окна. Статус и уверенность начали пригождаться. Незнакомый солдат отворил ворота и выпустил нас навстречу третьему полугодию службы, которое вот-вот должно было начаться.
...продолжение следует