МАРГИНАЛИИ СОБИРАТЕЛЯ: КНЯЗЬ ЗВЕНИГОРОДСКИЙ
Князь Андрей Владимирович Звенигородский (1878 - 1961), незаурядный поэт и примечательное действующее лицо в литературе начала ХХ века, выпустил за свою жизнь всего четыре стихотворных сборника: первый в 1898-м году, последний в 1926-м. Те же примерно тридцать лет, с 1992-го по нынешний, понадобились мне, чтобы их собрать: впрочем, это неудивительно, учитывая, что первый из них настолько редок, что отсутствует в обеих главных наших библиотеках, а последний "издан" в виде сброшюрованной стопки машинописных листов. Впрочем, обо всем по порядку.
Парадоксальным образом лучше всего мне помнятся обстоятельства покупки первого из них. Это была зима 1991-го / 1992-го года: не лучшее время в истории любезного отечества. Как часто бывает в тревожные эпохи, антикварная торговля в Москве расцвела в это время необычайно: тысячи хоть и скромных, но вполне насиженных гнезд были всколыхнуты ветром перемен, отчего пришло в движение изрядное количество старинных вещей и книг. Порой эта волна выносила на поверхность такие легендарные редкости, от которых схватились бы за сердце антиквары Шибанов и Клочков, практиковавшие за сто лет до этого. Поскольку прежняя ценовая система пришла в упадок, об истинной стоимости книг судить можно было только предположительно, благодаря чему в особенную силу вошли аукционы. Несмотря на то, что в 1987 - 1990 годах много кто успел себя попробовать в аукционной торговле, на поток дело было поставлено всего в двух институциях - в книжной лавке "Акция" (она существует и сейчас, хотя все главные действующие лица той поры давно уже в могиле) и в Центральном доме Архитектора (позже они переехали в Фотоцентр). Последними торгами руководила Мария Яковлевна Чапкина, тоже уже покойная - и они считались потолковее и побогаче.
Лицам, даже искушенным в современной антикварной жизни, трудно представить себе весь блеск тогдашних аукционов. Дело не только в ассортименте (печатные каталоги вполне доступны, так что судить о нем как раз можно), но прежде всего в самой атмосфере действия: нынешнее тоскливое, сервильное и всетерпимое российское организованное библиофильство представляет собой лишь тень от тени тех героических времен. Я очень хорошо помню этот аукцион: пышный позднесоветский зал с плюшевыми креслами и развалившаяся в них краса и гордость отечественного собирательства, рыцари без страха и упрека: Махно, Перебей-Нос, Паша Академик, Бегемот, Гнус, Булгаков, Сруль, Спортсмен, Игорь Метро, Витя Мать, Таракан, Кинг-Конг, Леня Беспальчик, Инженер, Кучум, Заика, Француз, Миша Бомж, Каланча, Игорь Усы, Гиена, Лысый, Сироп, Сэм (тот самый, что звал на битву с "бандой диких адыгейцев" в далеком 198* году), Очкарь, Леха Черт (Американец) и многие другие книголюбы. (Перебирая эти славные имена, я понимаю, что почти про каждого из них мог бы написать отдельную историю, а то и не одну, но это увело бы нас слишком далеко от сюжета). В этот круг не так-то просто было попасть, но я, на тот момент студент пятого курса, был туда как бы условно принят - по странной случайности оказавшись чуть ли не единственным книжником, имеющим профильное образование, которое пару раз выручало меня в жарких дискуссиях.
Аукционы проходили примерно раз в месяц ("Акция" чаще, "Маша" - реже) и каждый из них пробивал в моем скудном бюджете чудовищную дыру, по сравнению с которой след, оставленный айсбергом в борту "Титаника", выглядел как комариный укус. Собирательская страсть, которую я к шестому десятку кое-как выучился взнуздывать, владела тогда мною целиком, денег же, сообразно с эпохой, не было совсем. Экономил я отчаянно, питаясь исключительно двойными гарнирами в столовой Библиотеки им. Ленина, охотно брался за самую экстравагантную подработку, но все равно к каждому аукциону приходил с пустым карманом, как сказал поэт. Каждый раз я тратил мучительные часы, корпя над каталогом: если я дам 30 долларов за лот № 27, а он пройдет дороже, то тогда за лот № 42 я могу биться до 80, но если не достанется и он, то бросаю все силы на лот № 120 и ставлю на него 150 долларов (но тогда придется занять двадцатку у богатого однокурсника А.Р., ныне, между прочим, доктора филологических наук и профессора). Самое печальное в этих расчетах (кроме самого их факта) - то, что они не имеют обратной силы: то есть, отпустив лот № 27 за скромную сумму, ты потом проигрывал бой за лот № 120 и не покупал ни один из них - тогда как № 27 был, оказывается, тебе вполне по карману.
Где-то в первой трети этого аукциона был выставлен конволют книг и рукописей князя Андрея Звенигородского, сделанный его другом и почитателем Евгением Архипповым. Это сейчас, когда оба они изданы (первый плохо, второй идеально) любой интересующийся предметом легко поймет, о чем идет речь: тогда же, может быть, во всем зале хорошо себе представлял это только я один. И Звенигородский, и Архиппов сильно меня увлекали - и личностью, и стихами. (Я не так давно довольно подробно писал о Звенигородском, так что за деталями прошу пожаловать сюда). Но беда была в том, что в конце аукциона было тоже что-то для меня чрезвычайно важное, вроде автографа Сологуба, поэтому бросить все наличные (скромнейшие!) ресурсы на этот конволют я никак не мог. Поскребом по сусекам, непосильной экономией и серией займов я рассчитывал набрать долларов двести, так что мысленно я распределил их так: сто пятьдесят на конволют и полтинник на лот из второй части.
Каждому, участвовавшему в аукционах, знаком тот особенный зуд, одолевающий игрока по мере приближения нужного лота. Дело осложнялось тем, что Маша всегда ставила очень маленькие стартовые цены, имея в виду вполне сбывающийся психологический расчет: человек может сперва польститься на даровый старт, а после его воспаленное эго не даст отступить. Но времени это брало довольно много: пока аукционист (им был А. А. Савинов) дотягивал от стартовых пяти до нормальных ста долларов, проходило несколько минут. И вот, наконец, объявляют моего Звенигородского, я поднимаю карточку и с ужасом вижу, что одновременно свою карточку поднимает сидящий через три ряда юный, но вдумчивый букинист, мой будущий товарищ И. А. К.
Если я когда-нибудь возьмусь за мемуары, ему будут посвящены не пять и не десять страниц: вот человек, в котором фундаментальные книжные знания соединяются с феноменально скверным характером. Мы несколько лет дружили, пока не поссорились из-за пустяка летом 1996 года, после чего не сказали друг другу и двух слов - он, слава Богу, здравствует и поныне. На тот момент мы были едва знакомы: я знал, что он подвизается в одном из московских издыхающих государственных букинистических магазинов. На аукционах он всегда сражался неистово, так что спорить с ним было делом довольно бесперспективным - поэтому примерно долларах на ста пятидесяти (начинали мы с пяти) я с горьким чувством опустил свою карточку и конволют достался ему. В довершение печали проиграл я и второй интересующий меня лот, так что уходил с аукциона с тяжелым чувством - и даже мысль о сэкономленной сумме (на которую, между прочим, семья из трех человек могла жить месяц) меня совершенно не утешала.
В гардеробной меня остановил И. А. К. и поинтересовался, что в этом конволюте такого, из-за чего я так уперся. И тут я каким-то образом смог его - не разжалобить, не растрогать, но задеть своим рассказом про эти рукописи какую-то особенную струну, само наличие которой в нем трудно было заподозрить. "Значит так, - сказал он. - Я тебе его отдам, но за двести двадцать пять - мне все-таки нужно заработать. Приезжай завтра ко мне на Белорусскую, заодно книги посмотришь". Где-то, уж не помню какими правдами и неправдами (наверное у того же А. Р., вечного моего кредитора), я раздобыл требуемую сумму и на другой день отвез деньги в съемную квартиру И. А. К., которая выглядела, как все квартиры всех книжников на свете: забитые стеллажи, огромные пыльные стопки книг на полу и лампочка без абажура, освещающая все это великолепие.
Конволют, облаченный (что нечасто бывает у Архиппова) в отличный заказной полукожаный переплет московской работы, состоит из кипы разнородных материалов: рукописи Звенигородского, письма его к Архиппову, вырезки с его стихами и многое другое - часть этих материалов уже опубликована, а остальная будет, надеюсь, напечатана в обозримом будущем. Ныне нас интересует открывающий его печатный сборник.
1. На память. Стихи. Соч. Ан. Звенигородского. <Нижний Новгород, 1898?>.
Экземпляр с автографом: "Великому другу старый хлам непризнанного поэта. В этом сборнике напечатаны некоторые стихи, помещенные в Ниж<егородских> Губ<ернских> Вед<омостях> за 1896, 97, 98 г.".
Стихи с обширной правкой автора, на свободных листах дописаны невошедшие в книгу стихотворения.
Как было сказано выше, книга представляется почти ненаходимой. Ни в РГБ, ни в РНБ ее нет. Автор не включал ее в собственную библиографию1; не указана она и в словарной статье в словаре "Русские писатели".
2. Delirium Tremens. M.: тип. В.И. Воронова, 1906.
Сборник, изданный за счет средств автора, был встречен равнодушно-враждебно. Брюсов отозвался о нем почти оскорбительно: "Предполагаем, что кн. Звенигородский написал плохие пародии на г. Емельянова-Коханского. Иначе не умеем объяснить себе появление этой книжки"2. Тот же самый Архиппов послал экземпляр сборника Блоку в сопровождении страстного письма:
"Уже давно я, преданный вполне, слежу за новейшими течениями, слежу с возможной остротой зрения, быть может, недостаточно проникновенной, так как дальнее расстояние отдаляет меня от святилища "Грифа", "Скорпиона", "Весов"… я видел также вокруг себя и груды безымянных Ратгаузов, Головачевских, Соколовых, нашедших себе достойно быстрое погребение в критическом отделе "Весов", но среди них меня остановило имя князя А. Звенигородского, странный мало-поэтический термин стоит в заголовке брошюры…
Немного времени понадобилось, чтобы прочесть эту маленькую вещь в робкой, бледненькой обложке, но сильно повлияло содержание. Глянуло что-то сильное, демоническое, показался облик ужасающей, инфернальной страсти… и слышались упругие, металлические созвоны рифм… Ничего из старого, обыденного, обтрепанного не забилось, не занесено на скромные страницы… Или это только мелькнуло, показалось… и нет! … щупальцы Скорпиона загребли и этот маленький, сильно оригинальный сборник вместе со старым схороненным хламом…
… Пораженный, быть может, заблуждающийся, не зная, с кем слово сказать, я помнил и знал только одно: что единственно близкий и любимый поэт, завороживший мою душу, это Александр Блок… единственно ему я мог бы поверить свои сомнения, колебания, только у него испросить совета. Я знаю, что права мои на это невелики, что они эстетически не оправданы. Но ради истины и вкоренившейся моей преданности я решился… очень-очень просить Вас осветить занявший меня вопрос об этой брошюре. Как смотрите Вы? какое укажете место? под какое влияние поставите эти стихи?.. <…>
Шлю Вам собственный экземпляр, так как едва ли эта книжка заметна в столицах…
Примите мой глубокий поклон восторга и удивления, мою Великую Радость, засветлевшую от Вас, и простите"3.
Вопреки его надеждам, Блоку стихи не понравились:
"Теперь о "Delirium tremens". Не нравится мне ничего, кроме одного стихотворения: "Солнце в могилу глядит…", - да и то - "земля, изъятая на три аршина" - нехорошо. Я бы решился и объективно, отрешившись от своего впечатления, утверждать, что сборник этот слаб. Можно простить автору слабость техники, потому что она - дело наживное. Но нельзя простить вычурность и отсутствие стройной психики, какая бы ни была страстная буря в душе, - ей нужно уметь жонглировать и владеть для того, чтобы быть поэтом. Стихи вовсе не есть "кровавое дно, где безумствует жрица", как сказано в эпиграфе; скорее - стих мертвый кристалл, которому в жертву приносишь часть своей живой души с кровью. "Убивай душу - и станешь поэтом" - сказал бы я, нарочно утрируя, для того чтобы точнее передать то, что чувствую, - или - "убивай естество, чтобы рождалось искусство". У А. Звенигородского нет самопожертвования в этом смысле - самого страшного, потому что не видно<го> для других и наиболее убийственного. Если Тютчев сказал о поэте:
Он не змеею сердце (девы) жалит,
Но, как пчела, его сосет,
то нельзя забывать, что сердце самого поэта сосет, как пчела, его искусство. Если этого нет (этой страшной незаметной жертвы), то получается поэт по преимуществу декадентский, как А. Звенигородский: конечно, одинокий, даже не подражательный (можно не считать легкого влияния, пожалуй, Бальмонта, если не "школы символистов" вообще), но и не передающий другому своего дыхания. Вот, мне кажется, основная неправда его поэзии, может быть, не лишенной своеобразия, особенно в отдельных строках. Но хуже всего, когда в маленьком стихотворении приходится искать отдельных строк или удачных рифм. Лучше, чтобы стихи были слабее по форме, но чтобы они были внутренне цельнее - чтобы в них сдержанно и целомудренно дышала душа - пусть самая безудержная и страстная"4.
Впрочем, имелись и положительные отзывы: так, философ В. Ф. Эрн писал Архиппову 17 июня 1906 г.: "Я был страшно тронут, что Вы вспомнили обо мне и так хорошо. "Delirium tremens" я прочитал с громадным интересом, потому что, хотя я с кн. А. Звенигородским говорил всего несколько часов - но воспоминание об этих часах сохраню на всю жизнь"5.
Книга довольно редкая.
3. Sub Jove frigido. М.: тип. В.И. Воронова, 1909.
Издана за счет средств автора. Книга названа цитатой из Горация ("Под холодным небом") и посвящена Архиппову. Книга прошла почти незамеченной: известен один печатный отзыв6. Редка.
4. Чуть на крылах. М., 1926.
Четвертый сборник стихов Звенигородский начал готовить еще в 1910-х годах. 24 марта 1916 г. он писал М. О. Гершензону: "Новый мой сборник (когда выйдет в свет, и сам не знаю) будет называться "Albo corvo rariores". Думаю, что этот сборник будет последним. Им закончится навсегда мое творчество"7); название это фигурировало еще в 1914 г.8. Сборник издан не был; более того, в ближайшем кругу поэта его незавидная судьба связывалась с холодностью Гершензона: "О князе Андрее Вы слышали? <…>. А "Albo corvo rariores" он так и не издал, Гершензон отговорил"9 (Albo corvo rariores - "Более редкие, чем белый ворон"; выражение, восходящее к Ювеналу (Сатиры, VII, 201 сл.; указано Р. Л. Шмараковым)). 16 января 1917 г. Гершензон напоминал ему: "Как видно, Вы до сих пор не собрались издать все Ваши стихи совокупно, как имели в виду. Это жаль, потому что для Вас самих это было бы пробуждением к дальнейшему и более обильному творчеству"10.
После этого вопрос о сборнике отложился на семь лет и вновь возник только в 1924-м. 19 ноября 1924 г. Д. С. Усов сообщал Е. Я. Архиппову: "В среду 12-го ноября в Москву приехал кн. Андрей. <…> В Нижнем А. В. продал "Столп и утверждение истины" за 18 руб. и на эти деньги приехал в Москву с твердым намерением издать книгу весенних стих<отвор>ений "Чуть на крылах" и продать дневник М. Я. Чаадаева. Первый, к кому он обратился, - М. О. Гершензон - сказал ему, что найти издателя для книги в настоящее время можно было бы только чудом; но дал согласие (в случае, если издатель будет найден) написать предисловие к этой книге. <…> Дальнейшие переговоры А<ндрея> В<ладимирови>ча об издании книги (вернее, жуткие и беспомощные метания и стуки в двери пустых домов) - с А. М. Кожебаткиным, с Екатериной Галати (почему с ней - неизвестно) только увеличивали тупую безнадежность Андрея. Первый день он говорил: "Напечатание книги так окрылило бы меня! Эта книга должна стать настольной книгой каждой женщины и каждой девушки""11.
Весной 1926 года Звенигородский окончательно решил издавать его самостоятельно догуттенберговским способом. 4 апреля 1926 г. (по старому стилю! большевистского календаря князь не признавал) он сообщает П. П. Перцову: "Мой сборник будет напечатан на ремингтоне. Едва выйдет первый экземпляр, как Вам вышлю" 12. 25 марта (тоже, естественно, по старому стилю) того же года он вновь пишет: "Наконец могу выслать Вам "Чуть на крылах", сборник, вышедший под Вашим строгим благословением. Издан в 30 экз. и очень плохо, но таково время для лирической поэзии"13. В письме от 30 мая 1926 г. Д. С. Усов сообщал Е. Я. Архиппову об адресатах экземпляров этого машинописного издания: А. А. Грушко, М. В. Нестеров, П. П. Перцов, Е. И. Балкашина, Е. В. Герье и он сам14. Последний экземпляр и находится ныне в моем собрании - причем между Архипповым и мной он успел побывать в легендарной коллекции М. И. Чуванова и был приобретен мною вместе с ее значительной частью.
Книга весьма редкая. Н. А. Богомолов писал о ней: "В свое время нам пришлось долгое время разыскивать сборник стихов "Чуть на крылах" малоизвестного, но все же не вполне затерянного "в летописях слав" поэта А. В. Звенигородского. Сборник этот числился в официальной учетной карточке Звенигородского в Союзе писателей, с годом издания, - но ни одна библиотека им не обладала. Только в архиве удалось этот сборник разыскать - он был отпечатан на машинке и разослан друзьям автора"15.
К этим четырем книгам примыкает хранящийся у меня рукописный отзыв В. Шкловского - внутренняя рецензия на сборник с тем же названием (и, вероятно, другим составом), предложенный в 1932 году в издательство "Федерация". В свет он не вышел.
==
1 Русская интеллигенция. Автобиографии и биобиблиографические документы в собрании С. А. Венгерова. Т. 1. А - Л. Спб., 2001. С. 428.
2 Брюсов В. Я. Среди стихов: 1894-1924: Манифесты, статьи, рецензии. Сост. Н. А. Богомолов и Н. В. Котрелев; вступ. ст. и коммент. Н. А. Богомолова. М., 1990. С. 204.
3 Архиппов Е. А. Рассыпанный стеклярус. Составление, подготовка текста, статья и комментарии Т. Ф. Нешумовой. Т. 2. М., 2016. С. 13 - 14. Он не вполне искренне дистанцируется от автора ("меня остановило имя князя" и пр.) - к этому моменту они были уже близкими друзьями.
4 Там же. С. 15 - 16.
5 Там же. С. 10.
6 Светлый луч. 1909. № 4.
7 РГБ. Ф. 746. Карт. 33. Ед. хр. 45. Л. 67.
8 Тименчик Р., Гельперин Ю. Теневой портрет русской поэзии // Турчинский Л. Русская поэзия ХХ века. Материалы для библиографии. М., 2013. С. 132.
9 Письмо Е. А. Архиппова к Д. С. Усову от 22 июля 1917 г. // Архиппов Е. А. Рассыпанный стеклярус. Т. 2. С. 198.
10 Отсюда.
11 Усов Д. С. "Мы сведены почти на нет...": Стихотворения, переводы, статьи, письма: Сост., подгот. текста, коммент. и вступ. ст. Т. Ф. Нешумовой. Т. 2. М. 2011. С. 000; там же - образцовый комментарий ко всем упомянутым именам.
12 РГАЛИ. Ф. 1796. Оп. 1. Ед. хр. 131. Л. 12.
13 Там же. Л. 15.
14 Усов Д. С. "Мы сведены почти на нет...". С. 000.
15 Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 360.
Парадоксальным образом лучше всего мне помнятся обстоятельства покупки первого из них. Это была зима 1991-го / 1992-го года: не лучшее время в истории любезного отечества. Как часто бывает в тревожные эпохи, антикварная торговля в Москве расцвела в это время необычайно: тысячи хоть и скромных, но вполне насиженных гнезд были всколыхнуты ветром перемен, отчего пришло в движение изрядное количество старинных вещей и книг. Порой эта волна выносила на поверхность такие легендарные редкости, от которых схватились бы за сердце антиквары Шибанов и Клочков, практиковавшие за сто лет до этого. Поскольку прежняя ценовая система пришла в упадок, об истинной стоимости книг судить можно было только предположительно, благодаря чему в особенную силу вошли аукционы. Несмотря на то, что в 1987 - 1990 годах много кто успел себя попробовать в аукционной торговле, на поток дело было поставлено всего в двух институциях - в книжной лавке "Акция" (она существует и сейчас, хотя все главные действующие лица той поры давно уже в могиле) и в Центральном доме Архитектора (позже они переехали в Фотоцентр). Последними торгами руководила Мария Яковлевна Чапкина, тоже уже покойная - и они считались потолковее и побогаче.
Лицам, даже искушенным в современной антикварной жизни, трудно представить себе весь блеск тогдашних аукционов. Дело не только в ассортименте (печатные каталоги вполне доступны, так что судить о нем как раз можно), но прежде всего в самой атмосфере действия: нынешнее тоскливое, сервильное и всетерпимое российское организованное библиофильство представляет собой лишь тень от тени тех героических времен. Я очень хорошо помню этот аукцион: пышный позднесоветский зал с плюшевыми креслами и развалившаяся в них краса и гордость отечественного собирательства, рыцари без страха и упрека: Махно, Перебей-Нос, Паша Академик, Бегемот, Гнус, Булгаков, Сруль, Спортсмен, Игорь Метро, Витя Мать, Таракан, Кинг-Конг, Леня Беспальчик, Инженер, Кучум, Заика, Француз, Миша Бомж, Каланча, Игорь Усы, Гиена, Лысый, Сироп, Сэм (тот самый, что звал на битву с "бандой диких адыгейцев" в далеком 198* году), Очкарь, Леха Черт (Американец) и многие другие книголюбы. (Перебирая эти славные имена, я понимаю, что почти про каждого из них мог бы написать отдельную историю, а то и не одну, но это увело бы нас слишком далеко от сюжета). В этот круг не так-то просто было попасть, но я, на тот момент студент пятого курса, был туда как бы условно принят - по странной случайности оказавшись чуть ли не единственным книжником, имеющим профильное образование, которое пару раз выручало меня в жарких дискуссиях.
Аукционы проходили примерно раз в месяц ("Акция" чаще, "Маша" - реже) и каждый из них пробивал в моем скудном бюджете чудовищную дыру, по сравнению с которой след, оставленный айсбергом в борту "Титаника", выглядел как комариный укус. Собирательская страсть, которую я к шестому десятку кое-как выучился взнуздывать, владела тогда мною целиком, денег же, сообразно с эпохой, не было совсем. Экономил я отчаянно, питаясь исключительно двойными гарнирами в столовой Библиотеки им. Ленина, охотно брался за самую экстравагантную подработку, но все равно к каждому аукциону приходил с пустым карманом, как сказал поэт. Каждый раз я тратил мучительные часы, корпя над каталогом: если я дам 30 долларов за лот № 27, а он пройдет дороже, то тогда за лот № 42 я могу биться до 80, но если не достанется и он, то бросаю все силы на лот № 120 и ставлю на него 150 долларов (но тогда придется занять двадцатку у богатого однокурсника А.Р., ныне, между прочим, доктора филологических наук и профессора). Самое печальное в этих расчетах (кроме самого их факта) - то, что они не имеют обратной силы: то есть, отпустив лот № 27 за скромную сумму, ты потом проигрывал бой за лот № 120 и не покупал ни один из них - тогда как № 27 был, оказывается, тебе вполне по карману.
Где-то в первой трети этого аукциона был выставлен конволют книг и рукописей князя Андрея Звенигородского, сделанный его другом и почитателем Евгением Архипповым. Это сейчас, когда оба они изданы (первый плохо, второй идеально) любой интересующийся предметом легко поймет, о чем идет речь: тогда же, может быть, во всем зале хорошо себе представлял это только я один. И Звенигородский, и Архиппов сильно меня увлекали - и личностью, и стихами. (Я не так давно довольно подробно писал о Звенигородском, так что за деталями прошу пожаловать сюда). Но беда была в том, что в конце аукциона было тоже что-то для меня чрезвычайно важное, вроде автографа Сологуба, поэтому бросить все наличные (скромнейшие!) ресурсы на этот конволют я никак не мог. Поскребом по сусекам, непосильной экономией и серией займов я рассчитывал набрать долларов двести, так что мысленно я распределил их так: сто пятьдесят на конволют и полтинник на лот из второй части.
Каждому, участвовавшему в аукционах, знаком тот особенный зуд, одолевающий игрока по мере приближения нужного лота. Дело осложнялось тем, что Маша всегда ставила очень маленькие стартовые цены, имея в виду вполне сбывающийся психологический расчет: человек может сперва польститься на даровый старт, а после его воспаленное эго не даст отступить. Но времени это брало довольно много: пока аукционист (им был А. А. Савинов) дотягивал от стартовых пяти до нормальных ста долларов, проходило несколько минут. И вот, наконец, объявляют моего Звенигородского, я поднимаю карточку и с ужасом вижу, что одновременно свою карточку поднимает сидящий через три ряда юный, но вдумчивый букинист, мой будущий товарищ И. А. К.
Если я когда-нибудь возьмусь за мемуары, ему будут посвящены не пять и не десять страниц: вот человек, в котором фундаментальные книжные знания соединяются с феноменально скверным характером. Мы несколько лет дружили, пока не поссорились из-за пустяка летом 1996 года, после чего не сказали друг другу и двух слов - он, слава Богу, здравствует и поныне. На тот момент мы были едва знакомы: я знал, что он подвизается в одном из московских издыхающих государственных букинистических магазинов. На аукционах он всегда сражался неистово, так что спорить с ним было делом довольно бесперспективным - поэтому примерно долларах на ста пятидесяти (начинали мы с пяти) я с горьким чувством опустил свою карточку и конволют достался ему. В довершение печали проиграл я и второй интересующий меня лот, так что уходил с аукциона с тяжелым чувством - и даже мысль о сэкономленной сумме (на которую, между прочим, семья из трех человек могла жить месяц) меня совершенно не утешала.
В гардеробной меня остановил И. А. К. и поинтересовался, что в этом конволюте такого, из-за чего я так уперся. И тут я каким-то образом смог его - не разжалобить, не растрогать, но задеть своим рассказом про эти рукописи какую-то особенную струну, само наличие которой в нем трудно было заподозрить. "Значит так, - сказал он. - Я тебе его отдам, но за двести двадцать пять - мне все-таки нужно заработать. Приезжай завтра ко мне на Белорусскую, заодно книги посмотришь". Где-то, уж не помню какими правдами и неправдами (наверное у того же А. Р., вечного моего кредитора), я раздобыл требуемую сумму и на другой день отвез деньги в съемную квартиру И. А. К., которая выглядела, как все квартиры всех книжников на свете: забитые стеллажи, огромные пыльные стопки книг на полу и лампочка без абажура, освещающая все это великолепие.
Конволют, облаченный (что нечасто бывает у Архиппова) в отличный заказной полукожаный переплет московской работы, состоит из кипы разнородных материалов: рукописи Звенигородского, письма его к Архиппову, вырезки с его стихами и многое другое - часть этих материалов уже опубликована, а остальная будет, надеюсь, напечатана в обозримом будущем. Ныне нас интересует открывающий его печатный сборник.
1. На память. Стихи. Соч. Ан. Звенигородского. <Нижний Новгород, 1898?>.
Экземпляр с автографом: "Великому другу старый хлам непризнанного поэта. В этом сборнике напечатаны некоторые стихи, помещенные в Ниж<егородских> Губ<ернских> Вед<омостях> за 1896, 97, 98 г.".
Стихи с обширной правкой автора, на свободных листах дописаны невошедшие в книгу стихотворения.
Как было сказано выше, книга представляется почти ненаходимой. Ни в РГБ, ни в РНБ ее нет. Автор не включал ее в собственную библиографию1; не указана она и в словарной статье в словаре "Русские писатели".
2. Delirium Tremens. M.: тип. В.И. Воронова, 1906.
Сборник, изданный за счет средств автора, был встречен равнодушно-враждебно. Брюсов отозвался о нем почти оскорбительно: "Предполагаем, что кн. Звенигородский написал плохие пародии на г. Емельянова-Коханского. Иначе не умеем объяснить себе появление этой книжки"2. Тот же самый Архиппов послал экземпляр сборника Блоку в сопровождении страстного письма:
"Уже давно я, преданный вполне, слежу за новейшими течениями, слежу с возможной остротой зрения, быть может, недостаточно проникновенной, так как дальнее расстояние отдаляет меня от святилища "Грифа", "Скорпиона", "Весов"… я видел также вокруг себя и груды безымянных Ратгаузов, Головачевских, Соколовых, нашедших себе достойно быстрое погребение в критическом отделе "Весов", но среди них меня остановило имя князя А. Звенигородского, странный мало-поэтический термин стоит в заголовке брошюры…
Немного времени понадобилось, чтобы прочесть эту маленькую вещь в робкой, бледненькой обложке, но сильно повлияло содержание. Глянуло что-то сильное, демоническое, показался облик ужасающей, инфернальной страсти… и слышались упругие, металлические созвоны рифм… Ничего из старого, обыденного, обтрепанного не забилось, не занесено на скромные страницы… Или это только мелькнуло, показалось… и нет! … щупальцы Скорпиона загребли и этот маленький, сильно оригинальный сборник вместе со старым схороненным хламом…
… Пораженный, быть может, заблуждающийся, не зная, с кем слово сказать, я помнил и знал только одно: что единственно близкий и любимый поэт, завороживший мою душу, это Александр Блок… единственно ему я мог бы поверить свои сомнения, колебания, только у него испросить совета. Я знаю, что права мои на это невелики, что они эстетически не оправданы. Но ради истины и вкоренившейся моей преданности я решился… очень-очень просить Вас осветить занявший меня вопрос об этой брошюре. Как смотрите Вы? какое укажете место? под какое влияние поставите эти стихи?.. <…>
Шлю Вам собственный экземпляр, так как едва ли эта книжка заметна в столицах…
Примите мой глубокий поклон восторга и удивления, мою Великую Радость, засветлевшую от Вас, и простите"3.
Вопреки его надеждам, Блоку стихи не понравились:
"Теперь о "Delirium tremens". Не нравится мне ничего, кроме одного стихотворения: "Солнце в могилу глядит…", - да и то - "земля, изъятая на три аршина" - нехорошо. Я бы решился и объективно, отрешившись от своего впечатления, утверждать, что сборник этот слаб. Можно простить автору слабость техники, потому что она - дело наживное. Но нельзя простить вычурность и отсутствие стройной психики, какая бы ни была страстная буря в душе, - ей нужно уметь жонглировать и владеть для того, чтобы быть поэтом. Стихи вовсе не есть "кровавое дно, где безумствует жрица", как сказано в эпиграфе; скорее - стих мертвый кристалл, которому в жертву приносишь часть своей живой души с кровью. "Убивай душу - и станешь поэтом" - сказал бы я, нарочно утрируя, для того чтобы точнее передать то, что чувствую, - или - "убивай естество, чтобы рождалось искусство". У А. Звенигородского нет самопожертвования в этом смысле - самого страшного, потому что не видно<го> для других и наиболее убийственного. Если Тютчев сказал о поэте:
Он не змеею сердце (девы) жалит,
Но, как пчела, его сосет,
то нельзя забывать, что сердце самого поэта сосет, как пчела, его искусство. Если этого нет (этой страшной незаметной жертвы), то получается поэт по преимуществу декадентский, как А. Звенигородский: конечно, одинокий, даже не подражательный (можно не считать легкого влияния, пожалуй, Бальмонта, если не "школы символистов" вообще), но и не передающий другому своего дыхания. Вот, мне кажется, основная неправда его поэзии, может быть, не лишенной своеобразия, особенно в отдельных строках. Но хуже всего, когда в маленьком стихотворении приходится искать отдельных строк или удачных рифм. Лучше, чтобы стихи были слабее по форме, но чтобы они были внутренне цельнее - чтобы в них сдержанно и целомудренно дышала душа - пусть самая безудержная и страстная"4.
Впрочем, имелись и положительные отзывы: так, философ В. Ф. Эрн писал Архиппову 17 июня 1906 г.: "Я был страшно тронут, что Вы вспомнили обо мне и так хорошо. "Delirium tremens" я прочитал с громадным интересом, потому что, хотя я с кн. А. Звенигородским говорил всего несколько часов - но воспоминание об этих часах сохраню на всю жизнь"5.
Книга довольно редкая.
3. Sub Jove frigido. М.: тип. В.И. Воронова, 1909.
Издана за счет средств автора. Книга названа цитатой из Горация ("Под холодным небом") и посвящена Архиппову. Книга прошла почти незамеченной: известен один печатный отзыв6. Редка.
4. Чуть на крылах. М., 1926.
Четвертый сборник стихов Звенигородский начал готовить еще в 1910-х годах. 24 марта 1916 г. он писал М. О. Гершензону: "Новый мой сборник (когда выйдет в свет, и сам не знаю) будет называться "Albo corvo rariores". Думаю, что этот сборник будет последним. Им закончится навсегда мое творчество"7); название это фигурировало еще в 1914 г.8. Сборник издан не был; более того, в ближайшем кругу поэта его незавидная судьба связывалась с холодностью Гершензона: "О князе Андрее Вы слышали? <…>. А "Albo corvo rariores" он так и не издал, Гершензон отговорил"9 (Albo corvo rariores - "Более редкие, чем белый ворон"; выражение, восходящее к Ювеналу (Сатиры, VII, 201 сл.; указано Р. Л. Шмараковым)). 16 января 1917 г. Гершензон напоминал ему: "Как видно, Вы до сих пор не собрались издать все Ваши стихи совокупно, как имели в виду. Это жаль, потому что для Вас самих это было бы пробуждением к дальнейшему и более обильному творчеству"10.
После этого вопрос о сборнике отложился на семь лет и вновь возник только в 1924-м. 19 ноября 1924 г. Д. С. Усов сообщал Е. Я. Архиппову: "В среду 12-го ноября в Москву приехал кн. Андрей. <…> В Нижнем А. В. продал "Столп и утверждение истины" за 18 руб. и на эти деньги приехал в Москву с твердым намерением издать книгу весенних стих<отвор>ений "Чуть на крылах" и продать дневник М. Я. Чаадаева. Первый, к кому он обратился, - М. О. Гершензон - сказал ему, что найти издателя для книги в настоящее время можно было бы только чудом; но дал согласие (в случае, если издатель будет найден) написать предисловие к этой книге. <…> Дальнейшие переговоры А<ндрея> В<ладимирови>ча об издании книги (вернее, жуткие и беспомощные метания и стуки в двери пустых домов) - с А. М. Кожебаткиным, с Екатериной Галати (почему с ней - неизвестно) только увеличивали тупую безнадежность Андрея. Первый день он говорил: "Напечатание книги так окрылило бы меня! Эта книга должна стать настольной книгой каждой женщины и каждой девушки""11.
Весной 1926 года Звенигородский окончательно решил издавать его самостоятельно догуттенберговским способом. 4 апреля 1926 г. (по старому стилю! большевистского календаря князь не признавал) он сообщает П. П. Перцову: "Мой сборник будет напечатан на ремингтоне. Едва выйдет первый экземпляр, как Вам вышлю" 12. 25 марта (тоже, естественно, по старому стилю) того же года он вновь пишет: "Наконец могу выслать Вам "Чуть на крылах", сборник, вышедший под Вашим строгим благословением. Издан в 30 экз. и очень плохо, но таково время для лирической поэзии"13. В письме от 30 мая 1926 г. Д. С. Усов сообщал Е. Я. Архиппову об адресатах экземпляров этого машинописного издания: А. А. Грушко, М. В. Нестеров, П. П. Перцов, Е. И. Балкашина, Е. В. Герье и он сам14. Последний экземпляр и находится ныне в моем собрании - причем между Архипповым и мной он успел побывать в легендарной коллекции М. И. Чуванова и был приобретен мною вместе с ее значительной частью.
Книга весьма редкая. Н. А. Богомолов писал о ней: "В свое время нам пришлось долгое время разыскивать сборник стихов "Чуть на крылах" малоизвестного, но все же не вполне затерянного "в летописях слав" поэта А. В. Звенигородского. Сборник этот числился в официальной учетной карточке Звенигородского в Союзе писателей, с годом издания, - но ни одна библиотека им не обладала. Только в архиве удалось этот сборник разыскать - он был отпечатан на машинке и разослан друзьям автора"15.
К этим четырем книгам примыкает хранящийся у меня рукописный отзыв В. Шкловского - внутренняя рецензия на сборник с тем же названием (и, вероятно, другим составом), предложенный в 1932 году в издательство "Федерация". В свет он не вышел.
==
1 Русская интеллигенция. Автобиографии и биобиблиографические документы в собрании С. А. Венгерова. Т. 1. А - Л. Спб., 2001. С. 428.
2 Брюсов В. Я. Среди стихов: 1894-1924: Манифесты, статьи, рецензии. Сост. Н. А. Богомолов и Н. В. Котрелев; вступ. ст. и коммент. Н. А. Богомолова. М., 1990. С. 204.
3 Архиппов Е. А. Рассыпанный стеклярус. Составление, подготовка текста, статья и комментарии Т. Ф. Нешумовой. Т. 2. М., 2016. С. 13 - 14. Он не вполне искренне дистанцируется от автора ("меня остановило имя князя" и пр.) - к этому моменту они были уже близкими друзьями.
4 Там же. С. 15 - 16.
5 Там же. С. 10.
6 Светлый луч. 1909. № 4.
7 РГБ. Ф. 746. Карт. 33. Ед. хр. 45. Л. 67.
8 Тименчик Р., Гельперин Ю. Теневой портрет русской поэзии // Турчинский Л. Русская поэзия ХХ века. Материалы для библиографии. М., 2013. С. 132.
9 Письмо Е. А. Архиппова к Д. С. Усову от 22 июля 1917 г. // Архиппов Е. А. Рассыпанный стеклярус. Т. 2. С. 198.
10 Отсюда.
11 Усов Д. С. "Мы сведены почти на нет...": Стихотворения, переводы, статьи, письма: Сост., подгот. текста, коммент. и вступ. ст. Т. Ф. Нешумовой. Т. 2. М. 2011. С. 000; там же - образцовый комментарий ко всем упомянутым именам.
12 РГАЛИ. Ф. 1796. Оп. 1. Ед. хр. 131. Л. 12.
13 Там же. Л. 15.
14 Усов Д. С. "Мы сведены почти на нет...". С. 000.
15 Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 360.