«ПОВИС ИУДА НА ОСИНЕ»: история одной строки.
В знаменитом очерке Ходасевича «Ниже нуля», где впервые зафиксировано понятие «отрицательной ценности литературы», приводится цитата, которой была суждена долгая и непростая судьба:
«Я лично знаком был с неким Е.А.М., почтеннейшим человеком, директором «Северного» страхового общества, действительным членом московского Литературно-Художественного Кружка, - автором поэмы об Иуде. Я положительно уверен, что это был настоящий гений, «да только с другой стороны», ибо надо быть своего рода гением, чтобы о гефсиманской ночи сказать так кратко и выразительно, как сказал Е.А.М.:
И вот свершилось торжество
Арестовали Божество
Черты той же гениальности нельзя не заметить и в описании смерти Иуды:
Повис Иуда на осине -
Сперва весь красный, после синий»1.
Запоминающиеся эти строки, которые за полвека сделались почти общеизвестными2, взывали к выяснению имени скрытого за инициалами автора. Прямолинейный и очевидный путь - отыскать подходящую кандидатуру в списке членов Литературно-художественного кружка - оказался заодно и тупиковым: в служебном реестре ЛХК среди нескольких сотен участников, не нашлось ни одного, чьи фамилия, имя и отчество начинались бы с указанных букв3. Дело осложнялось тем, что печатных каталогов Кружка сохранилось не слишком много - и многие лица, вступившие в него в конце первого десятилетия ХХ-го века, остались незафиксированными.
Другая подсказка казалась более перспективной: Зинаида Шаховская приводит в своих мемуарах тот же самый пассаж об Иуде, сопровождая его следующим комментарием:
«С одним из таких поэтов-графоманов, но уже на гениально низком уровне, я познакомилась в Брюсселе. Сборник его назывался «Клуб Четырех», четыре сущности в нем сосуществовали: «корнет, поэт, эстет и аббат». Из стихов помню - увы - мало, но и этого достаточно:
Повис Иуда на осине
Сперва весь красный, после синий...
Или
В аду стоит ужасный чад,
В тазу кипит маркиз де Сад...
Имя его запомнила - но оно ведь не для потомства...»4.
Об этом же (по всей вероятности) авторе воспоминает Юрий Терапиано: процитировав очерк Ходасевича вместе с ключевым фрагментом про Иуду, он добавляет:
«Стихи эти принадлежали одному Белградскому поэту, который напечатал целую поэму на Евангельские темы и прислал ее для отзыва Ходасевичу. В предисловии автор объявлял себя перевоплощением Пушкина и на этом основании требовал особенного внимания к своему творчеству.
Я дорого бы дал за возможность перечитать сейчас всю поэму. К сожалению, единственный ее экземпляр хранился у Ходасевича в его архиве и погиб во время оккупации, а в «Перекресточной тетради» сохранились только две вышеприведенные цитаты»5.
Благодаря упомянутому Шаховской названию сборника, установить имя автора не составляет никакого труда - в последних добавлениях к указателю Турчинского числится книга:
Любищев, Дмитрий, корнет. Клуб четырех. - Брюссель: Арнастан, 1931. - 35 с. 6
Казалось бы, нужно отыскать экземпляр и убедиться в суммарной правоте мемуаристов - но здесь возникла проблема: ни в одной из обследованных российских библиотек книги этой не нашлось - равно как и другого его сборника, «Колье Сандрильоны», упомянутого в том же очерке Ходасевича. По цитате, приведенной Р. Д. Тименчиком («Я безусловно эксцентричен, / Как бездна адская глубок, / Мечтой узорной экзотичен, / На Гумилева есть намек»7) видно было, что перед нами автор весьма многообещающий; отыскавшийся конспект его биографии тоже не разочаровывал:
«ЛЮБИЩЕВ Дмитрий Александрович, р. 1896. Корнет. В Вооруженных силах Юга России; дек. 1919 - начале 1920 обер-офицер для поручений, апр. 1920 в ликвидационной комиссии штаба войск Новороссийской области. Отец Александр Алексеевич (дек. 1919 в Симферополе)»8.
Оставалось ожидать случайной встречи со сборником, чтобы поставить в этой истории точку - но вдруг у сюжета нашлось неожиданное ответвление.
В августовском номере центрального символистского журнала «Весы» за 1907 год была напечатана рецензия А. Курсинского на первый выпуск альманаха «Сполохи». Глумливо разбирая стихи благоразумно попрятавшихся за псевдонимами вкладчиков сборника, боевитый весовский критик (на шкуре которого в тот момент еще не зажили шрамы от брюсовских карающих когтей), в частности, пишет:
«У г. Георгиева оригинальное сравнение олицетворенного Времени с возницей, поседелым в разъездах. Разве же это «разъезжающее» туда-сюда, вперед и назад, время, как образ, не достойно войти в историческую коллекцию ему подобных, где давно уже имеются, например, Иуда «сперва весь красный, после синий» или «торжество», совершившееся, когда «арестовали божество»?»9.
Теперь тень корнета Любищева можно было отпустить: в момент, когда Курсинский писал эти строки, будущему эксцентрику было одиннадцать лет от роду, так что шансов на его авторство не оставалось. Таким образом, из всех простывших следов казался не полностью отработанным самый первый, ходасевичевский: «Я лично знаком был с неким Е.А.М.»…
Попытка разыскать Е. А. М. через Северное страховое общество успехом не увенчалась: экономя деньги акционеров, оно не издавало (по примеру многих других) пышных юбилейных сборников, тяжеловесных подробных волюмов, а ограничивалось сухими цифрами ежегодных отчетов: в них персональных данных не было10. Пришлось зайти с другой стороны и начать сквозной просмотр московских адресных книг: дело в том, что для части предприятий в них порою приводилась номенклатура руководящего состава. Этот метод оказался плодотворным - и во «Всей Москве» на 1913 год нашелся персонаж, который сделался нашим главным подозреваемым: секретарь правления Северного страхового общества Евгений Александрович Морозов. Чтение справочников за смежные годы подарило нам несколько крупиц его биографии: жил он в Скатертном переулке (д. 15), был членом Московского клуба Торгово-Промышленных служащих. Появляется он в Москве, вероятно, около 1910-х годов (в более ранних выпусках адресной книги найти его не удалось); исчезает после 1917-го.
Правильность нашей атрибуции подтверждается данными протоколов Литературно-художественного кружка, которые начали регулярно публиковаться с 1913 года. Не занимая в Кружке никаких официальных постов, Морозов нередко принимал участие в обсуждении животрепещущих тем: финансового положения организации (27 апреля 1913 г. ), устройства посмертной выставки Серова и т.д. 11 Одна из дискуссий выпукло демонстрирует нам особенности его личности: дело в том, что в начале войны довольно жестким репрессиям подвергались германскими подданные (а порой и просто люди с немецкими фамилиями), оставшиеся в России; эти веяния не миновали и столь мирное место, как Литературно-художественный кружок. 10 октября 1914 года было созвано собрание, на котором одним из главных вопросов было изгнание германских и австрийских граждан. Морозов выступал решительно против:
«Ю. С. Сахновский - запрашивает, что если германцы и австрийцы, несмотря на заявление, все же явятся в Кружок, и предлагает исключить всех германских и австрийских подданных.
Е. А. Морозов - просит сообщить более подробные сведения о каждом из членов германского и австрийского подданства. <…>
Е. А. Морозов предлагает разобраться в особенностях каждого члена <…>
Е. А. Морозов говорит, что мера Дирекции - максимальная. Если московская интеллигенция пойдет по наклонной плоскости, то дойдет до погромов» 12.
Несмотря на то, что члены кружка формально имели отношение к служению музам, большая их часть была вполне далека от литературы и искусства: саркастический портрет сообщества, намеченный Ходасевичем в одноименном мемуарном очерке («Действительная литературная жизнь протекала вне Кружка, осаждаясь в нем лишь сумятицей и шумихой, подчас вредной и пошлой» etc), был весьма близок к оригиналу. Из-за этого попытка разыскать образец творчества Е. А. Морозова представлялась крайне непростой задачей: писатель с таким именем не фигурировал не только в современных популярных справочниках, но даже не был зачерпнут столь частым неводом, как венгеровский «Предварительный список русских писателей…»; впрочем, там значился «Морозов Евг.» (без отчества) - сотрудник журнала «Мир Божий» 1900-х годов13. Встав перед перспективой фронтального просмотра скучнейшего из русских толстых журналов, я в качестве последней надежды решил перебрать всех Е. Морозовых в библиотечных каталогах - и почти немедленно обнаружил сборник Евгения Морозова (также без отчества) «Стихотворения», отпечатанный в 1892-м году. В нем, среди отделанных не без изящества рифмованных брюзжаний («От этих новеньких крикливых сочинений, / Где можно все найти - мудреные слова / И тонких чувств штришки и подлых вожделений / Малевку пряную, но лишь не страсть, не гений, - / Болит и кружится, тупеет голова» etc) нашлось искомое:
Когда Христа Иуда предал,
Тоской отчаянья томим,
Он муки страшные изведал
И пытка овладела им.
Пред ним носился лик Мессии,
Его он видел на кресте,
И язвы совести заныли
С гнетущей думой о Христе,
И стыд и страх в душе преступной
Сжились с той думой неотступной.
И изнывая под ярмом
Жестоких нравственных страданий,
Не мог влачить он жизнь скитаний
На сердце с огненным клеймом.
Когда, подавленный сознаньем
Вины чудовищной своей,
Он мыслил с тайным содроганьем,
Как взор измученных очей
Его Учителя закрылся,
Как он Мессию целовал,
Когда его он предавал, -
Напрасно в страхе он молился
И к милосердию взывал:
Он слишком ясно сознавал,
Что нет вине его забвенья,
Не будет язвам исцеленья.
Как тень, скитался он, угрюмый,
С своей неотвратимой думой.
И наконец он изнемог
И дальше вынести не мог, -
И скоро труп Иуды синий
Висел на трепетной осине14.
Вероятно, дело обстояло так: Ходасевичу каким-то путем в недобрый час попала в руки книга Морозова; запомнив и слегка выворотив (чтобы стало смешнее) две строчки , он сделал их частью кружкового фольклора - и этот этап бытования цитаты зафиксирован в рецензии Курсинского. В принципе, это прием, обычный для поэтики позднего Ходасевича-мемуариста: взять выразительную деталь действительной истории и деформировать ее ради силы художественного впечатления: похожим образом он, например, обошелся с характерами родителей М. О. Гершензона (этот казус был подробно рассмотрен мною несколько лет назад).
Обстоятельства, при которых состоялось личное знакомство Ходасевича и Морозова, мы сейчас восстановить не можем - но во второй половине 1910-х годов они должны были не раз встречаться в Кружке (Ходасевич был избран в действительные члены 2 апреля 1916 года) 15.
Непроясненным остается происхождение остальных двух строк (про торжество и божество) - я бы, пожалуй, рискнул включить их в раздел dubia полного собраний сочинений Ходасевича, которое что-то застопорилось на втором томе и несколько лет уже не подает признаков жизни.
* * *
Считаю своим приятным долгом поблагодарить высокочтимых mitrius и trepang - именно их вопросы (заданные независимо друг от друга и с интервалом в год) заставили меня довести до конца этот сюжет.
==
1 отсюда.
2 Из сонма примеров выберу один: «Нос у поэта был фисташков / и до колен свисал живот, / но достигать умел Авдашков / метафизических высот. / Он без ухмылки хулиганской / писал о ночи гефсиманской: / «И вот случилось торжество: / арестовали Божество!» / Его печатал «Хлеб Небесный», / журнал епархии самой, / а я и с книгою восьмой - / поэт, увы, малоизвестный: / давно без денег и без ласк / угас бы, если б не Иваск!» (Перелешин В. Поэма без предмета. Холиок. 1989. С. 139).
3 Список членов Литературно-художественного кружка. М., 1901.
4 Шаховская З. В поисках Набокова. Отражения. М. 1991
5 Терапиано Ю. Встречи. Н.-Й. 1953. С. 109.
6 Турчинский Лев. Русская поэзия ХХ века. Материалы для библиографии. М., 2013. С. 36.
7 Тименчик Р. Что вдруг? Статьи о русской литературе прошлого венка. Иерусалим - М., 2008. С. 124.
8 Волков С. В. Офицеры армейской кавалерии. М. 2004. С. 324.
9 Весы. 1907. № 8. С. 76.
10 См., напр.: Устав Северного страхового общества. М., 1907; его анонимный автор хотя бы касается славной истории предприятия, но имен не называет никаких.
11 Известия Московского литературно-художественного кружка. 1913. № 1. С. 11 - 14; 1914. № 4.С. 10 - 12 и др.
12 Известия Московского литературно-художественного кружка. 1914. № 7. С. 40, 41.
13 Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. Второе издание. Т. 2. Предварительный список русских писателей и ученых и первые о них справки. Вып. 4 - 5. Пг., 1918. С. 131.
14 Морозов Е. Стихотворения. М., 1892. С. 151. Нравоучительный финал стихотворения я опустил.
15 Известия Московского литературно-художественного кружка. 1916. № 14/15. С. 35.
«Я лично знаком был с неким Е.А.М., почтеннейшим человеком, директором «Северного» страхового общества, действительным членом московского Литературно-Художественного Кружка, - автором поэмы об Иуде. Я положительно уверен, что это был настоящий гений, «да только с другой стороны», ибо надо быть своего рода гением, чтобы о гефсиманской ночи сказать так кратко и выразительно, как сказал Е.А.М.:
И вот свершилось торжество
Арестовали Божество
Черты той же гениальности нельзя не заметить и в описании смерти Иуды:
Повис Иуда на осине -
Сперва весь красный, после синий»1.
Запоминающиеся эти строки, которые за полвека сделались почти общеизвестными2, взывали к выяснению имени скрытого за инициалами автора. Прямолинейный и очевидный путь - отыскать подходящую кандидатуру в списке членов Литературно-художественного кружка - оказался заодно и тупиковым: в служебном реестре ЛХК среди нескольких сотен участников, не нашлось ни одного, чьи фамилия, имя и отчество начинались бы с указанных букв3. Дело осложнялось тем, что печатных каталогов Кружка сохранилось не слишком много - и многие лица, вступившие в него в конце первого десятилетия ХХ-го века, остались незафиксированными.
Другая подсказка казалась более перспективной: Зинаида Шаховская приводит в своих мемуарах тот же самый пассаж об Иуде, сопровождая его следующим комментарием:
«С одним из таких поэтов-графоманов, но уже на гениально низком уровне, я познакомилась в Брюсселе. Сборник его назывался «Клуб Четырех», четыре сущности в нем сосуществовали: «корнет, поэт, эстет и аббат». Из стихов помню - увы - мало, но и этого достаточно:
Повис Иуда на осине
Сперва весь красный, после синий...
Или
В аду стоит ужасный чад,
В тазу кипит маркиз де Сад...
Имя его запомнила - но оно ведь не для потомства...»4.
Об этом же (по всей вероятности) авторе воспоминает Юрий Терапиано: процитировав очерк Ходасевича вместе с ключевым фрагментом про Иуду, он добавляет:
«Стихи эти принадлежали одному Белградскому поэту, который напечатал целую поэму на Евангельские темы и прислал ее для отзыва Ходасевичу. В предисловии автор объявлял себя перевоплощением Пушкина и на этом основании требовал особенного внимания к своему творчеству.
Я дорого бы дал за возможность перечитать сейчас всю поэму. К сожалению, единственный ее экземпляр хранился у Ходасевича в его архиве и погиб во время оккупации, а в «Перекресточной тетради» сохранились только две вышеприведенные цитаты»5.
Благодаря упомянутому Шаховской названию сборника, установить имя автора не составляет никакого труда - в последних добавлениях к указателю Турчинского числится книга:
Любищев, Дмитрий, корнет. Клуб четырех. - Брюссель: Арнастан, 1931. - 35 с. 6
Казалось бы, нужно отыскать экземпляр и убедиться в суммарной правоте мемуаристов - но здесь возникла проблема: ни в одной из обследованных российских библиотек книги этой не нашлось - равно как и другого его сборника, «Колье Сандрильоны», упомянутого в том же очерке Ходасевича. По цитате, приведенной Р. Д. Тименчиком («Я безусловно эксцентричен, / Как бездна адская глубок, / Мечтой узорной экзотичен, / На Гумилева есть намек»7) видно было, что перед нами автор весьма многообещающий; отыскавшийся конспект его биографии тоже не разочаровывал:
«ЛЮБИЩЕВ Дмитрий Александрович, р. 1896. Корнет. В Вооруженных силах Юга России; дек. 1919 - начале 1920 обер-офицер для поручений, апр. 1920 в ликвидационной комиссии штаба войск Новороссийской области. Отец Александр Алексеевич (дек. 1919 в Симферополе)»8.
Оставалось ожидать случайной встречи со сборником, чтобы поставить в этой истории точку - но вдруг у сюжета нашлось неожиданное ответвление.
В августовском номере центрального символистского журнала «Весы» за 1907 год была напечатана рецензия А. Курсинского на первый выпуск альманаха «Сполохи». Глумливо разбирая стихи благоразумно попрятавшихся за псевдонимами вкладчиков сборника, боевитый весовский критик (на шкуре которого в тот момент еще не зажили шрамы от брюсовских карающих когтей), в частности, пишет:
«У г. Георгиева оригинальное сравнение олицетворенного Времени с возницей, поседелым в разъездах. Разве же это «разъезжающее» туда-сюда, вперед и назад, время, как образ, не достойно войти в историческую коллекцию ему подобных, где давно уже имеются, например, Иуда «сперва весь красный, после синий» или «торжество», совершившееся, когда «арестовали божество»?»9.
Теперь тень корнета Любищева можно было отпустить: в момент, когда Курсинский писал эти строки, будущему эксцентрику было одиннадцать лет от роду, так что шансов на его авторство не оставалось. Таким образом, из всех простывших следов казался не полностью отработанным самый первый, ходасевичевский: «Я лично знаком был с неким Е.А.М.»…
Попытка разыскать Е. А. М. через Северное страховое общество успехом не увенчалась: экономя деньги акционеров, оно не издавало (по примеру многих других) пышных юбилейных сборников, тяжеловесных подробных волюмов, а ограничивалось сухими цифрами ежегодных отчетов: в них персональных данных не было10. Пришлось зайти с другой стороны и начать сквозной просмотр московских адресных книг: дело в том, что для части предприятий в них порою приводилась номенклатура руководящего состава. Этот метод оказался плодотворным - и во «Всей Москве» на 1913 год нашелся персонаж, который сделался нашим главным подозреваемым: секретарь правления Северного страхового общества Евгений Александрович Морозов. Чтение справочников за смежные годы подарило нам несколько крупиц его биографии: жил он в Скатертном переулке (д. 15), был членом Московского клуба Торгово-Промышленных служащих. Появляется он в Москве, вероятно, около 1910-х годов (в более ранних выпусках адресной книги найти его не удалось); исчезает после 1917-го.
Правильность нашей атрибуции подтверждается данными протоколов Литературно-художественного кружка, которые начали регулярно публиковаться с 1913 года. Не занимая в Кружке никаких официальных постов, Морозов нередко принимал участие в обсуждении животрепещущих тем: финансового положения организации (27 апреля 1913 г. ), устройства посмертной выставки Серова и т.д. 11 Одна из дискуссий выпукло демонстрирует нам особенности его личности: дело в том, что в начале войны довольно жестким репрессиям подвергались германскими подданные (а порой и просто люди с немецкими фамилиями), оставшиеся в России; эти веяния не миновали и столь мирное место, как Литературно-художественный кружок. 10 октября 1914 года было созвано собрание, на котором одним из главных вопросов было изгнание германских и австрийских граждан. Морозов выступал решительно против:
«Ю. С. Сахновский - запрашивает, что если германцы и австрийцы, несмотря на заявление, все же явятся в Кружок, и предлагает исключить всех германских и австрийских подданных.
Е. А. Морозов - просит сообщить более подробные сведения о каждом из членов германского и австрийского подданства. <…>
Е. А. Морозов предлагает разобраться в особенностях каждого члена <…>
Е. А. Морозов говорит, что мера Дирекции - максимальная. Если московская интеллигенция пойдет по наклонной плоскости, то дойдет до погромов» 12.
Несмотря на то, что члены кружка формально имели отношение к служению музам, большая их часть была вполне далека от литературы и искусства: саркастический портрет сообщества, намеченный Ходасевичем в одноименном мемуарном очерке («Действительная литературная жизнь протекала вне Кружка, осаждаясь в нем лишь сумятицей и шумихой, подчас вредной и пошлой» etc), был весьма близок к оригиналу. Из-за этого попытка разыскать образец творчества Е. А. Морозова представлялась крайне непростой задачей: писатель с таким именем не фигурировал не только в современных популярных справочниках, но даже не был зачерпнут столь частым неводом, как венгеровский «Предварительный список русских писателей…»; впрочем, там значился «Морозов Евг.» (без отчества) - сотрудник журнала «Мир Божий» 1900-х годов13. Встав перед перспективой фронтального просмотра скучнейшего из русских толстых журналов, я в качестве последней надежды решил перебрать всех Е. Морозовых в библиотечных каталогах - и почти немедленно обнаружил сборник Евгения Морозова (также без отчества) «Стихотворения», отпечатанный в 1892-м году. В нем, среди отделанных не без изящества рифмованных брюзжаний («От этих новеньких крикливых сочинений, / Где можно все найти - мудреные слова / И тонких чувств штришки и подлых вожделений / Малевку пряную, но лишь не страсть, не гений, - / Болит и кружится, тупеет голова» etc) нашлось искомое:
Когда Христа Иуда предал,
Тоской отчаянья томим,
Он муки страшные изведал
И пытка овладела им.
Пред ним носился лик Мессии,
Его он видел на кресте,
И язвы совести заныли
С гнетущей думой о Христе,
И стыд и страх в душе преступной
Сжились с той думой неотступной.
И изнывая под ярмом
Жестоких нравственных страданий,
Не мог влачить он жизнь скитаний
На сердце с огненным клеймом.
Когда, подавленный сознаньем
Вины чудовищной своей,
Он мыслил с тайным содроганьем,
Как взор измученных очей
Его Учителя закрылся,
Как он Мессию целовал,
Когда его он предавал, -
Напрасно в страхе он молился
И к милосердию взывал:
Он слишком ясно сознавал,
Что нет вине его забвенья,
Не будет язвам исцеленья.
Как тень, скитался он, угрюмый,
С своей неотвратимой думой.
И наконец он изнемог
И дальше вынести не мог, -
И скоро труп Иуды синий
Висел на трепетной осине14.
Вероятно, дело обстояло так: Ходасевичу каким-то путем в недобрый час попала в руки книга Морозова; запомнив и слегка выворотив (чтобы стало смешнее) две строчки , он сделал их частью кружкового фольклора - и этот этап бытования цитаты зафиксирован в рецензии Курсинского. В принципе, это прием, обычный для поэтики позднего Ходасевича-мемуариста: взять выразительную деталь действительной истории и деформировать ее ради силы художественного впечатления: похожим образом он, например, обошелся с характерами родителей М. О. Гершензона (этот казус был подробно рассмотрен мною несколько лет назад).
Обстоятельства, при которых состоялось личное знакомство Ходасевича и Морозова, мы сейчас восстановить не можем - но во второй половине 1910-х годов они должны были не раз встречаться в Кружке (Ходасевич был избран в действительные члены 2 апреля 1916 года) 15.
Непроясненным остается происхождение остальных двух строк (про торжество и божество) - я бы, пожалуй, рискнул включить их в раздел dubia полного собраний сочинений Ходасевича, которое что-то застопорилось на втором томе и несколько лет уже не подает признаков жизни.
* * *
Считаю своим приятным долгом поблагодарить высокочтимых mitrius и trepang - именно их вопросы (заданные независимо друг от друга и с интервалом в год) заставили меня довести до конца этот сюжет.
==
1 отсюда.
2 Из сонма примеров выберу один: «Нос у поэта был фисташков / и до колен свисал живот, / но достигать умел Авдашков / метафизических высот. / Он без ухмылки хулиганской / писал о ночи гефсиманской: / «И вот случилось торжество: / арестовали Божество!» / Его печатал «Хлеб Небесный», / журнал епархии самой, / а я и с книгою восьмой - / поэт, увы, малоизвестный: / давно без денег и без ласк / угас бы, если б не Иваск!» (Перелешин В. Поэма без предмета. Холиок. 1989. С. 139).
3 Список членов Литературно-художественного кружка. М., 1901.
4 Шаховская З. В поисках Набокова. Отражения. М. 1991
5 Терапиано Ю. Встречи. Н.-Й. 1953. С. 109.
6 Турчинский Лев. Русская поэзия ХХ века. Материалы для библиографии. М., 2013. С. 36.
7 Тименчик Р. Что вдруг? Статьи о русской литературе прошлого венка. Иерусалим - М., 2008. С. 124.
8 Волков С. В. Офицеры армейской кавалерии. М. 2004. С. 324.
9 Весы. 1907. № 8. С. 76.
10 См., напр.: Устав Северного страхового общества. М., 1907; его анонимный автор хотя бы касается славной истории предприятия, но имен не называет никаких.
11 Известия Московского литературно-художественного кружка. 1913. № 1. С. 11 - 14; 1914. № 4.С. 10 - 12 и др.
12 Известия Московского литературно-художественного кружка. 1914. № 7. С. 40, 41.
13 Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. Второе издание. Т. 2. Предварительный список русских писателей и ученых и первые о них справки. Вып. 4 - 5. Пг., 1918. С. 131.
14 Морозов Е. Стихотворения. М., 1892. С. 151. Нравоучительный финал стихотворения я опустил.
15 Известия Московского литературно-художественного кружка. 1916. № 14/15. С. 35.