Выбор Путина: "проект Сечин" vs "проект Собчак". Доклад Владимира ПАСТУХОВА (дек 2017) (2)
Начало:
https://loxovo.livejournal.com/8102157.html
Проект «Сечин»
Сечин является скорее фигурой символической, чем политической. Он не числится лидером какой-либо формальной и даже неформальной партии. Вполне возможно, что, как и Остап Бендер, он сам лично даже не подозревает, какую мудреную комбинацию сегодня разыгрывает на политической шахматной доске. Тем не менее, действуя инстинктивно и в своих собственных интересах, он, как никто другой, стал воплощением определенной тенденции, и в силу этого - знаковым персонажем.
Сечин - не теоретик и не идеолог, но своими практическими действиями он наиболее полно и последовательно выразил то, что можно было бы назвать «философией силовых реформ». Эта философия глубоко укоренена в русской истории и культуре. Суть ее - в беззаветной вере в творческий потенциал насилия и возведении насилия в нравственный и политический абсолют. Это альтернативный западному путь модернизации, который, тем не менее, в России неоднократно демонстрировал свою эффективность. У него остается много открытых, и еще больше - скрытых приверженцев. Это модернизация, основными элементами которой являются тотальный страх как движущая мотивация и эксплуатация масс как главный ресурс. Модернизация по-сечински - это пистолет без доброго слова. Проект «Сечин» - это ширма для тех, кто продвигает сталинизм без коммунизма. В некотором смысле Сечин напоминает Берию - практика и циника, начисто лишенного каких-либо идеологических предрассудков. За полтора десятилетия правления вокруг Путина собралась целая коллекция охранителей разных мастей, врагов всяческих перемен, ностальгирующих по старым временам. Но тренд, который олицетворяет собой Сечин, не является охранительным. Люди сечинского типа не боятся перемен, они готовы ломать сложившуюся систему, особенно под себя; их не страшат реформы. Просто их реформы не имеют ничего общего с мечтами либералов о России с европейскими ценностями.
«Дело Улюкаева» наглядно продемонстрировало, что модернизаторы незападного толка не хотят ждать милостей от природы, а готовы подталкивать перемены, в том числе провоцировать Путина на более решительные шаги в нужном им направлении. Они хотели бы переформатировать власть под «сечинский стандарт», то есть раз и навсегда подчинить законность целесообразности, а цели определять единолично. Им продолжает сниться по ночам так и не построенная за 20 лет вертикаль власти, оперевшись на которую они хотели бы перетряхнуть Россию, а может быть, и весь мир. Русское православное и коммунистическое мессианство в соединении с «великой энергетической утопией» делает их безрассудно смелыми.
Проект «Собчак»
Собчак - еще более символическая фигура, чем Сечин. Неожиданным образом этот странный коктейль из гламура и семейных связей очень многим пришелся по вкусу. Авторство проекта «Собчак» быстро стало одной из самых обсуждаемых тем. Многие полагают, что оно принадлежит Кремлю, который создает таким образом противовес Навальному. Парадокс, однако, состоит в том, что с практической точки зрения соревнование по поиску в этом проекте «ушей Кремля» лишено смысла. Кем бы и как бы ни был зачат ребенок, значение имеет только то, каким он родился. Кто бы и какие бы смыслы ни вкладывал изначально в идею продвижения Собчак в политику, все это потеряло актуальность в тот момент, когда проект стал реальностью. Он срезонировал с накопившимися общественными ожиданиями и стал развиваться по своему собственному сценарному плану. Это не значит, что он будет успешным, но нет сомнений, что он уйдет далеко в сторону от первоначального проектного задания.
На Собчак сейчас замкнулись нереализованные надежды самых различных властных кругов и слоев общества в институциональной модернизации (те самые, которые пять лет назад замыкались на Медведеве). Именно поэтому ожидания от Собчак оказались значительно выше ее реальных политических возможностей. За нее готовы уцепиться все, кто мечется между «белым» и «красным» террором, между полицейским сапогом и революцией. Она приемлема и для старой «семьи», и для скрытой номенклатурной оппозиции, и для значительной части интеллигенции. Естественно, что она вызывает резкое неприятие у силовиков и революционной демократии.
Собчак эксплуатирует мечту о ненасильственной модернизации, которая укоренена в русской истории не меньше, чем силовая модернизация. Она пунктирной линией проходит от екатерининских реформ через обе александровские реформы к Витте и даже к Косыгину с Горбачевым и Ельциным. По сути своей Собчак - это не столько альтернатива Навальному, сколько альтернатива Сечину, хотя, может быть, и задумывалась иначе. Если Сечин своей брутальностью напоминает Берию, то Собчак - это Хрущев в юбке.
Программа Собчак - это программа универсальной «конверсии»: экономической, внутриполитической и внешнеполитической. Это доброе слово без пистолета. Избегая призывов к коренной ломке системы, она хочет придать ей благообразные черты. И по сути, и по форме это концепт «Перестройка 3.0», если под «Перестройкой 2.0» понимать неудавшийся проект Медведева. В Собчак, на самом деле, гораздо больше от Горбачева и Медведева, чем ей самой бы и хотелось.
Номенклатурные утопии
И «Проект “Сечин”», и «Проект “Cобчак”» являются по своей сути номенклатурными утопиями. Конечно, чисто теоретически Путин может возглавить одну из борющихся партий, став либо новым Сталиным, либо новым Горбачевым. Но на практике он не может позволить себе ни того, ни другого, и не столько в силу своей нерешительности, сколько из-за политической ущербности обоих проектов, каждый из которых отягощен неприемлемыми для него политическими рисками.
Риски «Проекта “Сечин”»
Было бы неверно утверждать, что концепция силовой модернизации полностью лишена смысла. И петровская, и большевистская модернизации были именно силовыми, и, в общем-то, весьма успешными. Мир знает много и других примеров успешных модернизаций неевропейского типа. Однако проблема в том, что в нынешних российских конкретно-исторических условиях повторить такой успех будет практически невозможно. Есть целый комплекс причин, превращающих сегодня «Проект “Сечин”» в утопию, в том числе демографические, культурные, технологические и геополитические.
Силовая модернизация является «ресурсоемкой». Она может быть успешной там, где общество в состоянии позволить себе легко списать со счетов истории несколько десятков миллионов людей. Эти миллионы - цена творческого насилия, которую неизбежно надо заплатить. Когда-то для России это не было вопросом, все русское крестьянство было пущено под нож ради индустриализации страны. Но у России Путина этого ресурса нет.
Не лучше дела обстоят и с готовностью элиты принять философию силовой модернизации и с радостью встать на «северо-корейский» путь развития. Несмотря на тщательно раздуваемый государственной пропагандой пожар патриотической истерии, в основной массе русские элиты в бытовом отношении давно являются европейскими. Следует напомнить, что Советский Союз пал не столько под натиском гонки вооружений, сколько потому, что не выдержал конкуренции с западным потребительским стандартом. И русское высшее общество, и средний класс тысячами нитей сегодня связаны с западным образом жизни, и легко они от этого не откажутся.
Имеются также естественные пределы того, что может быть достигнуто при помощи экзальтированного насилия. Одно дело - создавать ядерный щит по краденым или купленым американским чертежам, и совсем другое - вписаться в новое информационное общество, не имеющее границ и чертежей, которые можно украсть. Особенность современного этапа технологической революции состоит в том, что она практически неотделима от личности, и ее успех в значительной степени зависит от уровня творческой и общей свободы последней. Биткоины плохо размножаются в полицейском государстве.
И, наконец, несмотря на иллюзию восстановления имперского величия в полном блеске, современная Россия более, чем когда-либо за последние полтысячи лет своей истории, зависит как от Запада, так и от Востока. Четыре года русской весны показали, что это было бабье лето. Глобального противостояния как с Америкой, так и с Китаем Россия больше не сможет себе позволить, а в качестве «разводящего» она, похоже, ни тому, ни другому не нужна.
Риски «Проекта “Собчак”»
В отличие от силовой модернизации, институциональная модернизация в России теоретически возможна, но на практике трудноосуществима в силу крайне неблагоприятных культурных, экономических, политических и даже внешнеполитических условий.
Успех институциональной модернизации в значительной степени зависит от наличия предпосылок, в современной России отсутствующих: образованный и вышколенный бюрократический аппарат, эффективная судебная система, подвижный и относительно самостоятельный предпринимательский класс и тому подобные достижения европейской цивилизации, которые в России пытаются внедрить как минимум последние 400 лет. Возникнуть одномоментно они не могут в любом случае. Соответственно, нужна сила, которая будет выдерживать вектор движения в течение всего того времени, пока эти предпосылки не разовьются до минимально достаточной степени. Какая это будет сила и откуда она возьмется, - вопрос, на который пока не дает ответа ни одна из предлагаемых институциональными реформаторами концепций.
Другой важной особенностью институциональной модернизации является то, что ее экономические плоды дают о себе знать лишь через определенное время после начала преобразований, в то время как издержки ощущаются немедленно. Насколько болезненно население реагирует на этот разрыв, Путин имел возможность оценить по итогам первой попытки реформировать социальную сферу (так называемая монетизация льгот), правильной по сути, но обремененной неприемлемой политической ценой. Этот опыт надолго отбил у Кремля охоту к социальным экспериментам.
Не менее важно и то, что коррупция в России не является исключительной прерогативой «силовиков». К сожалению, опыт как 90-х, так и нулевых продемонстировал, что носители «либеральных» взглядов подвержены этому злу в не меньшей степени. Сегодня Кремль практикует управляемую коррупцию как один из ключевых методов контроля над обществом. В случае начала институциональных реформ он лишится такой возможности, при этом коррупция сама по себе будет процветать по-прежнему. И, наконец, интеграция в мировую экономику имеет как преимущества, так и недостатки. Она сделает Россию еще более уязвимой от конъюнктуры мировых рынков, чем сегодня. Поэтому многие в Кремле рассматривают изоляцию не столько как зло, но и как способ защиты слабой экономики России от чрезмерных перегрузок в случае повторения мирового финансового кризиса.
С точки зрения Путина, ни «Проект “Сечин”», ни «Проект “Собчак”» никогда не будут казаться достаточно убедительными и безопасными, не говоря уже о том, что в случае их успешной реализации (что практически невероятно) ни в том, ни в другом проекте для него не останется места, так как лидерство закрепится за авторами продвигающих проект партий.
Анти-проект «Навальный»
В преддверии нового политического цикла среди российских интеллектуалов появилось много догадок о том, как будет выглядеть российская власть после 2018 года. От власти «в эпоху транзита» ждут чего-то необычного, контрастирующего с сегодняшним днем. Скорее всего, эти ожидания напрасны, и внешне власть «после» будет мало чем отличаться от власти «до». За исключением одного, но крайне существенного изменения - произойдет интериоризация внешнего конфликта.
Современная российская власть возвышается над обществом, как «монолит-кирпич» над морем обреченных на снос панельных пятиэтажек. Какие бури ни бушевали бы там, внизу, их не слышат жители элитного дома. Но совсем скоро все переменится. Конфликт хижин переместится во дворцы. Внешняя до сей поры дискуссия обернется внутренней аппаратной борьбой, а то и войной, первой жертвой которой станет «охранительный консенсус»: единая позиция номенклатуры в вопросе о нежелательности глубоких реформ.
В финальной фазе своего правления Путин окажется в незавидной ситуации корабля, затертого среди враждующих друг с другом аппаратных льдин. Вокруг него образуются несколько мощных номенклатурных партий, подталкивающих его к радикальным преобразованиям, главными из которых будут условная «Партия “Сечина”» и условная «Партия “Собчак”». С одной стороны, будет нарастать внутриаппаратное требование радикальных институциональных реформ - судебной, социальной, пенсионной, военной и т.д. С другой - во весь голос заявит о себе номенклатурная реакция, требующая немедленного принятия чрезвычайных мер, не только фактической, но и формальной отмены Конституции и полного перехода к административно-командной экономике.
Не будучи в силах и не видя смысла для себя лично встать на сторону одной из этих партий, Путин продолжит делать то, что практиковал до сих пор - двигаться по обеим колеям одновременно. Грядет расцвет путинского постмодерна, эпохи политической и экономической эклектики, где либеральные ужимки будут чередоваться с мелочными репрессиями, жесткая цензура сосуществовать с эпатажными разоблачениями, зарегулированность - со вседозволенностью, раболепство перед Западом - с агрессивной антизападной пропагандой.
Находясь более полутора десятков лет на посту президента, Путин успешно управлял конфликтами в своем окружении. Это было фирменным стилем его правления. Теперь конфликты будут управлять им. Он потеряет оперативный простор для политического маневра и вынужден будет двигаться в том направлении, которое определяется стихией аппаратной борьбы. В этом смысле его судьба будет мало чем отличаться от судьбы любого русского самодержца в своей завершающей фазе.
Неизбежным следствием колебаний Путина станет накопление политической энтропии. Россия плавно, но неуклонно будет погружаться в хаос. Государство, десятилетиями выжигавшее напалмом любую независимую общественную инициативу, любое альтернативное действие и даже мысль, неожиданно обнаружит, что само является недееспособным. Бесконечная борьба партий у трона будет препятствовать проведению какого-либо осмысленного политического курса, вертикаль власти будет прочно затромбирована изнутри бюрократическим перекосами, из-за которых управленческий сигнал из Кремля не будет проходить дальше бульварного кольца. В таких условиях нарастание институционального и политического хаоса неизбежно. Хаос - это обратная сторона бездействия власти.
Существует ошибочное мнение, что хаос бессубъектен. Это не совсем так: одна из самых древних и устойчивых форм социальной организации - самоорганизация насилия. Общество, предоставленное самому себе, вырабатывает свой «организационный ответ» на вызов стихии, и этот ответ - революция. Революция - это не облако в штанах, а хорошо структурированное явление со сложной иерархией и организационными связями, своего рода антивласть. Это анти-проект, противопоставляющий новое насилие старому, самоорганизацию масс - существующей политической организации. Революция зреет годами, а то и десятилетиями, яркая вспышка, которую мы видим в финале - это только последний аккорд симфонии.
Сегодня русская революция явила себя в облике Алексея Навального. Впрочем, фамилия здесь не главное. Со временем она может поменяться, но суть вещей от этого не изменится. Каковы бы ни были личные мотивы и устремления Алексея Навального, что бы ни скрывалось за фасадом его анти-проекта, по сути своей он является революционным, то есть питается энергией зарождающейся революции и придает этой революции организованную форму. Голос Навального - это голос пробуждающейся стихии. В Кремле хорошо понимают, что это - угроза, но плохо понимают, что с ней делать. Антидота против Навального не существует, потому что он является проекцией деструктивной деятельности власти на общество. Навальный - это тень, отбрасываемая Путиным на русскую историю.
Пятая революция
В XX веке Россия пережила четыре революции, на очереди - пятая. Пятая революция - это хуже, чем пятая колонна, потому что колонной хотя бы кто-то управляет, пусть даже враги, тогда как революцией не управляет никто. Десятилетиями она молча присутствует в жизни общества, никак не проявляя себя, чтобы в какой-то момент в один прыжок подмять это общество вместе с развалившимся государством под себя. Никто не делает сегодня для наступления этого момента больше, чем Владимир Путин, отказывающийся сам сделать свой политический и исторический выбор и не дающий возможности сделать его другим. Успешно отбив пять лет назад первый натиск надвигающейся революции, Россия вошла в переходную эпоху, политический смысл которой Глеб Павловский удачно определил как транзит власти. У этого транзита, с моей точки зрения, есть четко выраженный вектор и множество промежуточных стадий. Россия входит в переходную эпоху под знаком контрреволюции и архаики, а выйдет из нее под знаком революции и модернизации.
Интериоризация внешнего конфликта и трансформация его во внутривластную борьбу является первым шагом в этом направлении. Паранормальные явления уже начались, дело Улюкаева, - с одной стороны, - и согласие Кремля на продвижение Собчак в качестве «кандидата от оппозиции», - с другой стороны, - не случайно почти совпали по времени. Это предвестники грядущих аппаратных войн.
Точка невозврата будет достигнута тогда, когда борющиеся между собой аппаратные партии «силовых» и «институциональных» реформаторов перестанут ориентироваться на Путина как на эксклюзивного арбитра, и начнут действовать с оглядкой на третью силу - набирающую обороты русскую революцию и тех людей, которые ее будут представлять в этот момент. Собственно, это можно будет считать концом транзитной фазы. Если в начале ее внешний конфликт переместится внутрь властных структур и станет элементом аппаратной борьбы, то в конце аппаратный конфликт вырвется наружу, выйдет за стены Кремля в ту «внешнюю жизнь», откуда пришел. Обе борющиеся партии перейдут от попыток убедить Путина к прямым контактам с революционными силами, пытаясь заручиться их поддержкой как главным аргументом в аппаратной войне.
Именно с этого момента не Путин, а революция станет главным действующим лицом на политической сцене России. Внешне все еще будет выглядеть по-прежнему: Путин - в Кремле, его друзья - вокруг него на министерских постах и в госкорпорациях, ФСБ, полиция и суды работают с полной нагрузкой, все под контролем, все схвачено. Но изменится главное - атмосфера в обществе. От нынешних умонастроений через несколько лет мало что останется. Энтузиазм по поводу присоединения Крыма сотрется как старый башмак, антизападная истерия будет смотреться как кич на фоне стагнирующих образования, здравоохранения и пенсионной системы. «Служители культа» подвергнутся остракизму. Мысль о неизбежности революции, ощущение конца режима станут доминирующими в общественном сознании. Революция станет самосбывающимся прогнозом. Она произойдет хотя бы потому, что ее все будут ждать.
Россия отправится на революционный флешмоб тремя колоннами, при этом только одна из них будет идти в сторону Кремля, а две будут двигаться ей навстречу, из Кремля. Формат русской революции во многом зависит от того, как именно произойдет эта встреча и кто, в конце концов, возглавит объединенную колонну. Как всегда бывает в таких случаях, возможны варианты.
Революция сверху
Существует, пусть и мизерная, вероятность того, что внутри власти появится сильный лидер, своего рода русский Пиночет, который сумеет объединить сторонников силовой модернизации и адептов институциональной модернизации и предложит программу умеренно-демократической институциональной реформы, опирающейся на переформатированную старую бюрократию. Если этому лидеру удастся подмять под себя революционную стихию, Россия пойдет по пути, о котором мечтал Горбачев. В этом случае преобразования будут более медленными и противоречивыми, но зато и менее болезненными.
Революция снизу
Более вероятен другой сценарий, при котором революционная стихия сметет и растворит в себе «внутрисистемных модернизаторов» обоих толков. В этом случае структурные реформы будут более быстрыми и глубокими, но и жертв будет гораздо больше. Это дорога Ельцина.
Эпилог
Всё имеет свою цену, и за любой выбор или отказ от него рано или поздно придется платить. Выбирая четвертый срок, Путин выбирает пятую революцию. Его мечты стать русским Дэн Сяопином иллюзорны. «Перерыв постепенности» в русской истории неизбежен. Ее политический компас строго сориентирован на революцию, и каким бы магнитом (крымским, сирийским, корейским и т. д.) его бы ни пытались отклонить в сторону, он каждый раз спустя некоторое время будет возвращаться в свое естественное исходное положение. У Путина никогда не будет политических преемников, и следующий политический цикл 2018-2024 годов, скорее всего, станет последним сроком как для Путина, так и для созданной им системы. Сорок лет спустя после того, как Михаил Горбачев вывел народы России из советского царства, Путин потеряет надежду стать пожизненным правителем России, а Россия получит новый шанс изменить свою судьбу.
Владимир ПАСТУХОВ - публицист, политолог и юрист. Доктор политических наук, доктор юридических наук. Профессор St.Antony College, Oxford. Консультант юридической компании FD Advisory LLP.
Область научных интересов: политическая философия, цивилизационные исследования, конституционный процесс, федерализм.
Автор книг "Три времени России", "Реставрация вместо реформации", "Украинская революция и русская контрреволюция".
Известный исследователь российской политики покинул Россию в 2008 г. и уехал в Лондон в связи с участием в качестве защитника в деле Hermitage / Магнитского.
Был научным директором Института права и публичной политики; руководителем программы Института корпоративного предпринимательства ГУ ВШЭ, советником председателя Конституционного Суда РФ; членом редколлегий журналов "Полис" и "Сравнительное конституционное обозрение".
Член Московской городской коллегии адвокатов и Международной коллегии адвокатов.
Уроженец Киева. Закончил юрфак Киевского университета.
https://uk.wikipedia.org/wiki/Пастухов_Володимир_Борисович
http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main?level1=authors&userid=1068
mbk.media, 20.12.2017
https://mbk.media/sences/john-kelly-quickly-moves-to-impose-military-discipline-on-white-house/
Примечание: все выделения в тексте - мои.
https://loxovo.livejournal.com/8102157.html
Проект «Сечин»
Сечин является скорее фигурой символической, чем политической. Он не числится лидером какой-либо формальной и даже неформальной партии. Вполне возможно, что, как и Остап Бендер, он сам лично даже не подозревает, какую мудреную комбинацию сегодня разыгрывает на политической шахматной доске. Тем не менее, действуя инстинктивно и в своих собственных интересах, он, как никто другой, стал воплощением определенной тенденции, и в силу этого - знаковым персонажем.
Сечин - не теоретик и не идеолог, но своими практическими действиями он наиболее полно и последовательно выразил то, что можно было бы назвать «философией силовых реформ». Эта философия глубоко укоренена в русской истории и культуре. Суть ее - в беззаветной вере в творческий потенциал насилия и возведении насилия в нравственный и политический абсолют. Это альтернативный западному путь модернизации, который, тем не менее, в России неоднократно демонстрировал свою эффективность. У него остается много открытых, и еще больше - скрытых приверженцев. Это модернизация, основными элементами которой являются тотальный страх как движущая мотивация и эксплуатация масс как главный ресурс. Модернизация по-сечински - это пистолет без доброго слова. Проект «Сечин» - это ширма для тех, кто продвигает сталинизм без коммунизма. В некотором смысле Сечин напоминает Берию - практика и циника, начисто лишенного каких-либо идеологических предрассудков. За полтора десятилетия правления вокруг Путина собралась целая коллекция охранителей разных мастей, врагов всяческих перемен, ностальгирующих по старым временам. Но тренд, который олицетворяет собой Сечин, не является охранительным. Люди сечинского типа не боятся перемен, они готовы ломать сложившуюся систему, особенно под себя; их не страшат реформы. Просто их реформы не имеют ничего общего с мечтами либералов о России с европейскими ценностями.
«Дело Улюкаева» наглядно продемонстрировало, что модернизаторы незападного толка не хотят ждать милостей от природы, а готовы подталкивать перемены, в том числе провоцировать Путина на более решительные шаги в нужном им направлении. Они хотели бы переформатировать власть под «сечинский стандарт», то есть раз и навсегда подчинить законность целесообразности, а цели определять единолично. Им продолжает сниться по ночам так и не построенная за 20 лет вертикаль власти, оперевшись на которую они хотели бы перетряхнуть Россию, а может быть, и весь мир. Русское православное и коммунистическое мессианство в соединении с «великой энергетической утопией» делает их безрассудно смелыми.
Проект «Собчак»
Собчак - еще более символическая фигура, чем Сечин. Неожиданным образом этот странный коктейль из гламура и семейных связей очень многим пришелся по вкусу. Авторство проекта «Собчак» быстро стало одной из самых обсуждаемых тем. Многие полагают, что оно принадлежит Кремлю, который создает таким образом противовес Навальному. Парадокс, однако, состоит в том, что с практической точки зрения соревнование по поиску в этом проекте «ушей Кремля» лишено смысла. Кем бы и как бы ни был зачат ребенок, значение имеет только то, каким он родился. Кто бы и какие бы смыслы ни вкладывал изначально в идею продвижения Собчак в политику, все это потеряло актуальность в тот момент, когда проект стал реальностью. Он срезонировал с накопившимися общественными ожиданиями и стал развиваться по своему собственному сценарному плану. Это не значит, что он будет успешным, но нет сомнений, что он уйдет далеко в сторону от первоначального проектного задания.
На Собчак сейчас замкнулись нереализованные надежды самых различных властных кругов и слоев общества в институциональной модернизации (те самые, которые пять лет назад замыкались на Медведеве). Именно поэтому ожидания от Собчак оказались значительно выше ее реальных политических возможностей. За нее готовы уцепиться все, кто мечется между «белым» и «красным» террором, между полицейским сапогом и революцией. Она приемлема и для старой «семьи», и для скрытой номенклатурной оппозиции, и для значительной части интеллигенции. Естественно, что она вызывает резкое неприятие у силовиков и революционной демократии.
Собчак эксплуатирует мечту о ненасильственной модернизации, которая укоренена в русской истории не меньше, чем силовая модернизация. Она пунктирной линией проходит от екатерининских реформ через обе александровские реформы к Витте и даже к Косыгину с Горбачевым и Ельциным. По сути своей Собчак - это не столько альтернатива Навальному, сколько альтернатива Сечину, хотя, может быть, и задумывалась иначе. Если Сечин своей брутальностью напоминает Берию, то Собчак - это Хрущев в юбке.
Программа Собчак - это программа универсальной «конверсии»: экономической, внутриполитической и внешнеполитической. Это доброе слово без пистолета. Избегая призывов к коренной ломке системы, она хочет придать ей благообразные черты. И по сути, и по форме это концепт «Перестройка 3.0», если под «Перестройкой 2.0» понимать неудавшийся проект Медведева. В Собчак, на самом деле, гораздо больше от Горбачева и Медведева, чем ей самой бы и хотелось.
Номенклатурные утопии
И «Проект “Сечин”», и «Проект “Cобчак”» являются по своей сути номенклатурными утопиями. Конечно, чисто теоретически Путин может возглавить одну из борющихся партий, став либо новым Сталиным, либо новым Горбачевым. Но на практике он не может позволить себе ни того, ни другого, и не столько в силу своей нерешительности, сколько из-за политической ущербности обоих проектов, каждый из которых отягощен неприемлемыми для него политическими рисками.
Риски «Проекта “Сечин”»
Было бы неверно утверждать, что концепция силовой модернизации полностью лишена смысла. И петровская, и большевистская модернизации были именно силовыми, и, в общем-то, весьма успешными. Мир знает много и других примеров успешных модернизаций неевропейского типа. Однако проблема в том, что в нынешних российских конкретно-исторических условиях повторить такой успех будет практически невозможно. Есть целый комплекс причин, превращающих сегодня «Проект “Сечин”» в утопию, в том числе демографические, культурные, технологические и геополитические.
Силовая модернизация является «ресурсоемкой». Она может быть успешной там, где общество в состоянии позволить себе легко списать со счетов истории несколько десятков миллионов людей. Эти миллионы - цена творческого насилия, которую неизбежно надо заплатить. Когда-то для России это не было вопросом, все русское крестьянство было пущено под нож ради индустриализации страны. Но у России Путина этого ресурса нет.
Не лучше дела обстоят и с готовностью элиты принять философию силовой модернизации и с радостью встать на «северо-корейский» путь развития. Несмотря на тщательно раздуваемый государственной пропагандой пожар патриотической истерии, в основной массе русские элиты в бытовом отношении давно являются европейскими. Следует напомнить, что Советский Союз пал не столько под натиском гонки вооружений, сколько потому, что не выдержал конкуренции с западным потребительским стандартом. И русское высшее общество, и средний класс тысячами нитей сегодня связаны с западным образом жизни, и легко они от этого не откажутся.
Имеются также естественные пределы того, что может быть достигнуто при помощи экзальтированного насилия. Одно дело - создавать ядерный щит по краденым или купленым американским чертежам, и совсем другое - вписаться в новое информационное общество, не имеющее границ и чертежей, которые можно украсть. Особенность современного этапа технологической революции состоит в том, что она практически неотделима от личности, и ее успех в значительной степени зависит от уровня творческой и общей свободы последней. Биткоины плохо размножаются в полицейском государстве.
И, наконец, несмотря на иллюзию восстановления имперского величия в полном блеске, современная Россия более, чем когда-либо за последние полтысячи лет своей истории, зависит как от Запада, так и от Востока. Четыре года русской весны показали, что это было бабье лето. Глобального противостояния как с Америкой, так и с Китаем Россия больше не сможет себе позволить, а в качестве «разводящего» она, похоже, ни тому, ни другому не нужна.
Риски «Проекта “Собчак”»
В отличие от силовой модернизации, институциональная модернизация в России теоретически возможна, но на практике трудноосуществима в силу крайне неблагоприятных культурных, экономических, политических и даже внешнеполитических условий.
Успех институциональной модернизации в значительной степени зависит от наличия предпосылок, в современной России отсутствующих: образованный и вышколенный бюрократический аппарат, эффективная судебная система, подвижный и относительно самостоятельный предпринимательский класс и тому подобные достижения европейской цивилизации, которые в России пытаются внедрить как минимум последние 400 лет. Возникнуть одномоментно они не могут в любом случае. Соответственно, нужна сила, которая будет выдерживать вектор движения в течение всего того времени, пока эти предпосылки не разовьются до минимально достаточной степени. Какая это будет сила и откуда она возьмется, - вопрос, на который пока не дает ответа ни одна из предлагаемых институциональными реформаторами концепций.
Другой важной особенностью институциональной модернизации является то, что ее экономические плоды дают о себе знать лишь через определенное время после начала преобразований, в то время как издержки ощущаются немедленно. Насколько болезненно население реагирует на этот разрыв, Путин имел возможность оценить по итогам первой попытки реформировать социальную сферу (так называемая монетизация льгот), правильной по сути, но обремененной неприемлемой политической ценой. Этот опыт надолго отбил у Кремля охоту к социальным экспериментам.
Не менее важно и то, что коррупция в России не является исключительной прерогативой «силовиков». К сожалению, опыт как 90-х, так и нулевых продемонстировал, что носители «либеральных» взглядов подвержены этому злу в не меньшей степени. Сегодня Кремль практикует управляемую коррупцию как один из ключевых методов контроля над обществом. В случае начала институциональных реформ он лишится такой возможности, при этом коррупция сама по себе будет процветать по-прежнему. И, наконец, интеграция в мировую экономику имеет как преимущества, так и недостатки. Она сделает Россию еще более уязвимой от конъюнктуры мировых рынков, чем сегодня. Поэтому многие в Кремле рассматривают изоляцию не столько как зло, но и как способ защиты слабой экономики России от чрезмерных перегрузок в случае повторения мирового финансового кризиса.
С точки зрения Путина, ни «Проект “Сечин”», ни «Проект “Собчак”» никогда не будут казаться достаточно убедительными и безопасными, не говоря уже о том, что в случае их успешной реализации (что практически невероятно) ни в том, ни в другом проекте для него не останется места, так как лидерство закрепится за авторами продвигающих проект партий.
Анти-проект «Навальный»
В преддверии нового политического цикла среди российских интеллектуалов появилось много догадок о том, как будет выглядеть российская власть после 2018 года. От власти «в эпоху транзита» ждут чего-то необычного, контрастирующего с сегодняшним днем. Скорее всего, эти ожидания напрасны, и внешне власть «после» будет мало чем отличаться от власти «до». За исключением одного, но крайне существенного изменения - произойдет интериоризация внешнего конфликта.
Современная российская власть возвышается над обществом, как «монолит-кирпич» над морем обреченных на снос панельных пятиэтажек. Какие бури ни бушевали бы там, внизу, их не слышат жители элитного дома. Но совсем скоро все переменится. Конфликт хижин переместится во дворцы. Внешняя до сей поры дискуссия обернется внутренней аппаратной борьбой, а то и войной, первой жертвой которой станет «охранительный консенсус»: единая позиция номенклатуры в вопросе о нежелательности глубоких реформ.
В финальной фазе своего правления Путин окажется в незавидной ситуации корабля, затертого среди враждующих друг с другом аппаратных льдин. Вокруг него образуются несколько мощных номенклатурных партий, подталкивающих его к радикальным преобразованиям, главными из которых будут условная «Партия “Сечина”» и условная «Партия “Собчак”». С одной стороны, будет нарастать внутриаппаратное требование радикальных институциональных реформ - судебной, социальной, пенсионной, военной и т.д. С другой - во весь голос заявит о себе номенклатурная реакция, требующая немедленного принятия чрезвычайных мер, не только фактической, но и формальной отмены Конституции и полного перехода к административно-командной экономике.
Не будучи в силах и не видя смысла для себя лично встать на сторону одной из этих партий, Путин продолжит делать то, что практиковал до сих пор - двигаться по обеим колеям одновременно. Грядет расцвет путинского постмодерна, эпохи политической и экономической эклектики, где либеральные ужимки будут чередоваться с мелочными репрессиями, жесткая цензура сосуществовать с эпатажными разоблачениями, зарегулированность - со вседозволенностью, раболепство перед Западом - с агрессивной антизападной пропагандой.
Находясь более полутора десятков лет на посту президента, Путин успешно управлял конфликтами в своем окружении. Это было фирменным стилем его правления. Теперь конфликты будут управлять им. Он потеряет оперативный простор для политического маневра и вынужден будет двигаться в том направлении, которое определяется стихией аппаратной борьбы. В этом смысле его судьба будет мало чем отличаться от судьбы любого русского самодержца в своей завершающей фазе.
Неизбежным следствием колебаний Путина станет накопление политической энтропии. Россия плавно, но неуклонно будет погружаться в хаос. Государство, десятилетиями выжигавшее напалмом любую независимую общественную инициативу, любое альтернативное действие и даже мысль, неожиданно обнаружит, что само является недееспособным. Бесконечная борьба партий у трона будет препятствовать проведению какого-либо осмысленного политического курса, вертикаль власти будет прочно затромбирована изнутри бюрократическим перекосами, из-за которых управленческий сигнал из Кремля не будет проходить дальше бульварного кольца. В таких условиях нарастание институционального и политического хаоса неизбежно. Хаос - это обратная сторона бездействия власти.
Существует ошибочное мнение, что хаос бессубъектен. Это не совсем так: одна из самых древних и устойчивых форм социальной организации - самоорганизация насилия. Общество, предоставленное самому себе, вырабатывает свой «организационный ответ» на вызов стихии, и этот ответ - революция. Революция - это не облако в штанах, а хорошо структурированное явление со сложной иерархией и организационными связями, своего рода антивласть. Это анти-проект, противопоставляющий новое насилие старому, самоорганизацию масс - существующей политической организации. Революция зреет годами, а то и десятилетиями, яркая вспышка, которую мы видим в финале - это только последний аккорд симфонии.
Сегодня русская революция явила себя в облике Алексея Навального. Впрочем, фамилия здесь не главное. Со временем она может поменяться, но суть вещей от этого не изменится. Каковы бы ни были личные мотивы и устремления Алексея Навального, что бы ни скрывалось за фасадом его анти-проекта, по сути своей он является революционным, то есть питается энергией зарождающейся революции и придает этой революции организованную форму. Голос Навального - это голос пробуждающейся стихии. В Кремле хорошо понимают, что это - угроза, но плохо понимают, что с ней делать. Антидота против Навального не существует, потому что он является проекцией деструктивной деятельности власти на общество. Навальный - это тень, отбрасываемая Путиным на русскую историю.
Пятая революция
В XX веке Россия пережила четыре революции, на очереди - пятая. Пятая революция - это хуже, чем пятая колонна, потому что колонной хотя бы кто-то управляет, пусть даже враги, тогда как революцией не управляет никто. Десятилетиями она молча присутствует в жизни общества, никак не проявляя себя, чтобы в какой-то момент в один прыжок подмять это общество вместе с развалившимся государством под себя. Никто не делает сегодня для наступления этого момента больше, чем Владимир Путин, отказывающийся сам сделать свой политический и исторический выбор и не дающий возможности сделать его другим. Успешно отбив пять лет назад первый натиск надвигающейся революции, Россия вошла в переходную эпоху, политический смысл которой Глеб Павловский удачно определил как транзит власти. У этого транзита, с моей точки зрения, есть четко выраженный вектор и множество промежуточных стадий. Россия входит в переходную эпоху под знаком контрреволюции и архаики, а выйдет из нее под знаком революции и модернизации.
Интериоризация внешнего конфликта и трансформация его во внутривластную борьбу является первым шагом в этом направлении. Паранормальные явления уже начались, дело Улюкаева, - с одной стороны, - и согласие Кремля на продвижение Собчак в качестве «кандидата от оппозиции», - с другой стороны, - не случайно почти совпали по времени. Это предвестники грядущих аппаратных войн.
Точка невозврата будет достигнута тогда, когда борющиеся между собой аппаратные партии «силовых» и «институциональных» реформаторов перестанут ориентироваться на Путина как на эксклюзивного арбитра, и начнут действовать с оглядкой на третью силу - набирающую обороты русскую революцию и тех людей, которые ее будут представлять в этот момент. Собственно, это можно будет считать концом транзитной фазы. Если в начале ее внешний конфликт переместится внутрь властных структур и станет элементом аппаратной борьбы, то в конце аппаратный конфликт вырвется наружу, выйдет за стены Кремля в ту «внешнюю жизнь», откуда пришел. Обе борющиеся партии перейдут от попыток убедить Путина к прямым контактам с революционными силами, пытаясь заручиться их поддержкой как главным аргументом в аппаратной войне.
Именно с этого момента не Путин, а революция станет главным действующим лицом на политической сцене России. Внешне все еще будет выглядеть по-прежнему: Путин - в Кремле, его друзья - вокруг него на министерских постах и в госкорпорациях, ФСБ, полиция и суды работают с полной нагрузкой, все под контролем, все схвачено. Но изменится главное - атмосфера в обществе. От нынешних умонастроений через несколько лет мало что останется. Энтузиазм по поводу присоединения Крыма сотрется как старый башмак, антизападная истерия будет смотреться как кич на фоне стагнирующих образования, здравоохранения и пенсионной системы. «Служители культа» подвергнутся остракизму. Мысль о неизбежности революции, ощущение конца режима станут доминирующими в общественном сознании. Революция станет самосбывающимся прогнозом. Она произойдет хотя бы потому, что ее все будут ждать.
Россия отправится на революционный флешмоб тремя колоннами, при этом только одна из них будет идти в сторону Кремля, а две будут двигаться ей навстречу, из Кремля. Формат русской революции во многом зависит от того, как именно произойдет эта встреча и кто, в конце концов, возглавит объединенную колонну. Как всегда бывает в таких случаях, возможны варианты.
Революция сверху
Существует, пусть и мизерная, вероятность того, что внутри власти появится сильный лидер, своего рода русский Пиночет, который сумеет объединить сторонников силовой модернизации и адептов институциональной модернизации и предложит программу умеренно-демократической институциональной реформы, опирающейся на переформатированную старую бюрократию. Если этому лидеру удастся подмять под себя революционную стихию, Россия пойдет по пути, о котором мечтал Горбачев. В этом случае преобразования будут более медленными и противоречивыми, но зато и менее болезненными.
Революция снизу
Более вероятен другой сценарий, при котором революционная стихия сметет и растворит в себе «внутрисистемных модернизаторов» обоих толков. В этом случае структурные реформы будут более быстрыми и глубокими, но и жертв будет гораздо больше. Это дорога Ельцина.
Эпилог
Всё имеет свою цену, и за любой выбор или отказ от него рано или поздно придется платить. Выбирая четвертый срок, Путин выбирает пятую революцию. Его мечты стать русским Дэн Сяопином иллюзорны. «Перерыв постепенности» в русской истории неизбежен. Ее политический компас строго сориентирован на революцию, и каким бы магнитом (крымским, сирийским, корейским и т. д.) его бы ни пытались отклонить в сторону, он каждый раз спустя некоторое время будет возвращаться в свое естественное исходное положение. У Путина никогда не будет политических преемников, и следующий политический цикл 2018-2024 годов, скорее всего, станет последним сроком как для Путина, так и для созданной им системы. Сорок лет спустя после того, как Михаил Горбачев вывел народы России из советского царства, Путин потеряет надежду стать пожизненным правителем России, а Россия получит новый шанс изменить свою судьбу.
Владимир ПАСТУХОВ - публицист, политолог и юрист. Доктор политических наук, доктор юридических наук. Профессор St.Antony College, Oxford. Консультант юридической компании FD Advisory LLP.
Область научных интересов: политическая философия, цивилизационные исследования, конституционный процесс, федерализм.
Автор книг "Три времени России", "Реставрация вместо реформации", "Украинская революция и русская контрреволюция".
Известный исследователь российской политики покинул Россию в 2008 г. и уехал в Лондон в связи с участием в качестве защитника в деле Hermitage / Магнитского.
Был научным директором Института права и публичной политики; руководителем программы Института корпоративного предпринимательства ГУ ВШЭ, советником председателя Конституционного Суда РФ; членом редколлегий журналов "Полис" и "Сравнительное конституционное обозрение".
Член Московской городской коллегии адвокатов и Международной коллегии адвокатов.
Уроженец Киева. Закончил юрфак Киевского университета.
https://uk.wikipedia.org/wiki/Пастухов_Володимир_Борисович
http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main?level1=authors&userid=1068
mbk.media, 20.12.2017
https://mbk.media/sences/john-kelly-quickly-moves-to-impose-military-discipline-on-white-house/
Примечание: все выделения в тексте - мои.