МАРГИНАЛИИ СОБИРАТЕЛЯ: МАККАВЕЙСКИЙ
С именем киевского поэта Владимира Николаевича Маккавейского (1893 или 1891 - 1920?) связано одно из самых серьезных искушений в моей книжной биографии: в 2009-м году высокочтимый В.Э.М. попросил купить для него экземпляр книги переводов Маккавейского из Рильке с автографом переводчика. У меня этого сборника (весьма редкого) не было, так что я встревожился уже при первом известии о такой комиссии, но в особенную ажитацию меня погрузило то, что инскрипт был адресован самому Рильке: это переводило редкость в статус уники. (Любопытно, кстати, как экземпляр попал в Россию: думается, что, выпущенный в первый месяц войны, он просто физически не смог добраться до адресата). Конечно, поднявшего голову змея зависти я задушил, но несколько лет мучился воспоминаниями, пока судьба не прислала мне почти подряд все три его книги, причем одну из них с приличным автографом: так добродетель была хоть скромно, но вознаграждена.
Н. А. Богомолов в рецензии на (не слишком удачное) издание стихов и прозы Маккавейского 2000-го года1, употребил по отношению к поэту слово "эзотерический"2 - и это чрезвычайно точное определение: уже по редким уважительным отзывам современников видно то особенное, ни с кем не сравнимое место, которое он занимал и в киевской литературной жизни, и в общей культурной памяти. Самый известный из посвященных ему мемуарных фрагментов - из воспоминаний Терапиано:
"Владимир Маккавейский, сын киевского профессора, был значительно моложе Лившица. Высокого роста, с огромным лбом, он очень походил на Бодлэра. Изысканно одетый, с самыми утонченными, даже несколько старомодными манерами, Маккавейский любил играть в дэнди. Дома он сидел в комнате, заставленной шкапами с книгами, в куртке "а ля Бодлэр", которая очень шла к нему, и писал стихи в толстой тетради своим вычурным, необычайным почерком. Редко можно было встретить человека столь разносторонне одаренного, как В. Маккавейский. На филологическом факультете он считался самым блестящим студентом, будущей знаменитостью. Его работа - "Тип сверхчеловека в мировой литературе" была награждена золотой медалью. Он в совершенстве владел четырьмя языками и столь же хорошо знал греческий и латинский. Эрудиция Маккавейского была огромна; он был прекрасным графиком. Поступив после окончания университета в артиллерийское училище, он стал прекрасным артиллеристом. Казалось невероятным: Маккавейский - артиллерист, но и к математике у него были необыкновенные способности, он сделал даже какое-то открытие в области баллистики и очень увлекался ею во время своей недолгой военной карьеры. Докладчиком, лектором и собеседником Маккавейский был неподражаемым. Короче - все в Киеве знали Маккавейского, его стихи, его лекции по вопросам искусства. Лишь две вещи являлись недоступными для Маккавейского: испытывать простые человеческие чувства и держать что-либо в секрете. Несмотря на свою молодость, он был взрослым, горазде старше своих лет, без возраста. Он считал излишней всякую "душевность" и, вероятно, ничуть бы не изменил своего тона и голоса, если б на него обрушился мир. Впрочем, мир тогда рушился, а В. Маккавейский, так же изысканно одетый, с большим кожаным портфелем, с тростью, в модных желтых замшевых перчатках, ходил по улицам революционного Киева и думал о своем: "Я создан для книги и напишу много книг", - говорил он.
Как-то в Киеве, в центре, в Липках, происходило очередное сражение. Пехотные юнкера стреляли из винтовок со стороны Мариинского парка, а гайдамаки наступали снизу по Александровской. Около парка у юнкеров бесполезно стояла пушка, из которой никто не стрелял; юнкерам приходилось плохо. В это время, не обращая внимания на выстрелы и всюду летавшие пули, проходил Маккавейский.
- Почему вы не стреляете из пушки? - обратился он к юнкерам.
Юнкера с досадой ответили, что никто из них не умеет обращаться с пушкой.
- Я умею стрелять из пушки! - воскликнул Маккавейский. Он снял пальто, перчатки и котелок, передал ближайшему из юнкеров свой портфель и принялся за дело, указывая юнкерам, как помогать ему. Гайдамаки были отбиты.
- Теперь мне нужно идти дальше, в типографию, где печатается "Гермес", литературный сборник под моей редакцией, - сказал он и ушел, совершенно безразличный к выражениям благодарности, к вопросам, кто он и почему так хорошо умеет обращаться с пушкой?" 3.
В этих же воспоминаниях содержится впоследствии прославленный эпизод знакомства Маккавейского с Мандельштамом, с тех пор многократно поправленный, проанализированный и интерпретированный4. (Можно, впрочем, добавить к этому сюжету еще одно, заведомо ненадежное свидетельство: "Мандельштам сидел за стаканом чаю и просматривал какие-то рукописи. Мы уже встречались в Петербурге и потому О. Э. приветствовал меня как старого знакомого: "Поглядите, не успел я приехать, как меня завалили стихами киевские поэты. Где теперь Маккавейский? Где - Терапиано? А в киевских поэтах есть что-то сорочье. Все тащат в свои стихи, вот глядите: Фонтенбло, Клеопатра, Екатерина 2-я, Эразм Роттердамский…" Мандельштам покатывался со смеху, однако терпеливо просматривал стихи и некоторые хвалил" 5). Вообще мимолетные упоминания Маккавейского и в прозе Мандельштама ("Они еще помнят последнего киевского сноба, который ходил по Крещатику в панические дни в лаковых туфлях-лодочках и с клетчатым пледом, разговаривая на самом вежливом птичьем языке" 6) и в воспоминаниях Надежды Яковлевны носят действительно по преимуществу юмористический характер: "Боюсь, что, кроме братьев Маккавейских, моих чудачливых и добрых приятелей, все мои слушатели были на стороне Эренбурга" 7; "Фокус заключался в том, что, обильно цитируя для иллюстрации своих похвал, Брюсов ни разу не произнес ни одной строчки Мандельштама. Расхваливая его, он цитировал киевского поэта Маккавейского, чудака, вставлявшего целые латинские фразы в свои ученые стихи..." 8; "Ведь этот ученый запросил одного московского исследователя о том, когда венчался Мандельштам. Прошу прощения, но такого с нами никогда не было, если не считать, что нас благословил в греческой кофейне мой смешной приятель Маккавейский, и мы считали это вполне достаточным, поскольку он был из семьи священника" 9.
Последнее уточнение ошибочно: Николай Корнильевич Маккавейский (1864 - 1919), даром что был профессором Киевской духовной академии, сана не имел. Впрочем, это одно из немногих обстоятельств биографии нашего героя, о котором мы можем утверждать с известной долей уверенности - про большую часть остальных эпизодов знания у нас и вовсе отрывочные. В интернете многократно тиражируются сведения о том, что он был крещен в церкви Никиты Николы Доброго, закончил третью гимназию и в 1911 году поступил на филологический факультет Киевского университета: такая комбинация данных характернее всего для университетского личного дела (в послужном списке отца, равно как и в печатных списках выпускников не было бы сведений о крещении), но до появления архивной ссылки я считал бы их требующими уточнения.
17 сентября 1913 года он писал Блоку:
"А monsieur Alexandre Blok
Как не имеющий счастья быть лично знакомым с Вами, я начинаю с необходимых извинений мое обращение к Вам, прося отнестись снисходительно к его относительной пространности, т.к. она не грозит просьбами о литературном покровительстве: я имею смелость просить у Вас авторизации перевода.
Человек, не печатающий своих стихов ввиду - вытекающей из условий воспитания - боязни рыночной брани отзывов - я, как почитатель Вашего дара счел себя достаточно проникнувшим в его сущность, чтобы перевести как echantillon <образец> кое-что из Ваших стихов на французский.
Не смея задаваться широкими замыслами в этой области, я был бы очень счастлив, получив от Вас несколько слов отзыва о присылаемом мною переводе "Незнакомки" .
Льстящий себе надеждою обогатиться Вашим ответом и почитающий за честь литературно служить Вам
В. Маккавейский
Киев
Липки
Виноградная, с<обственный> д<ом> 5
P.S. Я нашел возможным подобно молодым французам держаться свободного порядка рифм, во всем остальном не отступая от до-Верлэновской грамматической традиции" 10.
К письму прилагался французский перевод "Незнакомки" ("Apparition"). Судя по метке на письме, Блок ответил Маккавейскому на следующий день, 18-го. Перевод этот (в отличие от других переводов Маккавейского из Блока) в печати, кажется, не появлялся, так что, возможно, отзыв был отрицательный. Но переписка продолжалась, хотя и не вполне банальным образом: на следующем письме из Киева характерным почерком Блока надписано: "Послано через Рус<скую> Мысль". Объяснить это мудрено - если у Маккавейского уже был домашний адрес Блока, то зачем было прибегать к посредничеству журнала? (Последнее - частая практика; многие читательские письма добирались до сочинителей через адреса редакций, но в данном случае это выглядит совершенно нелогичным). Письмо же таково:
"1913.Х.24
Киев, Виноградн. 5
chez ВМ
Maitre Alexandre Blok
Обязанный Вашей безграничной корректности внимательным и любезным ответом (на перев. Незнакомки) я тем определеннее чувствую перед Вами свою вину в эксплоатации <так> и назойливости. Но возможность обставить извинениями и это второе письмо (вероятно и справедливо осужденное исчерпать Ваше терпение) позволяет мне закрыть глаза на свой недостаток, предлагая Вам не для ответа, а лишь для одного взгляда несколько, кажется, менее несовершенных страниц.
Я сознаю банальную невоспитанность своего шага (подобные которому, конечно, не раз бывали виной Вашего утомления и негодования), но я позволю себе сознаться в незнании высшего авторитета.
Искренне благодарный должник Вашей снисходительности
В. Маккавейский.
P. S. Il va sans le dire <само собой разумеется> - все присылаемое имеет смелость находиться в полном Вашем распоряжении.
ВМ" 11.
К этому письму прилагался еще один перевод на французский из Блока ("Она веселой невестой была…"), один перевод на русский из Жана Мореаса и три собственных стихотворения Маккавейского. Любопытно, что Блок, обычно довольно скептически оценивающий присылаемые ему ювенилии, на стихах Маккавейского оставил скорее ободряющие маргиналии: отчеркнул первый катрен перевода Мореаса и написал на полях "хорошо!", по поводу стихотворения "Куртизанка" написал "обилие оружия" и, отчеркнув третью строку "Пэонов в честь вдохновенных" пометил "зачем же" 12. Вполне вероятно, что, отвечая на это письмо (помета "отв. 2.XI"), Блок не утаил снисходительность оценок: по крайней мере, все эти стихи (кроме "Пэонов", которые я привожу ниже) были отданы автором в печать13. Но до первой его книги оставалось еще четыре года - дебютом же его стал уже упомянутый сборник переводов из Рильке.
Экземпляр № 14 был отправлен Блоку (от него сохранился только авантитул с автографом) 14; другой был послан Вяч. Иванову - тоже в сопровождении изысканнейшего письма и трех стихотворений:
"15 мая 1914, Киев
Глубокоуважаемый Вячеслав Иванович,
я имел смелость предложить Вашему вниманию мой перевод "Жизни Марии" - Рильке, где, желая передать грандиозное, я местами пользовался Вами созданным стилем.
Т.к. мои оригинальные стихи - скорее ввиду их относительной самостоятельности, чем в силу недостатков, не могут рассчитывать на приют в каком бы то ни было из существующих журналов и т.к. у меня есть одно посвящение Вам, я не нашел другого способа довести эту вещь до Вашего сведения, как тот, какой я избрал. Стихи "Пудреная Роза" - вступление к будущему сборнику, скромное credo моего genr'а, посвящены Вам, как автору Розариума, лишь по контрасту15.
В этом же году он принимает участие в киевском сборнике "Аргонавты". Этот альманах представлен в моем собрании не безупречно сохранным экземпляром, который, впрочем, имеет другое достоинство: на нем начертаны автографы почти всех его вкладчиков. Маккавейский, напечатавший там три стихотворения, представлен записью, которую я как раз разобрать не могу: вероятно, это посвящение.
Если сообщаемые о нем сведения - не апокриф, то в следующие годы он должен был закончить университет и поступить в артиллерийское училище: никаких бумажных подтверждений этому пока не разыскано. Поэтому следующая точка - это издание его книги стихов "Стилос Александрии".
Еще один экземпляр
Вышел он, вероятно, в августе: по крайней мере, этим месяцем датирована дарственная надпись Ю. Терапиано (собрание Л. М. Турчинского). 12 сентября 1918 г. экземпляр был отправлен Вяч. Иванову в сопровождении нескольких переводов его стихов на французский; в приложенном письме Маккавейский сообщал о факте их личного знакомства: "Автора прилагаемой книги и неизданных переводов "Фаэтон" и "Печали полдня" Вячеслав Иванович встречал в "детстве" и в Киеве (весною 1916 г.) на закрытом чтении поэмы "Человек" после Скрябинского концерта" 16. (Отметим в скобках, что киевская поездка Вяч. Иванова весны 1916 года почти не документирована: она состоялась после 14 апреля, когда он читал доклад в московском Скрябинском обществе и даже, вероятно, после 16-го: ср. в письме А. Савина к нему: "Если я не ошибаюсь, Вы говорили мне, что после Скрябинского четверга Вы будете свободны. Моя жена и я, мы были бы чрезвычайно рады, если бы суббота 16 апреля оказалась для Вас удобным днем и если бы Вера Константиновна <Шварсалон>, Марья Михайловна <Замятнина> и Вы пожаловали к нам в эту субботу в начале шестого вечера" 17. Окончилась она точно не позже 24-го, поскольку 25-го В. И., извиняясь за задержку, пишет уже из Москвы: "Поездка в Киев, к сожалению, [немного] задержала мой ответ" 18). Конечно, тщательное траление киевских газет поможет при нужде установить точную дату, но пока необходимости в этом нет).
В отличие от книги переводов из Рильке, которая прошла, кажется, вовсе незамеченной, на "Стилос" рецензии были - Г. Шенгели писал о нем в харьковском "Творчестве" 19 и "Одесском листке" 20; Е. Винавер - в киевской же "Родной земле" 21.
Книга не слишком редкая, хотя с нахрапа приобрести ее вряд ли удастся. На всякий случай я храню два экземпляра. Оформлена она была самим автором, который, в дополнение к прочим достоинствам, был неплохим графиком: в частности, он сделал обложку для софийского (так!) издания книги Эренбурга "Лик войны" (1920). Эренбург, кстати, мельком упоминает его в мемуарах:
"Внизу, в подвале, помещался "Хлам", он же бывший "Клак". Там я встречал киевского поэта Владимира Маккавейского. Незадолго перед этим он издал сборник сонетов "Стилос Александрии". Он великолепно знал греческую мифологию, цитировал Лукиана и Асклепиада, Малларме и Рильке, словом, был местным Вячеславом Ивановым. Заглянув теперь в его книгу, я нашел всего две понятные строки - о том,
Что мумией легла Эллада В александрийский саркофаг.
Маккавейскому очень хотелось быть александрийцем, но время для этого было неподходящее" 22.
Еще год спустя издана была последняя его книга, "О Пьеро-убийце".
О степени ее редкости, в частности, свидетельствует замечательный разнобой в упоминаниях: ее называли "Перо-убийца" 23, "Пьеро-лунатик" 24, а в статье (во всем прочем - превосходной) из словаря "Русские писатели" она и вовсе названа невышедшей25. Рецензий на нее, кажется, не было.
Адресат автографа - студент киевской консерватории, будущий советский музыковед Михаил Самойлович Пекелис (1899 - 1979).
На обложках "Стилоса" и "Пьеро" были названы еще две готовящиеся книги Маккавейского - "Antibarbarus: Книга врожденных заголовков" и "Преимущественно ямбом; 4-е лит. выступление" 26. Ни одна из них в свет не вышла. Последние достоверные сведения о нем относятся ко второй половине 1919 года, когда он служил помощником редактора в Бюро украинской печати (БУП) 27. В начале октября Н. Я. Хазина, сообщая киевские новости Мандельштаму, среди прочего пишет: "Маккавейский уезжает на фронт" 28. Дальше следы теряются: общепринятой считается версия, что он воевал в рядах Добровольческой армии и был убит в 1920 или 1921 году29. Этому противоречит один весьма убедительный документ: в августе 1923 года поэт Семен Кирсанов, рассказывая Г. Д. Фишману о литературной жизни Одессы, сообщает: "Я писал. Писал много, но не отступил от своего пути и все, кажется, в порядке, только ощущается необходимость печататься, вообще литературного общества, среды. Ее теперь нет. От Александрова было получено много стихов. Хорошие; он издал книгу в Яффе и собирается издать в Берлине. В Одессе поэты бр<атья> Маккавейские и предс<тавитель> Парижск<ого> союза поэтов Талов (он приехал жениться)" 30. Брат у Маккавейского действительно был: они, в частности, вместе издавали упоминавшийся выше альманах "Гермес". Никаких других братьев Маккавейских, тем более поэтов, в истории мы не знаем (был однофамилец-актер). Вряд ли Кирсанов мог перепутать или мистифицировать адресата. В любом случае, эта история еще не закончена.
Как не закончена и другая, с архивом Маккавейского. Бенедикт Лившиц, некогда - близкий его друг, писал 5 февраля 1926 г.: "Знаете ли Вы, что у Вас в Москве лежит шесть лет тому назад приготовляется <так!> к печати книга стихов покойного В. Маккавейского (автора "Пьеро-убийца" и "Стилоса Александрии")? Мне трудно представить себе, как звучат сегодня эти стихи, слышанные мною в 1919 году, но, быть может, их тоже стоило бы "спасти от забвения"? Рукопись находится у художника Исаака Моисеевича Рабиновича: Шерметьевский переулок (ул. Грановского), д. 3, кв. 101, который, разумеется, охотно дает <так!> Вам на просмотр" 31. Никаких следов этих бумаг, как и этого книгоиздательского проекта, найти не удалось - но, вероятно, другой фрагмент архива десятилетия спустя всплыл в эмиграции. 12 августа 1974 г. Ю. Терапиано писал А. С. Шиманской: "Получил от одного читателя <так!>, что в его руки попали книги и рукописи моего друга Влад. Маккавейского, в том числе сборник стихов "Белая Вандея", посвященный им мне в 1919 году. Написал - хочу все это видеть! - и буду ждать ответа. Словно сон из другого воплощения!" 32.
При этом в последние годы посмертная судьба Маккавейского складывается сравнительно удачно: после киевской книги 2000-го года были напечатаны еще несколько его неизвестных стихотворений - впрочем, одно из них в примечаниях и с курьезной утратой заглавия, а остальные в малотиражных (хотя и превосходных) изданиях33. Трудами высокочтимого reweiv основная часть его наследия оцифрована. Для поддержания этой традиции помещаю в приложении еще один текст, кажется, не бывший в печати.
ПЭОНЫ В ЧЕСТЬ ВДОХНОВЕННЫХ34
Caput regis gloriae spinis coronatur
Казнимые непониманьем
Скитания по мостовым
Мы все капризней, - все жеманней
Непризнанное говорим.
Ценители и их кадила,
Враждебные и их хула,
И та, которая любила, -
И та, которая кляла, -
Все кажется второстепенным
Мельчающим в зрачках минут: -
Без поводов - мы вдохновенны
Без подвигов - нас ижденут.
И жизнь, как колокол вечерний
Мы слушаем издалека,
Как повесть о венке из терний…
И наша искренность - тоска!
И только символы нам чутки
Их истина всегда проста,
Как голубые незабудки
В легенде о слезах Христа.
И - пусть в зависимости ленной
Но и для нас венец готов.
И Фофановы и Верлэны
Мы - плачущие у крестов.
==
1 Маккавейский В. Избранныя сочиненiя. Редакторы и составители: канд. фил. наук В. Кравец, канд. фил. наук С. Руссова. Киев, 2000.
2 Новое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 430.
3 Терапиано Ю. Встречи. Н.-Й., 1953. С. 11 - 13. В отзыве на первую публикацию этих мемуаров Ю. Кандиев писал: "Попутно Ю. Терапиано упоминает о Вл. Маккавейском. Это очень ценно: Маккавейский был настоящий поэт, а написано о нем обидно мало" (Большухин Ю. <Кандиев Ю. А.> Две книжки "Граней" // Новое русское слово. 1962. 25 марта. С. 5).
4 См., напр.: Руссова С. К истории одного кощунства (О. Мандельштам и В. Маккавейский) // Смерть и бессмертие поэта: Материалы научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О.Э. Мандельштама. Сост. М. З. Воробьева, И. Б. Делекторская, П. М. Нерлер, М. В. Соколова, Ю. Л. Фрейдин М., 2001. С. 215-223; Успенский П. Ф. Б. Лившиц, В. Маккавейский и Д. Бедный - читатели Мандельштама: к рецепции стихов поэта // Мандельштам - читатель. Читатели Мандельштама. Филологический сборник под редакцией О. Лекманова и А. Устинова. Б. м., 2017. С. 195 - 205; Данилова С. Ф. Маккавейский Владимир Николаевич // Мандельштамовская энциклопедия. Т. 1. М., 2017. С. 321.
5 Трубецкой Ю. Из литературного дневника // Новое русское слово. 1956. 10 июня. С. 3.
6 Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем. Сост. А. Г. Мец. Т. 3. М., 2011. С. 72. В рукописи было: "Они помнят последнего сумасшедшего дэнди - Маккавейского" (С. 632).
7 Мандельштам Н. <Собрание сочинений>. Т. 2. "Вторая книга" и другие произведения. Екатеринбург, 2014. С. 42.
8 Там же. С. 105.
9 Там же. С. 134 - 135.
10 РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 319. Л. 1 - 2.
11 Там же. Л. 5 - 5 об.
12 Пометы впервые напечатаны: Александр Блок. Переписка. Аннотированный каталог. Выпуск 2. Письма к Александру Блоку. М., 1979. С. 315.
13 Переводы из Блока и собственные стихи были напечатаны: Гермес: Ежегодник искусства и гуманитарного знания. Сборник первый. Под ред. Владимира Маккавейского. Киев, 1919. Перевод из Мореаса: Мореас Ж. Стихи. Пер. В. Маккавейского, В. Брюсова, И. Эренбурга. Гомель, 1919.
14 РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 319. Л. 9.
15 Маккавейский В. ""У злата житниц и божниц..."". Публ. В. Молодякова // Новый журнал. 1999. Кн. 215. С. 283-287. См. также: Молодяков В. Bibliophilica. М., 2008. С. 143 - 158.
16 Цит. по: Обатнин Г. В. Смерть Вячеслава Иванова в оценке русской зарубежной прессы // Вячеслав Иванов. Исследования и материалы. Ответственные редакторы К. Ю. Лаппо-Данилевский и А. Б. Шишкин. Спб., 2010. С. 694.
17 РГБ. Ф. 109. Карт. 34. Ед. хр. 4. Л. 1.
18 РГБ. Ф. 109. Карт. 10. Ед. хр. 24. Л. 1.
19 "Поэт осознал себя. Вычур и книжность - очертания и основной тон "Стилоса". <…> И кроме того стихи Маккавейского превосходны ритменно. Многообразие ритмической конструкции широко и выразительно в стихах Маккавейского" (Творчество. 1919. № 2. С. 32).
20 Шенгели Г. Рец. на кн.: Маккавейский В. Стилос Александрии // Одесский листок. 1919 - 21 ноября (4 декабря). За крайней малодоступностью издания, текста рецензии я не видел, но, судя по цитате, она не тождественна предыдущей (см.: Тименчик Р. Последний поэт. Анна Ахматова в 1960-е годы. Т. 2. Иерусалим - Москва., 2014. С. 365).
21 Винавер Е. Рец. на кн.: Маккавейский В. Стилос Александрии // Родная земля (Киев). 1919. № 2. С. 19.
22 Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Воспоминания. Вступ. ст. Б. М. Сарнова. Подг. текста И. И. Эренбург и Б. Я. Фрезинского; Ком. Б. Я. Фрезинского. Изд. испр. и доп. Т. 1. М., 1990. С. 293. Ср. кстати характеристику Маккавейского в устных воспоминаниях Я. И. Соммер как "поэта-щеголя" (Соммер Я. Записки. Публикация, предисловие и примечания Б. Я. Фрезинского // Минувшее. Исторический альманах. Т. 17. М.-Спб., 1994. С. 164).
23 "Андрей Азанчевский - моего возраста, выслан из Киева, очевидно, за наркоманство. Очень красивый, писал эстетические стихи, увлекался Маккавейским, "Перо-убийца". Был в Воронеже около года" (из письма Н. Е. Штемпель к П. М. Нерлеру от 3 ноября 1987 г. // "Ясная Наташа". Осип Мандельштам и Наталья Штемпель. М.-Воронеж, 2006. С. 135).
24 "Кроме тех писателей и людей искусств, о которых говорится в публикации "Киев. 1919", посетителями кафе были и другие обитатели тогдашнего киевского Парнаса -сухощавый, в черном сюртуке старомодного покроя поэт-эстет Владимир Маккавейский, автор драмы в стихах "Пьеро-лунатик", футурист Михаил Семенко, сочинитель агиток и стихов для детей долговязый Натан Венгров, мелькала также таинственная фигура человека, одетого с ног до головы в черную кожу и с деревянной кобурой огромного маузера на поясе, про него осторожно шептали: "поэт-чекист" и называли фамилию - Валентин Стенич" (Юткевич С. Шумит, не умолкая, память… // Встречи с прошлым. Выпуск 4. М., 1982. С. 19).
25 Глебов Ю. И. Маккавейский В. Н. // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т. 3. М., 1994. С. 476 - 477.
26 Тименчик Р. Ангелы. Люди. Вещи. В ореоле стихов и друзей. М.-Иерусалим, 2016. С. 170.
27 Поберезкина П. Вокруг Ахматовой. М., 2015. С. 220.
28 Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем. Сост. А. Г. Мец. Т. 3. М., 2011. С. 605.
29 См. в упомянутой уже рецензии Н. А. Богомолова: Новое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 430.
30 Яворская А. Л. Письма Семена Кирсанова // Дом князя Гагарина. Сборник научных статей и публикаций. Выпуск 5. Одесса, 2009. С. 162 - 163; там же комментарий к упомянутым именам. Письмо печатается как послание к неизвестному адресату с обращением "Дорогой Григорий Давидович". Конечно, это замечательный поэт Григорий Владимирский, он же Григорий Давидович Фишман (1895-1939), автор книг "Прорубь" и "Слиток" (вторая из них как раз упоминается в этом письме). Позже жил в Ленинграде. См.: Писатели Ленинграда. Биобиблиографический справочник. 1934 - 1981. Л. 1982. С. 66.
31 Громова Н. А. Хроника поэтического издательства "Узел". 1925 - 1928. М., 2005. С. 22.
32 В поисках минувшего. Из жизни русского зарубежья. Автор-составитель В. П. Нечаев. М., 2011. С. 332 - 333.
33 "Исход II" ("Над нами те же злые боги…") в антологии: Круговая чаша. Русская поэзия "серебряного века". Антология. Составитель Виктор Кудрявцев. Том второй. Рудня - Смоленск, 2005. С. 271 - 272; "Пария о раях" ("Я - паломник луны…"); "В тенях тиары и ярма…"; "Какая странная заря…"; "Провинциальною Татьяной…"; "О пусть о вечности говели…" в антологии: Белая лира: Антология поэзии Белого движения. Сост. В. В. Кудрявцев. - Смоленск: Русич. 2006. С. 67 - 75; "Мирабо (Из героев Великой Революции. 1789 - 1794)" ("Граф Мирабо de Рикити…") - в составе упомянутой выше статьи П. Ф. Успенского; "Воспоминанье, не балуй..." - в подстрочных примечаниях (!) к статье: "Юрий Терапиано и Григорий Петников: диалог через двойной занавес" ("Серебряный век" в Крыму. Взгляд из XXI столетия. Материалы Шестых Герцыковских чтений в г. Судаке 8-12 июня 2009 года. М.-Симферополь, 2011. С. 258 (публ. И. М. Невзоровой и А. Д. Тимиргазина)). Перепечатано: Тимиргазин А. Узорник ветровых событий. Поэт Григорий Николаевич Петников. Феодосия - М., 2019. С. 49. Не так давно оно сделалось объектом монографического исследования Кравец В. В. Об одном стихотворении В. Н. Маккавейского // Вестник Литературного института имени А. М. Горького. 2015. № 3. С. 33 - 41. Но самое замечательное в этом то, что стихотворение, несмотря на пестрящие во всех этих источниках архивные ссылки, воспроизводится не только с неверной строфикой (это бы полбеды), но и без заглавия - называется же оно "К России" (ЦДАМЛИМУ. Ф. 440. Оп. 1. Ед. хр. 424. Л. 13).
34 РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 319. Л. 8 об. Маккавейский в свое время предполагал издать несколько томов примечаний к своему "Стилосу" - но здесь, кажется, все требующие комментария места понятны.
Н. А. Богомолов в рецензии на (не слишком удачное) издание стихов и прозы Маккавейского 2000-го года1, употребил по отношению к поэту слово "эзотерический"2 - и это чрезвычайно точное определение: уже по редким уважительным отзывам современников видно то особенное, ни с кем не сравнимое место, которое он занимал и в киевской литературной жизни, и в общей культурной памяти. Самый известный из посвященных ему мемуарных фрагментов - из воспоминаний Терапиано:
"Владимир Маккавейский, сын киевского профессора, был значительно моложе Лившица. Высокого роста, с огромным лбом, он очень походил на Бодлэра. Изысканно одетый, с самыми утонченными, даже несколько старомодными манерами, Маккавейский любил играть в дэнди. Дома он сидел в комнате, заставленной шкапами с книгами, в куртке "а ля Бодлэр", которая очень шла к нему, и писал стихи в толстой тетради своим вычурным, необычайным почерком. Редко можно было встретить человека столь разносторонне одаренного, как В. Маккавейский. На филологическом факультете он считался самым блестящим студентом, будущей знаменитостью. Его работа - "Тип сверхчеловека в мировой литературе" была награждена золотой медалью. Он в совершенстве владел четырьмя языками и столь же хорошо знал греческий и латинский. Эрудиция Маккавейского была огромна; он был прекрасным графиком. Поступив после окончания университета в артиллерийское училище, он стал прекрасным артиллеристом. Казалось невероятным: Маккавейский - артиллерист, но и к математике у него были необыкновенные способности, он сделал даже какое-то открытие в области баллистики и очень увлекался ею во время своей недолгой военной карьеры. Докладчиком, лектором и собеседником Маккавейский был неподражаемым. Короче - все в Киеве знали Маккавейского, его стихи, его лекции по вопросам искусства. Лишь две вещи являлись недоступными для Маккавейского: испытывать простые человеческие чувства и держать что-либо в секрете. Несмотря на свою молодость, он был взрослым, горазде старше своих лет, без возраста. Он считал излишней всякую "душевность" и, вероятно, ничуть бы не изменил своего тона и голоса, если б на него обрушился мир. Впрочем, мир тогда рушился, а В. Маккавейский, так же изысканно одетый, с большим кожаным портфелем, с тростью, в модных желтых замшевых перчатках, ходил по улицам революционного Киева и думал о своем: "Я создан для книги и напишу много книг", - говорил он.
Как-то в Киеве, в центре, в Липках, происходило очередное сражение. Пехотные юнкера стреляли из винтовок со стороны Мариинского парка, а гайдамаки наступали снизу по Александровской. Около парка у юнкеров бесполезно стояла пушка, из которой никто не стрелял; юнкерам приходилось плохо. В это время, не обращая внимания на выстрелы и всюду летавшие пули, проходил Маккавейский.
- Почему вы не стреляете из пушки? - обратился он к юнкерам.
Юнкера с досадой ответили, что никто из них не умеет обращаться с пушкой.
- Я умею стрелять из пушки! - воскликнул Маккавейский. Он снял пальто, перчатки и котелок, передал ближайшему из юнкеров свой портфель и принялся за дело, указывая юнкерам, как помогать ему. Гайдамаки были отбиты.
- Теперь мне нужно идти дальше, в типографию, где печатается "Гермес", литературный сборник под моей редакцией, - сказал он и ушел, совершенно безразличный к выражениям благодарности, к вопросам, кто он и почему так хорошо умеет обращаться с пушкой?" 3.
В этих же воспоминаниях содержится впоследствии прославленный эпизод знакомства Маккавейского с Мандельштамом, с тех пор многократно поправленный, проанализированный и интерпретированный4. (Можно, впрочем, добавить к этому сюжету еще одно, заведомо ненадежное свидетельство: "Мандельштам сидел за стаканом чаю и просматривал какие-то рукописи. Мы уже встречались в Петербурге и потому О. Э. приветствовал меня как старого знакомого: "Поглядите, не успел я приехать, как меня завалили стихами киевские поэты. Где теперь Маккавейский? Где - Терапиано? А в киевских поэтах есть что-то сорочье. Все тащат в свои стихи, вот глядите: Фонтенбло, Клеопатра, Екатерина 2-я, Эразм Роттердамский…" Мандельштам покатывался со смеху, однако терпеливо просматривал стихи и некоторые хвалил" 5). Вообще мимолетные упоминания Маккавейского и в прозе Мандельштама ("Они еще помнят последнего киевского сноба, который ходил по Крещатику в панические дни в лаковых туфлях-лодочках и с клетчатым пледом, разговаривая на самом вежливом птичьем языке" 6) и в воспоминаниях Надежды Яковлевны носят действительно по преимуществу юмористический характер: "Боюсь, что, кроме братьев Маккавейских, моих чудачливых и добрых приятелей, все мои слушатели были на стороне Эренбурга" 7; "Фокус заключался в том, что, обильно цитируя для иллюстрации своих похвал, Брюсов ни разу не произнес ни одной строчки Мандельштама. Расхваливая его, он цитировал киевского поэта Маккавейского, чудака, вставлявшего целые латинские фразы в свои ученые стихи..." 8; "Ведь этот ученый запросил одного московского исследователя о том, когда венчался Мандельштам. Прошу прощения, но такого с нами никогда не было, если не считать, что нас благословил в греческой кофейне мой смешной приятель Маккавейский, и мы считали это вполне достаточным, поскольку он был из семьи священника" 9.
Последнее уточнение ошибочно: Николай Корнильевич Маккавейский (1864 - 1919), даром что был профессором Киевской духовной академии, сана не имел. Впрочем, это одно из немногих обстоятельств биографии нашего героя, о котором мы можем утверждать с известной долей уверенности - про большую часть остальных эпизодов знания у нас и вовсе отрывочные. В интернете многократно тиражируются сведения о том, что он был крещен в церкви Никиты Николы Доброго, закончил третью гимназию и в 1911 году поступил на филологический факультет Киевского университета: такая комбинация данных характернее всего для университетского личного дела (в послужном списке отца, равно как и в печатных списках выпускников не было бы сведений о крещении), но до появления архивной ссылки я считал бы их требующими уточнения.
17 сентября 1913 года он писал Блоку:
"А monsieur Alexandre Blok
Как не имеющий счастья быть лично знакомым с Вами, я начинаю с необходимых извинений мое обращение к Вам, прося отнестись снисходительно к его относительной пространности, т.к. она не грозит просьбами о литературном покровительстве: я имею смелость просить у Вас авторизации перевода.
Человек, не печатающий своих стихов ввиду - вытекающей из условий воспитания - боязни рыночной брани отзывов - я, как почитатель Вашего дара счел себя достаточно проникнувшим в его сущность, чтобы перевести как echantillon <образец> кое-что из Ваших стихов на французский.
Не смея задаваться широкими замыслами в этой области, я был бы очень счастлив, получив от Вас несколько слов отзыва о присылаемом мною переводе "Незнакомки" .
Льстящий себе надеждою обогатиться Вашим ответом и почитающий за честь литературно служить Вам
В. Маккавейский
Киев
Липки
Виноградная, с<обственный> д<ом> 5
P.S. Я нашел возможным подобно молодым французам держаться свободного порядка рифм, во всем остальном не отступая от до-Верлэновской грамматической традиции" 10.
К письму прилагался французский перевод "Незнакомки" ("Apparition"). Судя по метке на письме, Блок ответил Маккавейскому на следующий день, 18-го. Перевод этот (в отличие от других переводов Маккавейского из Блока) в печати, кажется, не появлялся, так что, возможно, отзыв был отрицательный. Но переписка продолжалась, хотя и не вполне банальным образом: на следующем письме из Киева характерным почерком Блока надписано: "Послано через Рус<скую> Мысль". Объяснить это мудрено - если у Маккавейского уже был домашний адрес Блока, то зачем было прибегать к посредничеству журнала? (Последнее - частая практика; многие читательские письма добирались до сочинителей через адреса редакций, но в данном случае это выглядит совершенно нелогичным). Письмо же таково:
"1913.Х.24
Киев, Виноградн. 5
chez ВМ
Maitre Alexandre Blok
Обязанный Вашей безграничной корректности внимательным и любезным ответом (на перев. Незнакомки) я тем определеннее чувствую перед Вами свою вину в эксплоатации <так> и назойливости. Но возможность обставить извинениями и это второе письмо (вероятно и справедливо осужденное исчерпать Ваше терпение) позволяет мне закрыть глаза на свой недостаток, предлагая Вам не для ответа, а лишь для одного взгляда несколько, кажется, менее несовершенных страниц.
Я сознаю банальную невоспитанность своего шага (подобные которому, конечно, не раз бывали виной Вашего утомления и негодования), но я позволю себе сознаться в незнании высшего авторитета.
Искренне благодарный должник Вашей снисходительности
В. Маккавейский.
P. S. Il va sans le dire <само собой разумеется> - все присылаемое имеет смелость находиться в полном Вашем распоряжении.
ВМ" 11.
К этому письму прилагался еще один перевод на французский из Блока ("Она веселой невестой была…"), один перевод на русский из Жана Мореаса и три собственных стихотворения Маккавейского. Любопытно, что Блок, обычно довольно скептически оценивающий присылаемые ему ювенилии, на стихах Маккавейского оставил скорее ободряющие маргиналии: отчеркнул первый катрен перевода Мореаса и написал на полях "хорошо!", по поводу стихотворения "Куртизанка" написал "обилие оружия" и, отчеркнув третью строку "Пэонов в честь вдохновенных" пометил "зачем же" 12. Вполне вероятно, что, отвечая на это письмо (помета "отв. 2.XI"), Блок не утаил снисходительность оценок: по крайней мере, все эти стихи (кроме "Пэонов", которые я привожу ниже) были отданы автором в печать13. Но до первой его книги оставалось еще четыре года - дебютом же его стал уже упомянутый сборник переводов из Рильке.
Экземпляр № 14 был отправлен Блоку (от него сохранился только авантитул с автографом) 14; другой был послан Вяч. Иванову - тоже в сопровождении изысканнейшего письма и трех стихотворений:
"15 мая 1914, Киев
Глубокоуважаемый Вячеслав Иванович,
я имел смелость предложить Вашему вниманию мой перевод "Жизни Марии" - Рильке, где, желая передать грандиозное, я местами пользовался Вами созданным стилем.
Т.к. мои оригинальные стихи - скорее ввиду их относительной самостоятельности, чем в силу недостатков, не могут рассчитывать на приют в каком бы то ни было из существующих журналов и т.к. у меня есть одно посвящение Вам, я не нашел другого способа довести эту вещь до Вашего сведения, как тот, какой я избрал. Стихи "Пудреная Роза" - вступление к будущему сборнику, скромное credo моего genr'а, посвящены Вам, как автору Розариума, лишь по контрасту15.
В этом же году он принимает участие в киевском сборнике "Аргонавты". Этот альманах представлен в моем собрании не безупречно сохранным экземпляром, который, впрочем, имеет другое достоинство: на нем начертаны автографы почти всех его вкладчиков. Маккавейский, напечатавший там три стихотворения, представлен записью, которую я как раз разобрать не могу: вероятно, это посвящение.
Если сообщаемые о нем сведения - не апокриф, то в следующие годы он должен был закончить университет и поступить в артиллерийское училище: никаких бумажных подтверждений этому пока не разыскано. Поэтому следующая точка - это издание его книги стихов "Стилос Александрии".
Еще один экземпляр
Вышел он, вероятно, в августе: по крайней мере, этим месяцем датирована дарственная надпись Ю. Терапиано (собрание Л. М. Турчинского). 12 сентября 1918 г. экземпляр был отправлен Вяч. Иванову в сопровождении нескольких переводов его стихов на французский; в приложенном письме Маккавейский сообщал о факте их личного знакомства: "Автора прилагаемой книги и неизданных переводов "Фаэтон" и "Печали полдня" Вячеслав Иванович встречал в "детстве" и в Киеве (весною 1916 г.) на закрытом чтении поэмы "Человек" после Скрябинского концерта" 16. (Отметим в скобках, что киевская поездка Вяч. Иванова весны 1916 года почти не документирована: она состоялась после 14 апреля, когда он читал доклад в московском Скрябинском обществе и даже, вероятно, после 16-го: ср. в письме А. Савина к нему: "Если я не ошибаюсь, Вы говорили мне, что после Скрябинского четверга Вы будете свободны. Моя жена и я, мы были бы чрезвычайно рады, если бы суббота 16 апреля оказалась для Вас удобным днем и если бы Вера Константиновна <Шварсалон>, Марья Михайловна <Замятнина> и Вы пожаловали к нам в эту субботу в начале шестого вечера" 17. Окончилась она точно не позже 24-го, поскольку 25-го В. И., извиняясь за задержку, пишет уже из Москвы: "Поездка в Киев, к сожалению, [немного] задержала мой ответ" 18). Конечно, тщательное траление киевских газет поможет при нужде установить точную дату, но пока необходимости в этом нет).
В отличие от книги переводов из Рильке, которая прошла, кажется, вовсе незамеченной, на "Стилос" рецензии были - Г. Шенгели писал о нем в харьковском "Творчестве" 19 и "Одесском листке" 20; Е. Винавер - в киевской же "Родной земле" 21.
Книга не слишком редкая, хотя с нахрапа приобрести ее вряд ли удастся. На всякий случай я храню два экземпляра. Оформлена она была самим автором, который, в дополнение к прочим достоинствам, был неплохим графиком: в частности, он сделал обложку для софийского (так!) издания книги Эренбурга "Лик войны" (1920). Эренбург, кстати, мельком упоминает его в мемуарах:
"Внизу, в подвале, помещался "Хлам", он же бывший "Клак". Там я встречал киевского поэта Владимира Маккавейского. Незадолго перед этим он издал сборник сонетов "Стилос Александрии". Он великолепно знал греческую мифологию, цитировал Лукиана и Асклепиада, Малларме и Рильке, словом, был местным Вячеславом Ивановым. Заглянув теперь в его книгу, я нашел всего две понятные строки - о том,
Что мумией легла Эллада В александрийский саркофаг.
Маккавейскому очень хотелось быть александрийцем, но время для этого было неподходящее" 22.
Еще год спустя издана была последняя его книга, "О Пьеро-убийце".
О степени ее редкости, в частности, свидетельствует замечательный разнобой в упоминаниях: ее называли "Перо-убийца" 23, "Пьеро-лунатик" 24, а в статье (во всем прочем - превосходной) из словаря "Русские писатели" она и вовсе названа невышедшей25. Рецензий на нее, кажется, не было.
Адресат автографа - студент киевской консерватории, будущий советский музыковед Михаил Самойлович Пекелис (1899 - 1979).
На обложках "Стилоса" и "Пьеро" были названы еще две готовящиеся книги Маккавейского - "Antibarbarus: Книга врожденных заголовков" и "Преимущественно ямбом; 4-е лит. выступление" 26. Ни одна из них в свет не вышла. Последние достоверные сведения о нем относятся ко второй половине 1919 года, когда он служил помощником редактора в Бюро украинской печати (БУП) 27. В начале октября Н. Я. Хазина, сообщая киевские новости Мандельштаму, среди прочего пишет: "Маккавейский уезжает на фронт" 28. Дальше следы теряются: общепринятой считается версия, что он воевал в рядах Добровольческой армии и был убит в 1920 или 1921 году29. Этому противоречит один весьма убедительный документ: в августе 1923 года поэт Семен Кирсанов, рассказывая Г. Д. Фишману о литературной жизни Одессы, сообщает: "Я писал. Писал много, но не отступил от своего пути и все, кажется, в порядке, только ощущается необходимость печататься, вообще литературного общества, среды. Ее теперь нет. От Александрова было получено много стихов. Хорошие; он издал книгу в Яффе и собирается издать в Берлине. В Одессе поэты бр<атья> Маккавейские и предс<тавитель> Парижск<ого> союза поэтов Талов (он приехал жениться)" 30. Брат у Маккавейского действительно был: они, в частности, вместе издавали упоминавшийся выше альманах "Гермес". Никаких других братьев Маккавейских, тем более поэтов, в истории мы не знаем (был однофамилец-актер). Вряд ли Кирсанов мог перепутать или мистифицировать адресата. В любом случае, эта история еще не закончена.
Как не закончена и другая, с архивом Маккавейского. Бенедикт Лившиц, некогда - близкий его друг, писал 5 февраля 1926 г.: "Знаете ли Вы, что у Вас в Москве лежит шесть лет тому назад приготовляется <так!> к печати книга стихов покойного В. Маккавейского (автора "Пьеро-убийца" и "Стилоса Александрии")? Мне трудно представить себе, как звучат сегодня эти стихи, слышанные мною в 1919 году, но, быть может, их тоже стоило бы "спасти от забвения"? Рукопись находится у художника Исаака Моисеевича Рабиновича: Шерметьевский переулок (ул. Грановского), д. 3, кв. 101, который, разумеется, охотно дает <так!> Вам на просмотр" 31. Никаких следов этих бумаг, как и этого книгоиздательского проекта, найти не удалось - но, вероятно, другой фрагмент архива десятилетия спустя всплыл в эмиграции. 12 августа 1974 г. Ю. Терапиано писал А. С. Шиманской: "Получил от одного читателя <так!>, что в его руки попали книги и рукописи моего друга Влад. Маккавейского, в том числе сборник стихов "Белая Вандея", посвященный им мне в 1919 году. Написал - хочу все это видеть! - и буду ждать ответа. Словно сон из другого воплощения!" 32.
При этом в последние годы посмертная судьба Маккавейского складывается сравнительно удачно: после киевской книги 2000-го года были напечатаны еще несколько его неизвестных стихотворений - впрочем, одно из них в примечаниях и с курьезной утратой заглавия, а остальные в малотиражных (хотя и превосходных) изданиях33. Трудами высокочтимого reweiv основная часть его наследия оцифрована. Для поддержания этой традиции помещаю в приложении еще один текст, кажется, не бывший в печати.
ПЭОНЫ В ЧЕСТЬ ВДОХНОВЕННЫХ34
Caput regis gloriae spinis coronatur
Казнимые непониманьем
Скитания по мостовым
Мы все капризней, - все жеманней
Непризнанное говорим.
Ценители и их кадила,
Враждебные и их хула,
И та, которая любила, -
И та, которая кляла, -
Все кажется второстепенным
Мельчающим в зрачках минут: -
Без поводов - мы вдохновенны
Без подвигов - нас ижденут.
И жизнь, как колокол вечерний
Мы слушаем издалека,
Как повесть о венке из терний…
И наша искренность - тоска!
И только символы нам чутки
Их истина всегда проста,
Как голубые незабудки
В легенде о слезах Христа.
И - пусть в зависимости ленной
Но и для нас венец готов.
И Фофановы и Верлэны
Мы - плачущие у крестов.
==
1 Маккавейский В. Избранныя сочиненiя. Редакторы и составители: канд. фил. наук В. Кравец, канд. фил. наук С. Руссова. Киев, 2000.
2 Новое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 430.
3 Терапиано Ю. Встречи. Н.-Й., 1953. С. 11 - 13. В отзыве на первую публикацию этих мемуаров Ю. Кандиев писал: "Попутно Ю. Терапиано упоминает о Вл. Маккавейском. Это очень ценно: Маккавейский был настоящий поэт, а написано о нем обидно мало" (Большухин Ю. <Кандиев Ю. А.> Две книжки "Граней" // Новое русское слово. 1962. 25 марта. С. 5).
4 См., напр.: Руссова С. К истории одного кощунства (О. Мандельштам и В. Маккавейский) // Смерть и бессмертие поэта: Материалы научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О.Э. Мандельштама. Сост. М. З. Воробьева, И. Б. Делекторская, П. М. Нерлер, М. В. Соколова, Ю. Л. Фрейдин М., 2001. С. 215-223; Успенский П. Ф. Б. Лившиц, В. Маккавейский и Д. Бедный - читатели Мандельштама: к рецепции стихов поэта // Мандельштам - читатель. Читатели Мандельштама. Филологический сборник под редакцией О. Лекманова и А. Устинова. Б. м., 2017. С. 195 - 205; Данилова С. Ф. Маккавейский Владимир Николаевич // Мандельштамовская энциклопедия. Т. 1. М., 2017. С. 321.
5 Трубецкой Ю. Из литературного дневника // Новое русское слово. 1956. 10 июня. С. 3.
6 Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем. Сост. А. Г. Мец. Т. 3. М., 2011. С. 72. В рукописи было: "Они помнят последнего сумасшедшего дэнди - Маккавейского" (С. 632).
7 Мандельштам Н. <Собрание сочинений>. Т. 2. "Вторая книга" и другие произведения. Екатеринбург, 2014. С. 42.
8 Там же. С. 105.
9 Там же. С. 134 - 135.
10 РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 319. Л. 1 - 2.
11 Там же. Л. 5 - 5 об.
12 Пометы впервые напечатаны: Александр Блок. Переписка. Аннотированный каталог. Выпуск 2. Письма к Александру Блоку. М., 1979. С. 315.
13 Переводы из Блока и собственные стихи были напечатаны: Гермес: Ежегодник искусства и гуманитарного знания. Сборник первый. Под ред. Владимира Маккавейского. Киев, 1919. Перевод из Мореаса: Мореас Ж. Стихи. Пер. В. Маккавейского, В. Брюсова, И. Эренбурга. Гомель, 1919.
14 РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 319. Л. 9.
15 Маккавейский В. ""У злата житниц и божниц..."". Публ. В. Молодякова // Новый журнал. 1999. Кн. 215. С. 283-287. См. также: Молодяков В. Bibliophilica. М., 2008. С. 143 - 158.
16 Цит. по: Обатнин Г. В. Смерть Вячеслава Иванова в оценке русской зарубежной прессы // Вячеслав Иванов. Исследования и материалы. Ответственные редакторы К. Ю. Лаппо-Данилевский и А. Б. Шишкин. Спб., 2010. С. 694.
17 РГБ. Ф. 109. Карт. 34. Ед. хр. 4. Л. 1.
18 РГБ. Ф. 109. Карт. 10. Ед. хр. 24. Л. 1.
19 "Поэт осознал себя. Вычур и книжность - очертания и основной тон "Стилоса". <…> И кроме того стихи Маккавейского превосходны ритменно. Многообразие ритмической конструкции широко и выразительно в стихах Маккавейского" (Творчество. 1919. № 2. С. 32).
20 Шенгели Г. Рец. на кн.: Маккавейский В. Стилос Александрии // Одесский листок. 1919 - 21 ноября (4 декабря). За крайней малодоступностью издания, текста рецензии я не видел, но, судя по цитате, она не тождественна предыдущей (см.: Тименчик Р. Последний поэт. Анна Ахматова в 1960-е годы. Т. 2. Иерусалим - Москва., 2014. С. 365).
21 Винавер Е. Рец. на кн.: Маккавейский В. Стилос Александрии // Родная земля (Киев). 1919. № 2. С. 19.
22 Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Воспоминания. Вступ. ст. Б. М. Сарнова. Подг. текста И. И. Эренбург и Б. Я. Фрезинского; Ком. Б. Я. Фрезинского. Изд. испр. и доп. Т. 1. М., 1990. С. 293. Ср. кстати характеристику Маккавейского в устных воспоминаниях Я. И. Соммер как "поэта-щеголя" (Соммер Я. Записки. Публикация, предисловие и примечания Б. Я. Фрезинского // Минувшее. Исторический альманах. Т. 17. М.-Спб., 1994. С. 164).
23 "Андрей Азанчевский - моего возраста, выслан из Киева, очевидно, за наркоманство. Очень красивый, писал эстетические стихи, увлекался Маккавейским, "Перо-убийца". Был в Воронеже около года" (из письма Н. Е. Штемпель к П. М. Нерлеру от 3 ноября 1987 г. // "Ясная Наташа". Осип Мандельштам и Наталья Штемпель. М.-Воронеж, 2006. С. 135).
24 "Кроме тех писателей и людей искусств, о которых говорится в публикации "Киев. 1919", посетителями кафе были и другие обитатели тогдашнего киевского Парнаса -сухощавый, в черном сюртуке старомодного покроя поэт-эстет Владимир Маккавейский, автор драмы в стихах "Пьеро-лунатик", футурист Михаил Семенко, сочинитель агиток и стихов для детей долговязый Натан Венгров, мелькала также таинственная фигура человека, одетого с ног до головы в черную кожу и с деревянной кобурой огромного маузера на поясе, про него осторожно шептали: "поэт-чекист" и называли фамилию - Валентин Стенич" (Юткевич С. Шумит, не умолкая, память… // Встречи с прошлым. Выпуск 4. М., 1982. С. 19).
25 Глебов Ю. И. Маккавейский В. Н. // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т. 3. М., 1994. С. 476 - 477.
26 Тименчик Р. Ангелы. Люди. Вещи. В ореоле стихов и друзей. М.-Иерусалим, 2016. С. 170.
27 Поберезкина П. Вокруг Ахматовой. М., 2015. С. 220.
28 Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем. Сост. А. Г. Мец. Т. 3. М., 2011. С. 605.
29 См. в упомянутой уже рецензии Н. А. Богомолова: Новое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 430.
30 Яворская А. Л. Письма Семена Кирсанова // Дом князя Гагарина. Сборник научных статей и публикаций. Выпуск 5. Одесса, 2009. С. 162 - 163; там же комментарий к упомянутым именам. Письмо печатается как послание к неизвестному адресату с обращением "Дорогой Григорий Давидович". Конечно, это замечательный поэт Григорий Владимирский, он же Григорий Давидович Фишман (1895-1939), автор книг "Прорубь" и "Слиток" (вторая из них как раз упоминается в этом письме). Позже жил в Ленинграде. См.: Писатели Ленинграда. Биобиблиографический справочник. 1934 - 1981. Л. 1982. С. 66.
31 Громова Н. А. Хроника поэтического издательства "Узел". 1925 - 1928. М., 2005. С. 22.
32 В поисках минувшего. Из жизни русского зарубежья. Автор-составитель В. П. Нечаев. М., 2011. С. 332 - 333.
33 "Исход II" ("Над нами те же злые боги…") в антологии: Круговая чаша. Русская поэзия "серебряного века". Антология. Составитель Виктор Кудрявцев. Том второй. Рудня - Смоленск, 2005. С. 271 - 272; "Пария о раях" ("Я - паломник луны…"); "В тенях тиары и ярма…"; "Какая странная заря…"; "Провинциальною Татьяной…"; "О пусть о вечности говели…" в антологии: Белая лира: Антология поэзии Белого движения. Сост. В. В. Кудрявцев. - Смоленск: Русич. 2006. С. 67 - 75; "Мирабо (Из героев Великой Революции. 1789 - 1794)" ("Граф Мирабо de Рикити…") - в составе упомянутой выше статьи П. Ф. Успенского; "Воспоминанье, не балуй..." - в подстрочных примечаниях (!) к статье: "Юрий Терапиано и Григорий Петников: диалог через двойной занавес" ("Серебряный век" в Крыму. Взгляд из XXI столетия. Материалы Шестых Герцыковских чтений в г. Судаке 8-12 июня 2009 года. М.-Симферополь, 2011. С. 258 (публ. И. М. Невзоровой и А. Д. Тимиргазина)). Перепечатано: Тимиргазин А. Узорник ветровых событий. Поэт Григорий Николаевич Петников. Феодосия - М., 2019. С. 49. Не так давно оно сделалось объектом монографического исследования Кравец В. В. Об одном стихотворении В. Н. Маккавейского // Вестник Литературного института имени А. М. Горького. 2015. № 3. С. 33 - 41. Но самое замечательное в этом то, что стихотворение, несмотря на пестрящие во всех этих источниках архивные ссылки, воспроизводится не только с неверной строфикой (это бы полбеды), но и без заглавия - называется же оно "К России" (ЦДАМЛИМУ. Ф. 440. Оп. 1. Ед. хр. 424. Л. 13).
34 РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 319. Л. 8 об. Маккавейский в свое время предполагал издать несколько томов примечаний к своему "Стилосу" - но здесь, кажется, все требующие комментария места понятны.