Г.ГОЛОСОВ: "Уровень репрессивности режима - мера правдоподобности победы оппозиции" (июл 2019)
Политолог Григорий ГОЛОСОВ - о реакции Кремля на протесты, главной проблеме электоральных автократий и волнах демократизации
Григорий Голосов
Для любых режимов, похожих на российский, выборы - головная боль. С одной стороны, они нужны как источник легитимности, с другой - не нужны как выборы в обычном смысле слова. Когда лидер популярен, все легко, но разочарование, снижение доверия к нему вводят систему в кризис. Вот уже как минимум год кремлевские политические менеджеры вынуждены иметь дело с относительно низкими рейтингами лидера, с недовольством и протестами. Московские городские выборы с «безнадежными» фильтрами вроде бы должны были пройти гладко для властей, но оказалось, что независимые кандидаты хорошо сделали домашнюю работу и научились преодолевать созданные для них препятствия. Оппозиция оказалась на шаг впереди, и власти, нарушая законы и правила, пытаются исправить ситуацию. Означает ли это, что российский режим вступает в какую-то новую фазу? Каковы могут быть его дальнейшие действия?
Об этом Максим Трудолюбов поговорил с деканом факультета политических наук Европейского университета в Санкт-Петербурге Григорием ГОЛОСОВЫМ, автором недавно вышедшей книги «Автократия, или Одиночество власти».
- На каком этапе развития находится сейчас российский режим? С чем это можно сравнить? Кризис ли это, и если да, то насколько он серьезен? Почему Кремль решил усилить репрессии против оппозиции?
- Все авторитарные режимы - репрессивные. Демократические режимы в случае кризисов допускают возможность прихода оппозиции к власти. Авторитарные режимы любого типа этой возможности лишены, поэтому в случае реальной угрозы их естественный ответ - повышение репрессивности.
Электоральные авторитарные режимы отличаются только тем, что допускают политическое участие оппозиции, отвергая при этом перспективу ее прихода к власти. Уровень репрессивности режима - мера того, насколько правдоподобной власть считает возможность победы оппозиции на выборах. Если такая перспектива кажется власти реальной, то репрессивность режима повышается. Дальнейшие вариации связаны с тем, насколько эффективно режим на доэлекторальных фазах устраняет эту угрозу.
Допустим, сингапурский режим довольно малорепрессивен в периоды избирательных кампаний. Но это потому, что шансы оппозиции получить сколько-нибудь ощутимую долю мест в парламенте до самого последнего времени были ничтожными из-за систематической работы по манипулированию избирательной системой и зачистке оппозиции, которую режим вел между избирательными кампаниями.
Российский политический режим, стремясь избежать дальнейшего повышения репрессивности, уже такие меры предпринимал. Была и зачистка оппозиции между выборами, и модификации избирательной системы, которые предотвращают приход оппозиции к власти. Но эти меры не были такими эффективными, как в Сингапуре.
- И что дальше?
- Отсюда две перспективы: либо дальнейшее повышение репрессивности, либо дальнейшая систематическая зачистка политического поля. Разумеется, эти две стратегии совместимы. И разумеется, выбор той или иной из них как приоритетной прямо определяется тем, насколько реальными будут, с точки зрения власти, шансы оппозиции победить на выборах.
Поскольку власти постепенно теряют поддержку, и вполне возможно, что протестные настроения будут нарастать, то повышение репрессивности - более вероятный сценарий. Я не хочу сказать, что это предпочтительный сценарий для властей. Предпочтительнее для них было бы, если бы граждане их поддерживали. Угроза победы оппозиции на выборах устранялась бы тогда за счет поддержки населения или его пассивности. Но если сохранится нынешний вектор динамики общественных настроений, то повышение репрессивности кажется вероятным.
- Чтобы разобраться в разных системах координат: как соотносятся авторитаризм и электоральный авторитаризм, которыми вы оперируете, с теми тремя типами авторитарных режимов, которые выделяет Барбара Геддес в своих работах - военная диктатура, персоналистский и однопартийный режимы?
#
Барбара Геддес и еще ряд исследователей пишут, что авторитарные режимы разного сорта по-разному реагируют на кризисы, имеют разную продолжительность жизни и по-разному разлагаются и терпят крах. Продолжительность жизни военных диктатур меньше, чем у двух других типов - персоналистских и однопартийных режимов. В случае кризиса военные вероятнее идут на переговоры и сделки, чем представители двух других типов диктатур. У военных есть работа помимо политики, им интереснее жить на военном бюджете, чем заниматься политикой.
Однопартийные режимы, например, коммунистические, живут дольше остальных двух типов диктатур. В случае кризиса они стремятся перетянуть на свою сторону противников. Партия - это организация, и она стремится просуществовать дольше, чем длится одна человеческая жизнь. Поэтому внутри вырабатываются договоренности о передаче власти. Однопартийные диктатуры могут выживать даже при жестоких экономических кризисах и волнениях, но в крайнем случае могут соглашаться и на переговоры о мирном транзите власти.
Персоналистские режимы живут дольше военных, но меньше однопартийных. Они ограничены одной жизнью, и обладатель этой жизни за нее борется. В случае кризиса персоналистские режимы занимают круговую оборону. У их лидеров нет другой работы, как у военных, у них нет организации, как у партийных вождей. Военные, спецслужбы, чиновничьи кланы, магнаты, народные трибуны, просто люди на улицах представляют для них потенциальную угрозу. Разделять их, давать заработать, но не давать закрепиться, морочить им головы, увольнять, менять, переставлять, стравливать, переписывать законы и правила - вот что приходится делать персоналистскому лидеру. Диктатуры этого типа чаще других двух заканчиваются восстаниями, убийствами, вторжениями и потом трансформируются в другой авторитарный режим.
См. статья «Как распадаются авторитарные режимы», книга «Как устроены диктатуры», книга «Диктаторы и диктатуры».
#
- Если вдаваться в эти детали, то мой подход очень близок к подходу Геддес. Но я считаю, что нужно провести дополнительную аналитическую работу, чтобы прояснить природу того, что она называет персоналистским режимом. Как справедливо указывали многие критики, все политические режимы, в том числе и демократические, являются в той или иной мере персоналистскими. Этот тип в чистом виде не вычленяется. Персонализм - это противоположность институционализации. В любом режиме персоналистский момент может возрастать до такой степени, что институциональные характеристики режима смазываются и уходят на второй план. Это может происходить с коммунистическим режимом, как было, например, в Румынии при Николае Чаушеску. Это может произойти и при монархии, когда монарх начинает править по произволу, а не по нормам системы.
Особенность электоральных авторитарных режимов в том, что у них нет адекватного способа институционализации, который позволил бы сохранять и передавать власть законным путем. Выборы не являются таким механизмом, потому что проиграть их действующий правитель не может, а другого законного механизма нет. Поэтому, в отличие от других типов, электоральные авторитарные режимы становятся персоналистскими по необходимости.
Партийный режим (например, коммунистический) по необходимости персоналистским не становится. Так, во Вьетнаме мы видим долго существующий режим, который на нынешнем этапе своего развития не содержит персоналистской составляющей вообще - никто, кроме экспертов, не знает, кто правит Вьетнамом. Некоторые называют это «анонимным руководством». «Анонимное руководство» возможно и в условиях военной диктатуры, и даже при монархии: во многих традиционных монархиях личность правителя вообще не имела значения. В тенденции, то есть в рамках долгосрочной логики собственного развития, только электоральный авторитарный режим обречен на превращение в персоналистскую диктатуру. Так что, когда Геддес говорит о персоналистских режимах, она имеет в виду эмпирическую реальность электоральных авторитарных систем. Но ее терминология не очень удачна.
- Правильно ли понимать, что электоральный авторитаризм и персоналистские диктатуры с большей вероятностью сменяются другими авторитарными режимами?
- Собственно, это не теоретически обоснованное заключение Геддес, а ее вывод, сделанный на основе большого количества наблюдений - проанализированных режимов. Но теоретическую логику такого рода построить можно, и она состоит в том, что коль скоро электоральный авторитарный режим не может смениться электоральным путем, то он может смениться, скорее всего, путем государственного переворота. И вероятность того, что в результате переворота появится новый авторитарный режим, а не демократия, высока. Более того, я полагаю, что наличие авторитарного переходного периода между электоральным авторитаризмом и демократией полезно с точки зрения дальнейшей консолидации демократии.
Такие резкие переходы к демократии, как были в Восточной Европе в конце 1980-х годов, скорее, историческое исключение, чем правило. Более нормален некий переходный период авторитарного типа. Сначала происходит крах режима, что может включать в себя «пакты» по образцу испанского транзита, но может и не включать. Затем, в процессе политической борьбы внутри победившего лагеря и достижения компромиссов, создаются демократические институты, и страна выходит на свободные выборы. И потом уже консолидируется демократия. Например, последние события в Судане демонстрируют именно такую установку сторонников демократии: их требование - не немедленный переход к демократии, не «свободные выборы» (свободный характер которых после десятилетий диктатуры был бы сомнителен), а трехлетний переходный период.
- Если посмотреть глобально, взять общий план, что произошло с волнами демократизации? Ощущение обратного движения - это просто ощущение или действительно процесс развернулся?
- Метафора «волны» предполагает, что она спадает в какой-то момент. Так и произошло с третьей волной демократизации. Она началась в 1974 году португальской революцией и достигла пика в середине 1990-х. Потом произошла стабилизация глобальных показателей демократии. С 2014 года наблюдается некоторый спад, очень слабый и пока еще несущественный с аналитической точки зрения. Ясно, что для этого спада есть некоторые объективные причины. Но достаточны ли эти причины для того, чтобы кардинально переломить тенденцию к демократизации, не очевидно. Поэтому на вопрос отвечу так: мы находимся на спаде третьей волны демократизации. Однако никакого определенного прогноза отсюда не следует. Конечно, спад может продолжиться, дойти до гораздо более низкой точки. Но может и прекратиться, и тогда начнется четвертая волна.
Republic (бывший Slon), 27.07.2019
https://republic.ru/posts/94285
Примечание: все выделения в тексте - мои.
Григорий Голосов
Для любых режимов, похожих на российский, выборы - головная боль. С одной стороны, они нужны как источник легитимности, с другой - не нужны как выборы в обычном смысле слова. Когда лидер популярен, все легко, но разочарование, снижение доверия к нему вводят систему в кризис. Вот уже как минимум год кремлевские политические менеджеры вынуждены иметь дело с относительно низкими рейтингами лидера, с недовольством и протестами. Московские городские выборы с «безнадежными» фильтрами вроде бы должны были пройти гладко для властей, но оказалось, что независимые кандидаты хорошо сделали домашнюю работу и научились преодолевать созданные для них препятствия. Оппозиция оказалась на шаг впереди, и власти, нарушая законы и правила, пытаются исправить ситуацию. Означает ли это, что российский режим вступает в какую-то новую фазу? Каковы могут быть его дальнейшие действия?
Об этом Максим Трудолюбов поговорил с деканом факультета политических наук Европейского университета в Санкт-Петербурге Григорием ГОЛОСОВЫМ, автором недавно вышедшей книги «Автократия, или Одиночество власти».
- На каком этапе развития находится сейчас российский режим? С чем это можно сравнить? Кризис ли это, и если да, то насколько он серьезен? Почему Кремль решил усилить репрессии против оппозиции?
- Все авторитарные режимы - репрессивные. Демократические режимы в случае кризисов допускают возможность прихода оппозиции к власти. Авторитарные режимы любого типа этой возможности лишены, поэтому в случае реальной угрозы их естественный ответ - повышение репрессивности.
Электоральные авторитарные режимы отличаются только тем, что допускают политическое участие оппозиции, отвергая при этом перспективу ее прихода к власти. Уровень репрессивности режима - мера того, насколько правдоподобной власть считает возможность победы оппозиции на выборах. Если такая перспектива кажется власти реальной, то репрессивность режима повышается. Дальнейшие вариации связаны с тем, насколько эффективно режим на доэлекторальных фазах устраняет эту угрозу.
Допустим, сингапурский режим довольно малорепрессивен в периоды избирательных кампаний. Но это потому, что шансы оппозиции получить сколько-нибудь ощутимую долю мест в парламенте до самого последнего времени были ничтожными из-за систематической работы по манипулированию избирательной системой и зачистке оппозиции, которую режим вел между избирательными кампаниями.
Российский политический режим, стремясь избежать дальнейшего повышения репрессивности, уже такие меры предпринимал. Была и зачистка оппозиции между выборами, и модификации избирательной системы, которые предотвращают приход оппозиции к власти. Но эти меры не были такими эффективными, как в Сингапуре.
- И что дальше?
- Отсюда две перспективы: либо дальнейшее повышение репрессивности, либо дальнейшая систематическая зачистка политического поля. Разумеется, эти две стратегии совместимы. И разумеется, выбор той или иной из них как приоритетной прямо определяется тем, насколько реальными будут, с точки зрения власти, шансы оппозиции победить на выборах.
Поскольку власти постепенно теряют поддержку, и вполне возможно, что протестные настроения будут нарастать, то повышение репрессивности - более вероятный сценарий. Я не хочу сказать, что это предпочтительный сценарий для властей. Предпочтительнее для них было бы, если бы граждане их поддерживали. Угроза победы оппозиции на выборах устранялась бы тогда за счет поддержки населения или его пассивности. Но если сохранится нынешний вектор динамики общественных настроений, то повышение репрессивности кажется вероятным.
- Чтобы разобраться в разных системах координат: как соотносятся авторитаризм и электоральный авторитаризм, которыми вы оперируете, с теми тремя типами авторитарных режимов, которые выделяет Барбара Геддес в своих работах - военная диктатура, персоналистский и однопартийный режимы?
#
Барбара Геддес и еще ряд исследователей пишут, что авторитарные режимы разного сорта по-разному реагируют на кризисы, имеют разную продолжительность жизни и по-разному разлагаются и терпят крах. Продолжительность жизни военных диктатур меньше, чем у двух других типов - персоналистских и однопартийных режимов. В случае кризиса военные вероятнее идут на переговоры и сделки, чем представители двух других типов диктатур. У военных есть работа помимо политики, им интереснее жить на военном бюджете, чем заниматься политикой.
Однопартийные режимы, например, коммунистические, живут дольше остальных двух типов диктатур. В случае кризиса они стремятся перетянуть на свою сторону противников. Партия - это организация, и она стремится просуществовать дольше, чем длится одна человеческая жизнь. Поэтому внутри вырабатываются договоренности о передаче власти. Однопартийные диктатуры могут выживать даже при жестоких экономических кризисах и волнениях, но в крайнем случае могут соглашаться и на переговоры о мирном транзите власти.
Персоналистские режимы живут дольше военных, но меньше однопартийных. Они ограничены одной жизнью, и обладатель этой жизни за нее борется. В случае кризиса персоналистские режимы занимают круговую оборону. У их лидеров нет другой работы, как у военных, у них нет организации, как у партийных вождей. Военные, спецслужбы, чиновничьи кланы, магнаты, народные трибуны, просто люди на улицах представляют для них потенциальную угрозу. Разделять их, давать заработать, но не давать закрепиться, морочить им головы, увольнять, менять, переставлять, стравливать, переписывать законы и правила - вот что приходится делать персоналистскому лидеру. Диктатуры этого типа чаще других двух заканчиваются восстаниями, убийствами, вторжениями и потом трансформируются в другой авторитарный режим.
См. статья «Как распадаются авторитарные режимы», книга «Как устроены диктатуры», книга «Диктаторы и диктатуры».
#
- Если вдаваться в эти детали, то мой подход очень близок к подходу Геддес. Но я считаю, что нужно провести дополнительную аналитическую работу, чтобы прояснить природу того, что она называет персоналистским режимом. Как справедливо указывали многие критики, все политические режимы, в том числе и демократические, являются в той или иной мере персоналистскими. Этот тип в чистом виде не вычленяется. Персонализм - это противоположность институционализации. В любом режиме персоналистский момент может возрастать до такой степени, что институциональные характеристики режима смазываются и уходят на второй план. Это может происходить с коммунистическим режимом, как было, например, в Румынии при Николае Чаушеску. Это может произойти и при монархии, когда монарх начинает править по произволу, а не по нормам системы.
Особенность электоральных авторитарных режимов в том, что у них нет адекватного способа институционализации, который позволил бы сохранять и передавать власть законным путем. Выборы не являются таким механизмом, потому что проиграть их действующий правитель не может, а другого законного механизма нет. Поэтому, в отличие от других типов, электоральные авторитарные режимы становятся персоналистскими по необходимости.
Партийный режим (например, коммунистический) по необходимости персоналистским не становится. Так, во Вьетнаме мы видим долго существующий режим, который на нынешнем этапе своего развития не содержит персоналистской составляющей вообще - никто, кроме экспертов, не знает, кто правит Вьетнамом. Некоторые называют это «анонимным руководством». «Анонимное руководство» возможно и в условиях военной диктатуры, и даже при монархии: во многих традиционных монархиях личность правителя вообще не имела значения. В тенденции, то есть в рамках долгосрочной логики собственного развития, только электоральный авторитарный режим обречен на превращение в персоналистскую диктатуру. Так что, когда Геддес говорит о персоналистских режимах, она имеет в виду эмпирическую реальность электоральных авторитарных систем. Но ее терминология не очень удачна.
- Правильно ли понимать, что электоральный авторитаризм и персоналистские диктатуры с большей вероятностью сменяются другими авторитарными режимами?
- Собственно, это не теоретически обоснованное заключение Геддес, а ее вывод, сделанный на основе большого количества наблюдений - проанализированных режимов. Но теоретическую логику такого рода построить можно, и она состоит в том, что коль скоро электоральный авторитарный режим не может смениться электоральным путем, то он может смениться, скорее всего, путем государственного переворота. И вероятность того, что в результате переворота появится новый авторитарный режим, а не демократия, высока. Более того, я полагаю, что наличие авторитарного переходного периода между электоральным авторитаризмом и демократией полезно с точки зрения дальнейшей консолидации демократии.
Такие резкие переходы к демократии, как были в Восточной Европе в конце 1980-х годов, скорее, историческое исключение, чем правило. Более нормален некий переходный период авторитарного типа. Сначала происходит крах режима, что может включать в себя «пакты» по образцу испанского транзита, но может и не включать. Затем, в процессе политической борьбы внутри победившего лагеря и достижения компромиссов, создаются демократические институты, и страна выходит на свободные выборы. И потом уже консолидируется демократия. Например, последние события в Судане демонстрируют именно такую установку сторонников демократии: их требование - не немедленный переход к демократии, не «свободные выборы» (свободный характер которых после десятилетий диктатуры был бы сомнителен), а трехлетний переходный период.
- Если посмотреть глобально, взять общий план, что произошло с волнами демократизации? Ощущение обратного движения - это просто ощущение или действительно процесс развернулся?
- Метафора «волны» предполагает, что она спадает в какой-то момент. Так и произошло с третьей волной демократизации. Она началась в 1974 году португальской революцией и достигла пика в середине 1990-х. Потом произошла стабилизация глобальных показателей демократии. С 2014 года наблюдается некоторый спад, очень слабый и пока еще несущественный с аналитической точки зрения. Ясно, что для этого спада есть некоторые объективные причины. Но достаточны ли эти причины для того, чтобы кардинально переломить тенденцию к демократизации, не очевидно. Поэтому на вопрос отвечу так: мы находимся на спаде третьей волны демократизации. Однако никакого определенного прогноза отсюда не следует. Конечно, спад может продолжиться, дойти до гораздо более низкой точки. Но может и прекратиться, и тогда начнется четвертая волна.
Republic (бывший Slon), 27.07.2019
https://republic.ru/posts/94285
Примечание: все выделения в тексте - мои.