ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ: ЯПОНИЯ
1. Последний автобус отходил через сорок пять минут, так что план составился сам собой: полчаса идем вверх, фиксируем достигнутую высоту, после чего возвращаемся, стараясь успеть точно к указанному времени. Пройдя мимо полупустых по случаю окончания сезона сувенирных лавок, безлюдных кафе, закрытого турбюро, мы подошли к началу главной тропы: справа в бревенчатых открытых стойлах стояли, переминаясь с ноги на ногу, мохнатые пони с всепрощающими глазами: двое служителей делали приглашающие жесты. Легкий ветерок нес клочковатый облачный пух, густевший к вершине горы; по обе стороны стези росли невысокие кусты и изможденные холодом и ветром карликовые деревья. Все листья давно облетели: внизу, чуть видная в просветы тумана, расстилалась зеленая долина, но здесь, на двух с половиной километрах высоты, давно уже сделалась зима - желтые фоны лиственного опада оживляли лишь зеленые пятна хвойников и купы вечнозеленых кустарников с жилистыми съежившимися листьями, в которых я признал один из видов рододендрона. Необычна была почва: маслянистый, черно-коричневый вулканический пепел с кусками окаменевшей лавы, вязкий и топкий при ходьбе. Полого обогнув выступ горы, дорожка расширилась: слева, за огороженным тонкой веревочкой обрывом, видна была залитая соломенным светом низина - белые домики, зеленые леса, справа - почти отвесный склон, изрезанный промоинами, кой-где - с потеками льда. Тропа, отъединившись от торной дороги, прянула круто вверх; плодородность вулканической почвы оборачивалась для здешних деревьев своей невыгодной стороной - земля не держала, так что каждый мало-мальски устойчивый экземпляр вынужден был нарастить целый корм корней, чтоб кое-как зацепиться на крошащемся склоне. В угловатых местах эрозия выпускала наверх базальтовые остробокие глыбы; малейшая защита от ветра сразу проявлялась живой, хоть и пожухлой порослью; туман густел и из него порой раздавалась насмешливая птичья трель. Преодолев очередной подъем, вышли на маленькое плато и взглянули на неумолимые часы. Времени оставалось в обрез - бросив взгляд в молочную пелену, из которой соблазнительно выступали кряжи и валуны следующего этапа, мы быстро двинулись вниз, считанные метры не дойдя до шестой станции Фудзиямы.
2. Поездка сюда сложилась как-то сама собой: в июне мы с дочерью вяло обсуждали, что неплохо бы как-нибудь съездить в Японию (лучшая половина семьи изначально отказалась нам сопутствовать); в августе я ради смеха упомянул об этом в письме к своему дорогому другу японскому профессору molodiakov, который отнесся к этой идее с энтузиазмом; в сентябре чрезвычайно компетентная леди из туристического агентства (Япония не выдает визы одиноким странникам) предложила нам выбрать отели и «определиться с датами», - и вот уже в промозглый ноябрьский денек современный Боинг Японских авиалиний, преодолев широченный слой подрагивающих облаков, устремил высокотехнологичный нос на северо-восток, неся в своем чреве слегка встревоженного автора этих строк. Быстро темнеющее небо за окном заставляет сосредоточиться на внутрисалонных развлечениях, кои незамысловаты: юный Цветок Лотоса то и дело провозит по самолетному коридору тележку-самобранку, в которой, невидимый глазу, скрыт животворный источник бесплатного бренди (се парадиз, машинально думает путешественник); время от времени из той же тележки извлекаются японские яства. Самолет полон примерно наполовину, сказал бы оптимист (или пессимист?); перед лицом каждого пассажира расположен прямоугольный экранчик, призванный удовлетворить все возможные духовные запросы: он попеременно делается ареной электронного ристалища, полотнищем кинозала, меню аудиоплеера; погрузившись в его логические дебри, я настроил навигационную систему так, что она показывала ближайшие населенные пункты, мимо которых на страшной высоте проходил наш блуждающий маршрут. Повинуясь самолетной логике, лайнер забирал отчего-то круто к северу: миновав Ярославль, Кострому, Киров (пролетая над которым, мы, как и было условлено, помахали провожавшему нас взглядом Н.Ф.), мы нацелились на Воркуту-Салехард. Внизу расстилалось безбрежное темное море многолетних страданий: каждое из мелькавших - синее на желтом - названий влекло за собой цепь воспоминаний - здесь в угольном забое умирал, но выжил Кирилл Зданевич; тут - в Абези - погиб Пунин; в Ухте отбывал срок Николай Бруни; в Канске работала машинисткой ссыльная Яковлева-Ямпольская… в середине пути я задремал, а проснулся уже далеко в Восточной Сибири - Чита, где юные Асеев, Третьяков, Силлов несут свои ювенилии на суд профессору Азадовскому и откуда отправятся в Москву - первый за славой, остальные за погибелью; Благовещенск, где гимназист Агнивцев слагает первые строки, не подозревая о грядущей судьбе… В районе Дальнегорска светает: ослепительный бело-желтый шарик выкатывается из-за горизонта и повисает в воздухе; самолет потряхивает, на табло появляются японские названия в русской транскрипции, скрипучий поворот руля - и самолет берет курс на юг. В салоне зажигается свет, Цветок Лотоса раздает завтрак; в подсвеченный синим иллюминатор видно серое море, кружевные облака, среди которых вдруг на горизонте показывается заснеженный силуэт легендарной; самолет, притворно постанывая, резко снижается и, чувствительно плюхнув, приземляется на залитый солнцем асфальт аэропорта Нарита.
3. Почти бессонная ночь дает о себе знать: происходящее кажется малореальным. Пройдя по изукрашенным иероглифами переходам, попадаешь в небольшой накопитель, откуда автоматический поезд, лишенный машиниста, везет пассажира в основное здание терминала: там специально обученный японец снимает ему отпечатки пальцев (отчего сразу чувствуешь себя подозреваемым, готовым признаться под тяжестью улик), сканирует сетчатку глаза; подхватив свой чемоданишко идешь к плотоядно улыбающемуся таможеннику, который немедленно начинает ощупывать его в поисках двойного дна; миновав и эту преграду выходишь за ворота, где - чудо из чудес - стоит высокочтимый molodiakov, с которым мы не далее как неделю назад расстались в Москве. Действие обретает смысл и ритм: после череды непростых манипуляций с билетным автоматом и турникетами метро мы садимся в плюшевую квазиэлектричку и среди сельскохозяйственных пейзажей бедной префектуры Тиба едем в Токио, по пути строя честолюбивые планы - не спать, потакая джетлагу, а немедленно, отринув багаж, отправляться в сторону Тихого океана. Покуда наш поезд вяло тащится меж зеленых кущ и рисовых полей, я должен решительно высказаться в адрес тех, кто пишет и издает путеводители.
4. Такое впечатление, что все эти граждане либо путешествуют с собственным дворецким, либо, достигнув ангельского чина, не нуждаются ни в чем земном. Перед отъездом я купил два путеводителя - маленький, изданный «Афишей» и здоровенный, переведенный с оригинала Rough Guides. Ни в одном из них не было принципиальных - и чувствительных для неофита вещей: как пользоваться токийским метро (ключевой момент - пройдя турникет, надо забрать обратно билетик, высунувшийся из чрева, чтоб скормить его близнецу на конечной станции), как рассчитать цену проезда (по схеме с иероглифами, висящей над билетными автоматами), где купить переходник для электроприборов (лучше всего - заранее, поскольку в обычных магазинах его нет; мы чудом нашли в лавке при гигантском отеле), как платить европейской кредиткой (с большим трудом: в большей части магазинов терминалы с ней несовместимы, да и вообще здесь в чести исключительно наличные), где снять с карточки йены (очень непросто! 99 %% банкоматов обслуживают только японские карты; мы едва отыскали терминал Ситибанка близ станции метро Готанда; лучше же - везти с собой) и мн. др.
5. Шумя, шипя, свистя наш маленький поезд подползал к окрестностям Камакуры - излюбленному месту отдыха трудовых токийцев. Спустившись с платформы, попадаешь на маленькую прямую улочку, лишенную привычных примет: здесь нет тротуара (если не считать узенькой полоски, пунктиром отъеденной от проезжей части), но нет и машин; внятная теснота, вечно тяготеющая над японцами, оборачивается отсутствием переходов между жизнью частной и общинной: отворяется калитка и прямо перед тобой рельсы с ползущим по ним полупоездом-полутрамваем. Вокруг деревня, но странная: дома из дерева (кирпич здесь исторически не в чести из-за землетрясений), улица мощена булыжником; по обе стороны стоят торговые автоматы - важный и приятный компонент японской жизни; мягкий бриз доносит влажные вздохи океана. В первые полчаса привыкаешь к культурной функции цыгана: тебя не то, чтобы сторонятся, но ухо держат востро, ибо внешностью ты непривычно страшен - за ближайшую неделю мне довелось ловить и заинтересованные взгляды из-под насурьмленных бровей и неприкрытое восхищение деревенских детишек: общество здесь моноэтническое, так что, встретив на улице чернокожего, чуешь в нем земляка, товарища по изгойству. Выходим на набережную: за широким пляжем серого песка катит воды Тихий океан (третий в нашей жизни; остался Индийский), за языком залива в розовом тумане встает призрачная Фудзи, в островерхих волнах уклюже переваливаются на досках обтянутые черным японцы. Городской пейзаж, обычный при панорамном взгляде, хорош в деталях: городские птицы здесь - ястребы и вороны (что как-то исподволь аукается с воинственными обычаями аборигенов); собачки носят кокетливые комбинезоны (чистая дань стыдливости и моде - на улице +23); машины тащатся по левой стороне. Проехав пару остановок на псевдотрамвае, идем по улице к гигантскому бронзовому Будде; по пути - кафе, вокруг которого клубятся серенькие белки, с небрежной грацией скачущие по проводам, столбам, отвесным стенам. Будда равнодушно взирает на прихожан; общая величественность фигуры слегка смазывается дверцами, сделанными у него с тыльной стороны, за малую мзду можно посетить его изнутри; мы отказываемся. В небольшой… как сказать? сусечной? сушильнице? - в небольшом кафе, специализирующемся на изготовлении суси, два Великих Кормчих быстро-быстро лепят лакомые блюда, раздавая их страждущим; для подсчета съеденного используются блюдечки, на которых суси доставляются едоку: желтый цвет означает сто иен, синий - двести, серый - триста. «Молчали желтые и синие»: к нумерологической теории семантики цвета (Ученые записки Тартуского университета за невестькакой год).
6. Сезон восхождений на Фудзияму ограничен двумя месяцами, когда на вершине нет снега - июлем и августом, но из символических соображений хотелось хотя бы вскользь, но посетить ее горделивые склоны. Дорога из Токио занимает три с лишним часа: сначала едешь на городской электричке до пригородного узла, потом пересаживаешься на поезд местного значения, затем - на Фудзи-экспресс, медленно влекущийся в предгорьях великой горы. Конечная его станция - Кавагутико - по имени одного из пяти придворных ее озер. Здесь можно купить билеты на автобус, идущий до «пятой станции» - расположенной на высоте двух с лишним километров, откуда начинается собственно пешеходная часть восхождения. До отправления еще почти час, так что идем смотреть на озеро, спугнув по пути пару местных макак - диких обезьян, распространенных по всей территории Японии. В близлежащем супермаркете покупаем изящно устроенные коробочки с едой, пару бутылок местного красного и - для немедленного употребления - фляжку виски «Suntory», ласково называемого в местной диаспоре «Санаторным». На берегу чудесного горного озера, под ласковой сенью краснеющих кленов момидзи (любование которыми представляет собой эстетический ритуал, равновеликий созерцанию цветущей сакуры), мы предаемся вкушению и медитации под ласковыми взглядами японцев: «гайдзины, а понимают», - читается в их умудренных взорах. Спустя час маленький пустой автобус везет нас к пятой станции, с которой я начал свое правдивое повествование.
7. В один из вечеров гостеприимный хозяин демонстрировал нам часть своей коллекции, посвященную американскому писателю Дж. С. Виреку; подавленный ее обстоятельностью («а вот - письмо его бабушки», «а вот - рукопись дедушки» etc) и разгоряченный «Санаторным», я брякнул невпопад, допустив неловкость: «а его собаки у тебя нет автографа?». Профессор посмотрел на меня долгим самурайским взглядом, после чего бесстрастно достал с полки альбом и молча открыл его на нужной странице: во всю ее ширину красовалась фотография лохматой псины, под которой белел синеватый оттиск ее лапки, обмокнутой в чернила - оказывается, этот альбом друзья и почитатели покойного Вирека приготовили в единственном экземпляре к его юбилею.
8. Наскоро освоившись в японской столице, приобретаешь комплекс Алисы в Зазеркалье: все кругом настолько привычно удивительное, что каждая следующая деталь вызывает вместо изумления какое-то чувство сбывшегося предсказания. Громыхающие переулочки Акихабары, куда мы заехали по вопросам коллекционных фигурок (из какофонии вдруг выделился хвост русской фразы с кошачьими интонациями: «…приветствовать вас в нашем магазине…»), рассыпчатые огни Гинзы, могучие небоскребы делового центра, многослойный центральный вокзал, где на каждом этаже что-нибудь прибывает и отправляется: бархатный водоворот впечатлений затягивает тебя и, ослепив калейдоскопом, выбрасывает в блаженную тишину: парк-музей под открытым небом, где собраны образцы старинных зданий со всей Японии. Некоторые из здешних домов перемещались с места на место по два-три раза, так что назвать их недвижимостью можно только в насмешку, но экспозиция, великий уравнитель, сводит воедино воплощенные в них социальные полюса: вот бедный декханин варит себе горсточку риса в избе без дымохода, а вот, по соседству, тень сгоряча зарезанного министра финансов бродит по своим многоярусным покоям, стеная об инфляции. В купеческих хоромах сама архитектура напоминает об эксплуатации человека человеком: низкий вход (кланяйся!), толстые стены, жесткие циновки. По соседству - жилье вестернизированного фотографа начала века: татами еще на месте, но в дверь уже скребется пианино: принимай, хозяин, гостей! Сажай их на венские кресла, играй им венские вальсы, читай венских мудрецов: двадцатый век на дворе! Но виды из окна все те же: пагода, горы, бамбук.
9. Сходное смешение царит и в, грубо говоря, духовной сфере: чудна страна, не знавшая религиозных войн! Буддизм заплелся с синтоизмом да так, что не расплетешь: сходи в буддийский храм, воспари за 400 йен, созерцая сад камней (открыто с 9 до 17), а потом для верности сгоняй к бесплатным круглосуточным синтоистам, поклонись святой мышке, да брось монетку святой змейке - и будет тебе счастье. Синтоистские святилища охраняют парные собаки диковинного вида - одна с открытой пастью (говорит «а»), другая с закрытой - говорит «мммм»). Чтобы погрузиться в самую пучину свершений духа, садимся на дивный поезд синкансен и отбываем в город Киото. «Плох тот путник, что не взял в дорогу бэнто», - говорит старинная японская пословица - и точно! Плотно заселив шестнадцативагонный остроносый экспресс, пассажир со вздохом облегчения достает из пакетика коробку с едой, палочки, банку пива и начинает все это потреблять, поглядывая на мелькающие в окне красоты. Я, не запасшийся ничем, оплошал, но на помощь потерявшемуся гайдзину пришел Цветок Лотоса, катящий по проходу тележку со всем, что нужно в дороге и, спустя пять минут и тысячу йен автор этих строк практически ничем не отличается от своих соседей.
10. Киото прекрасен: от наполированного тысячами глаз «золотого павильона» до фантастического одиннадцатиэтажного вокзала (где можно вволю накататься на эскалаторах и наглядеться на величественные панорамы), все в нем - скромное совершенство, осознающее себя таковым. Любой, самый угловатый странник, найдет здесь что-то, полностью отвечающее его прихотливым духовным выступам: будет ли это прогулка вдоль журчащей реки, медитация в молчаливом храме, неторопливое насыщение в шумном ресторане. Поселившись в старинном и надменном Гионе, мы шли вечером по его полуосвещенным улицам: навстречу нам протопотала деревянными башмаками набеленная гейша, наряженная гейшей: сто или четыреста (но не двести!) лет пошли прочь и снова варвары брели по каменной мостовой и снова юная леди отводила взгляд, чтобы не осквернить его об нечестивцев. На этом вневременном фоне взгляд поневоле цепляется за приметы, оставшиеся от приливов и отливов истории: так, на берегу полноводной Камо притаилось кафе, некогда марксистское: в подковообразном зале лет семьдесят назад собирался угнетенный японский элемент, чтобы почитать стабуха (т.е. сочинения Сталина и Бухарина - и в этом склеивании имен хищника и жертвы - важная черта местного духа). «Товарищ Цветок Лотоса», - говорили посетители, - «мне двойной эспрессо и «Вопросы ленинизма»», - и немедля получали просимое. Форму кафе имело подковообразную и в специальной нише у входа таился зоркий ленинец: при приближении стражника он подавал сигнал и посетители разом прятали крамольное стабуха и продолжали пить аполитичный кофе. Выпили его и мы; с типичным марксистским пренебрежениям к условностям Цветок Лотоса принес мне кофе с молоком под видом американо, но мы, привычные ко всему, стерпели и это.
11. Восемь дней пролетели как один миг: мы дважды поднимались в горы (второй раз - на отличный десятикилометровый маршрут вокруг горы Такао), гуляли по берегу океана и вдоль реки, любовались краснеющими кленами и цветущим трициртисом, видели каменных мышей и живых оленей. В городе Нара, в ста километрах от Киото, огромное стадо грациозных парнокопытных настойчиво взимает дань в виде соленых галет с туристов, приезжающих посмотреть на гигантского Будду, брата-близнеца того, что мы видели в Камакуре. Прогуливаясь по громадному парку и рассуждая о том, какое впечатление производили на человека Х века две 95-тиметровые пагоды, некогда окаймлявшие павильон, мы вяло заспорили об обратной дороге и предстоящем ужине. В какой-то момент сюрреалистичность этих прогнозов стала почти осязаемой: находясь в семистах километрах от цели, не имея билетов и не зная расписания, мы всерьез дискутировали, доберемся ли мы за три часа, чтобы не торопясь поспеть к ужину: в российских реалиях это примерно то же, что находясь в полдень в Балахне, назначать встречу на четыре часа в Москве. Между тем, все прошло как по маслу: электричка до Киото, синкансен до Токио - и вот мы уже селимся на последнюю ночь в отеле, который, расщедрившись, отправляет нас в сьют на 25-й этаж - с невероятной панорамой ночного Токио и дребезжащим ожиданием сейсмической активности. Ранним утром следующего дня мы были в аэропорту. Соотечественников в зале ожидания узнаешь безошибочно - по тому, с какой непосредственностью они занимают сиденья для инвалидов и с какой безжалостной силой накрашены в 7 утра лица их юных спутниц. С самурайским спокойствием мы загрузились в самолет и, оставляя за собой белый дымчатый хвост, скрылись в синеющем небе.
P.S. Огромное спасибо Ольге Андреевой и Василию Молодякову за приветливость и доброту.
2. Поездка сюда сложилась как-то сама собой: в июне мы с дочерью вяло обсуждали, что неплохо бы как-нибудь съездить в Японию (лучшая половина семьи изначально отказалась нам сопутствовать); в августе я ради смеха упомянул об этом в письме к своему дорогому другу японскому профессору molodiakov, который отнесся к этой идее с энтузиазмом; в сентябре чрезвычайно компетентная леди из туристического агентства (Япония не выдает визы одиноким странникам) предложила нам выбрать отели и «определиться с датами», - и вот уже в промозглый ноябрьский денек современный Боинг Японских авиалиний, преодолев широченный слой подрагивающих облаков, устремил высокотехнологичный нос на северо-восток, неся в своем чреве слегка встревоженного автора этих строк. Быстро темнеющее небо за окном заставляет сосредоточиться на внутрисалонных развлечениях, кои незамысловаты: юный Цветок Лотоса то и дело провозит по самолетному коридору тележку-самобранку, в которой, невидимый глазу, скрыт животворный источник бесплатного бренди (се парадиз, машинально думает путешественник); время от времени из той же тележки извлекаются японские яства. Самолет полон примерно наполовину, сказал бы оптимист (или пессимист?); перед лицом каждого пассажира расположен прямоугольный экранчик, призванный удовлетворить все возможные духовные запросы: он попеременно делается ареной электронного ристалища, полотнищем кинозала, меню аудиоплеера; погрузившись в его логические дебри, я настроил навигационную систему так, что она показывала ближайшие населенные пункты, мимо которых на страшной высоте проходил наш блуждающий маршрут. Повинуясь самолетной логике, лайнер забирал отчего-то круто к северу: миновав Ярославль, Кострому, Киров (пролетая над которым, мы, как и было условлено, помахали провожавшему нас взглядом Н.Ф.), мы нацелились на Воркуту-Салехард. Внизу расстилалось безбрежное темное море многолетних страданий: каждое из мелькавших - синее на желтом - названий влекло за собой цепь воспоминаний - здесь в угольном забое умирал, но выжил Кирилл Зданевич; тут - в Абези - погиб Пунин; в Ухте отбывал срок Николай Бруни; в Канске работала машинисткой ссыльная Яковлева-Ямпольская… в середине пути я задремал, а проснулся уже далеко в Восточной Сибири - Чита, где юные Асеев, Третьяков, Силлов несут свои ювенилии на суд профессору Азадовскому и откуда отправятся в Москву - первый за славой, остальные за погибелью; Благовещенск, где гимназист Агнивцев слагает первые строки, не подозревая о грядущей судьбе… В районе Дальнегорска светает: ослепительный бело-желтый шарик выкатывается из-за горизонта и повисает в воздухе; самолет потряхивает, на табло появляются японские названия в русской транскрипции, скрипучий поворот руля - и самолет берет курс на юг. В салоне зажигается свет, Цветок Лотоса раздает завтрак; в подсвеченный синим иллюминатор видно серое море, кружевные облака, среди которых вдруг на горизонте показывается заснеженный силуэт легендарной; самолет, притворно постанывая, резко снижается и, чувствительно плюхнув, приземляется на залитый солнцем асфальт аэропорта Нарита.
3. Почти бессонная ночь дает о себе знать: происходящее кажется малореальным. Пройдя по изукрашенным иероглифами переходам, попадаешь в небольшой накопитель, откуда автоматический поезд, лишенный машиниста, везет пассажира в основное здание терминала: там специально обученный японец снимает ему отпечатки пальцев (отчего сразу чувствуешь себя подозреваемым, готовым признаться под тяжестью улик), сканирует сетчатку глаза; подхватив свой чемоданишко идешь к плотоядно улыбающемуся таможеннику, который немедленно начинает ощупывать его в поисках двойного дна; миновав и эту преграду выходишь за ворота, где - чудо из чудес - стоит высокочтимый molodiakov, с которым мы не далее как неделю назад расстались в Москве. Действие обретает смысл и ритм: после череды непростых манипуляций с билетным автоматом и турникетами метро мы садимся в плюшевую квазиэлектричку и среди сельскохозяйственных пейзажей бедной префектуры Тиба едем в Токио, по пути строя честолюбивые планы - не спать, потакая джетлагу, а немедленно, отринув багаж, отправляться в сторону Тихого океана. Покуда наш поезд вяло тащится меж зеленых кущ и рисовых полей, я должен решительно высказаться в адрес тех, кто пишет и издает путеводители.
4. Такое впечатление, что все эти граждане либо путешествуют с собственным дворецким, либо, достигнув ангельского чина, не нуждаются ни в чем земном. Перед отъездом я купил два путеводителя - маленький, изданный «Афишей» и здоровенный, переведенный с оригинала Rough Guides. Ни в одном из них не было принципиальных - и чувствительных для неофита вещей: как пользоваться токийским метро (ключевой момент - пройдя турникет, надо забрать обратно билетик, высунувшийся из чрева, чтоб скормить его близнецу на конечной станции), как рассчитать цену проезда (по схеме с иероглифами, висящей над билетными автоматами), где купить переходник для электроприборов (лучше всего - заранее, поскольку в обычных магазинах его нет; мы чудом нашли в лавке при гигантском отеле), как платить европейской кредиткой (с большим трудом: в большей части магазинов терминалы с ней несовместимы, да и вообще здесь в чести исключительно наличные), где снять с карточки йены (очень непросто! 99 %% банкоматов обслуживают только японские карты; мы едва отыскали терминал Ситибанка близ станции метро Готанда; лучше же - везти с собой) и мн. др.
5. Шумя, шипя, свистя наш маленький поезд подползал к окрестностям Камакуры - излюбленному месту отдыха трудовых токийцев. Спустившись с платформы, попадаешь на маленькую прямую улочку, лишенную привычных примет: здесь нет тротуара (если не считать узенькой полоски, пунктиром отъеденной от проезжей части), но нет и машин; внятная теснота, вечно тяготеющая над японцами, оборачивается отсутствием переходов между жизнью частной и общинной: отворяется калитка и прямо перед тобой рельсы с ползущим по ним полупоездом-полутрамваем. Вокруг деревня, но странная: дома из дерева (кирпич здесь исторически не в чести из-за землетрясений), улица мощена булыжником; по обе стороны стоят торговые автоматы - важный и приятный компонент японской жизни; мягкий бриз доносит влажные вздохи океана. В первые полчаса привыкаешь к культурной функции цыгана: тебя не то, чтобы сторонятся, но ухо держат востро, ибо внешностью ты непривычно страшен - за ближайшую неделю мне довелось ловить и заинтересованные взгляды из-под насурьмленных бровей и неприкрытое восхищение деревенских детишек: общество здесь моноэтническое, так что, встретив на улице чернокожего, чуешь в нем земляка, товарища по изгойству. Выходим на набережную: за широким пляжем серого песка катит воды Тихий океан (третий в нашей жизни; остался Индийский), за языком залива в розовом тумане встает призрачная Фудзи, в островерхих волнах уклюже переваливаются на досках обтянутые черным японцы. Городской пейзаж, обычный при панорамном взгляде, хорош в деталях: городские птицы здесь - ястребы и вороны (что как-то исподволь аукается с воинственными обычаями аборигенов); собачки носят кокетливые комбинезоны (чистая дань стыдливости и моде - на улице +23); машины тащатся по левой стороне. Проехав пару остановок на псевдотрамвае, идем по улице к гигантскому бронзовому Будде; по пути - кафе, вокруг которого клубятся серенькие белки, с небрежной грацией скачущие по проводам, столбам, отвесным стенам. Будда равнодушно взирает на прихожан; общая величественность фигуры слегка смазывается дверцами, сделанными у него с тыльной стороны, за малую мзду можно посетить его изнутри; мы отказываемся. В небольшой… как сказать? сусечной? сушильнице? - в небольшом кафе, специализирующемся на изготовлении суси, два Великих Кормчих быстро-быстро лепят лакомые блюда, раздавая их страждущим; для подсчета съеденного используются блюдечки, на которых суси доставляются едоку: желтый цвет означает сто иен, синий - двести, серый - триста. «Молчали желтые и синие»: к нумерологической теории семантики цвета (Ученые записки Тартуского университета за невестькакой год).
6. Сезон восхождений на Фудзияму ограничен двумя месяцами, когда на вершине нет снега - июлем и августом, но из символических соображений хотелось хотя бы вскользь, но посетить ее горделивые склоны. Дорога из Токио занимает три с лишним часа: сначала едешь на городской электричке до пригородного узла, потом пересаживаешься на поезд местного значения, затем - на Фудзи-экспресс, медленно влекущийся в предгорьях великой горы. Конечная его станция - Кавагутико - по имени одного из пяти придворных ее озер. Здесь можно купить билеты на автобус, идущий до «пятой станции» - расположенной на высоте двух с лишним километров, откуда начинается собственно пешеходная часть восхождения. До отправления еще почти час, так что идем смотреть на озеро, спугнув по пути пару местных макак - диких обезьян, распространенных по всей территории Японии. В близлежащем супермаркете покупаем изящно устроенные коробочки с едой, пару бутылок местного красного и - для немедленного употребления - фляжку виски «Suntory», ласково называемого в местной диаспоре «Санаторным». На берегу чудесного горного озера, под ласковой сенью краснеющих кленов момидзи (любование которыми представляет собой эстетический ритуал, равновеликий созерцанию цветущей сакуры), мы предаемся вкушению и медитации под ласковыми взглядами японцев: «гайдзины, а понимают», - читается в их умудренных взорах. Спустя час маленький пустой автобус везет нас к пятой станции, с которой я начал свое правдивое повествование.
7. В один из вечеров гостеприимный хозяин демонстрировал нам часть своей коллекции, посвященную американскому писателю Дж. С. Виреку; подавленный ее обстоятельностью («а вот - письмо его бабушки», «а вот - рукопись дедушки» etc) и разгоряченный «Санаторным», я брякнул невпопад, допустив неловкость: «а его собаки у тебя нет автографа?». Профессор посмотрел на меня долгим самурайским взглядом, после чего бесстрастно достал с полки альбом и молча открыл его на нужной странице: во всю ее ширину красовалась фотография лохматой псины, под которой белел синеватый оттиск ее лапки, обмокнутой в чернила - оказывается, этот альбом друзья и почитатели покойного Вирека приготовили в единственном экземпляре к его юбилею.
8. Наскоро освоившись в японской столице, приобретаешь комплекс Алисы в Зазеркалье: все кругом настолько привычно удивительное, что каждая следующая деталь вызывает вместо изумления какое-то чувство сбывшегося предсказания. Громыхающие переулочки Акихабары, куда мы заехали по вопросам коллекционных фигурок (из какофонии вдруг выделился хвост русской фразы с кошачьими интонациями: «…приветствовать вас в нашем магазине…»), рассыпчатые огни Гинзы, могучие небоскребы делового центра, многослойный центральный вокзал, где на каждом этаже что-нибудь прибывает и отправляется: бархатный водоворот впечатлений затягивает тебя и, ослепив калейдоскопом, выбрасывает в блаженную тишину: парк-музей под открытым небом, где собраны образцы старинных зданий со всей Японии. Некоторые из здешних домов перемещались с места на место по два-три раза, так что назвать их недвижимостью можно только в насмешку, но экспозиция, великий уравнитель, сводит воедино воплощенные в них социальные полюса: вот бедный декханин варит себе горсточку риса в избе без дымохода, а вот, по соседству, тень сгоряча зарезанного министра финансов бродит по своим многоярусным покоям, стеная об инфляции. В купеческих хоромах сама архитектура напоминает об эксплуатации человека человеком: низкий вход (кланяйся!), толстые стены, жесткие циновки. По соседству - жилье вестернизированного фотографа начала века: татами еще на месте, но в дверь уже скребется пианино: принимай, хозяин, гостей! Сажай их на венские кресла, играй им венские вальсы, читай венских мудрецов: двадцатый век на дворе! Но виды из окна все те же: пагода, горы, бамбук.
9. Сходное смешение царит и в, грубо говоря, духовной сфере: чудна страна, не знавшая религиозных войн! Буддизм заплелся с синтоизмом да так, что не расплетешь: сходи в буддийский храм, воспари за 400 йен, созерцая сад камней (открыто с 9 до 17), а потом для верности сгоняй к бесплатным круглосуточным синтоистам, поклонись святой мышке, да брось монетку святой змейке - и будет тебе счастье. Синтоистские святилища охраняют парные собаки диковинного вида - одна с открытой пастью (говорит «а»), другая с закрытой - говорит «мммм»). Чтобы погрузиться в самую пучину свершений духа, садимся на дивный поезд синкансен и отбываем в город Киото. «Плох тот путник, что не взял в дорогу бэнто», - говорит старинная японская пословица - и точно! Плотно заселив шестнадцативагонный остроносый экспресс, пассажир со вздохом облегчения достает из пакетика коробку с едой, палочки, банку пива и начинает все это потреблять, поглядывая на мелькающие в окне красоты. Я, не запасшийся ничем, оплошал, но на помощь потерявшемуся гайдзину пришел Цветок Лотоса, катящий по проходу тележку со всем, что нужно в дороге и, спустя пять минут и тысячу йен автор этих строк практически ничем не отличается от своих соседей.
10. Киото прекрасен: от наполированного тысячами глаз «золотого павильона» до фантастического одиннадцатиэтажного вокзала (где можно вволю накататься на эскалаторах и наглядеться на величественные панорамы), все в нем - скромное совершенство, осознающее себя таковым. Любой, самый угловатый странник, найдет здесь что-то, полностью отвечающее его прихотливым духовным выступам: будет ли это прогулка вдоль журчащей реки, медитация в молчаливом храме, неторопливое насыщение в шумном ресторане. Поселившись в старинном и надменном Гионе, мы шли вечером по его полуосвещенным улицам: навстречу нам протопотала деревянными башмаками набеленная гейша, наряженная гейшей: сто или четыреста (но не двести!) лет пошли прочь и снова варвары брели по каменной мостовой и снова юная леди отводила взгляд, чтобы не осквернить его об нечестивцев. На этом вневременном фоне взгляд поневоле цепляется за приметы, оставшиеся от приливов и отливов истории: так, на берегу полноводной Камо притаилось кафе, некогда марксистское: в подковообразном зале лет семьдесят назад собирался угнетенный японский элемент, чтобы почитать стабуха (т.е. сочинения Сталина и Бухарина - и в этом склеивании имен хищника и жертвы - важная черта местного духа). «Товарищ Цветок Лотоса», - говорили посетители, - «мне двойной эспрессо и «Вопросы ленинизма»», - и немедля получали просимое. Форму кафе имело подковообразную и в специальной нише у входа таился зоркий ленинец: при приближении стражника он подавал сигнал и посетители разом прятали крамольное стабуха и продолжали пить аполитичный кофе. Выпили его и мы; с типичным марксистским пренебрежениям к условностям Цветок Лотоса принес мне кофе с молоком под видом американо, но мы, привычные ко всему, стерпели и это.
11. Восемь дней пролетели как один миг: мы дважды поднимались в горы (второй раз - на отличный десятикилометровый маршрут вокруг горы Такао), гуляли по берегу океана и вдоль реки, любовались краснеющими кленами и цветущим трициртисом, видели каменных мышей и живых оленей. В городе Нара, в ста километрах от Киото, огромное стадо грациозных парнокопытных настойчиво взимает дань в виде соленых галет с туристов, приезжающих посмотреть на гигантского Будду, брата-близнеца того, что мы видели в Камакуре. Прогуливаясь по громадному парку и рассуждая о том, какое впечатление производили на человека Х века две 95-тиметровые пагоды, некогда окаймлявшие павильон, мы вяло заспорили об обратной дороге и предстоящем ужине. В какой-то момент сюрреалистичность этих прогнозов стала почти осязаемой: находясь в семистах километрах от цели, не имея билетов и не зная расписания, мы всерьез дискутировали, доберемся ли мы за три часа, чтобы не торопясь поспеть к ужину: в российских реалиях это примерно то же, что находясь в полдень в Балахне, назначать встречу на четыре часа в Москве. Между тем, все прошло как по маслу: электричка до Киото, синкансен до Токио - и вот мы уже селимся на последнюю ночь в отеле, который, расщедрившись, отправляет нас в сьют на 25-й этаж - с невероятной панорамой ночного Токио и дребезжащим ожиданием сейсмической активности. Ранним утром следующего дня мы были в аэропорту. Соотечественников в зале ожидания узнаешь безошибочно - по тому, с какой непосредственностью они занимают сиденья для инвалидов и с какой безжалостной силой накрашены в 7 утра лица их юных спутниц. С самурайским спокойствием мы загрузились в самолет и, оставляя за собой белый дымчатый хвост, скрылись в синеющем небе.
P.S. Огромное спасибо Ольге Андреевой и Василию Молодякову за приветливость и доброту.