Сергей МЕДВЕДЕВ: Страна оставленных детей. "Нелюбовь" как диагноз
Политический подтекст - не прихоть фестивального режиссера. Это дух времени, от которого не избавиться
«Нелюбовь» Андрея Звягинцева, фильм о пропавшем ребенке, вышел в российский прокат 1 июня, в День защиты детей. И хотя тут, по-видимому, чистое совпадение - это случилось в первый уикенд после премьеры на Каннском кинофестивале, и надо было торопиться, чтобы пиратские копии не успели попасть в сеть, - в нем есть глубокий символизм.
Дети действительно стали одной из больных тем нашего времени, от пропагандистских фейков «распятого мальчика» в Славянске и «девочки Лизы» в Германии до истерики в СМИ по поводу «синих китов» и «групп смерти» и маниакальных поисков педофилов. От «крестового похода школьников», неожиданно вышедших на митинги 26 марта, до «арбатского Гамлета», расколовшего общество на защитников прав ребенка и сторонников патриархально-полицейского порядка. Звягинцев своим фильмом попадает в болевую точку на перекрестии политики, пропаганды и коллективных травм.
По большому счету, все его картины так или иначе построены вокруг сюжета оставленных детей. «Возвращение» блудного отца к своим брошенным сыновьям кончается трагедией, в «Изгнании» аборт нежеланного плода начинает цепочку смертей, в «Елене» один из центральных конфликтов - между отцом и дочерью (но также показан в финальных кадрах корчащийся на огромном ложе младенец как символ бездумного размножения), в «Левиафане» сына главного героя забирают в приемную семью. Нерожденные, нежеланные, оставленные, отнятые дети - ключевой образ режиссера и символ распадающегося космоса, нарастающей энтропии, моральной катастрофы, которую он показывает в каждом своем фильме.
В «Нелюбви» в центр повествования тоже поставлен ребенок - вернее, его исчезновение. В пространстве фильма образуется пустота, лакуна, и она начинает расширяться, как воронка, засасывая в себя главных героев, их близких, дома, кварталы, лесопарки. Эстетика отсутствия, размеченная следами пропавшего мальчика, его курткой, объявлениями о пропаже, зовом ищущих в опустевшем лесу, усиливает саспенс, превращает семейную драму в психологический триллер, поиски ребенка - в хождение по мукам, не раз и не два заставляющее вспомнить «Сталкер» Тарковского. Камера бессменного оператора Звягинцева Михаила Кричмана придает простым вещам беспощадную резкость и метафизическую глубину, его тягучие планы и тусклая палитра превращают московский спальный район в царство мертвых, которому только первый снег придает мимолетное благообразие, на секунду превращая его в зимний пейзаж малых голландцев.
Согласно законам термодинамики, в этом пространстве растет энтропия: здесь нет бога (хотя есть бородатые мужчины и пародийно-православный офис), как нет и государства - опер сразу предупреждает родителей, что полиция искать мальчика не будет, и вместо нее появляется поисково-спасательный отряд добровольцев, буквально срисованный с «Лиза Алерт» (история спасателей вообще превращается в отдельную сюжетную линию и единственное деятельное начало во всем фильме). Здесь мертвы семьи и бессильна школа: учительница беспомощно возит тряпкой по доске, оставляя меловые разводы, а за окном медленно начинает идти снег. Здесь даже нет виноватых: просто все рождены и живут в пространстве нелюбви и старательно ее воспроизводят как единственно доступный им способ существования и коммуникации.
Апофеоз пустоты наступает в разрушенном ДК где-то в лесу, последнем пристанище мальчика. Протекающая крыша, лужи на полу, осколки человеческой цивилизации - все это снова напоминает Зону и Комнату в «Сталкере», которая была для Тарковского метафорой опустевшей души. И даже гениальная последняя сцена в морге, которая по своей многозначности и неразрешенности должна войти в учебники режиссуры, построена вокруг отсутствия. Мы не видим самого факта, события, мы видим лишь его отражение в лицах и реакциях героев. Но самая страшная пустота открывается в эпилоге фильма, в глазах главной героини, идущей по тренажеру беговой дорожке в костюмчике Bosco с надписью «RUSSIA»: камера словно проваливается в этот отсутствующий взгляд.
Проще всего было бы тут усмотреть карикатурный образ матери-России, потерявшей собственного ребенка и шагающей на месте по беговой дорожке в лоджии элитного дома, пока ее новый муж оцепенело смотрит новости из Донбасса с Дмитрием Киселевым, но Звягинцев не работает такими лобовыми метафорами: он не обличает, а констатирует, не обвиняет, а ставит диагноз. Снимал фильм про распавшуюся семью, а вышло про Россию, и Киселев с Донбассом в финальных кадрах - это не политический памфлет, как в «Левиафане», а дух времени, застывшего картинкой на экране ТВ. В конце концов, «Борис Годунов» - это про убитого мальчика или про русскую власть? Так же и «Нелюбовь»: она обнаруживает моральный изъян, оставленного мальчика, в самой сердцевине нашего существования, а политические обстоятельства - лишь частные следствия этой всеобъемлющей нравственной катастрофы.
Крайне важно, что в фильме четко обозначено время действия: это декабрь 2012 года (радиоэфир полнится ожиданиями конца света по календарю майя), канун принятия «закона Димы Яковлева», прозванного «законом подлецов», что обрек десятки больных российских сирот, готовых к иностранному усыновлению, на приютское существование, развитие болезни, а кого-то и на смерть. Именно с этого момента, повязавшего правящий класс кровью детей, начался окончательный моральный распад власти при подавляющем равнодушии населения. Фильм заканчивается в 2015-м, в год нормализации, когда прошел шок Крыма и «Боинга», Россия притерпелась к санкциям и поняла, что новое состояние власти и общества - это всерьез и надолго. Звягинцев снимает кино о семье, но действие происходит в условиях небывалого морального распада, когда одним из главных мемов становится «снизу постучали». И основная проблема здесь не в Путине с Киселевым, не в Крыме с Донбассом и даже не в коррупции с воровством - это все симптомы болезни, а режиссер говорит о самой болезни: это общество, погрязшее во лжи, цинизме и недоверии, утратившее надежду на будущее и на перемены, а Путин с Киселевым лишь отливают эту ложь в формы политики и массмедиа, экспортируют ее во внешний мир.
Далеко не случайно в 2016-м в публичном пространстве России развернулся разговор об этике: здесь и флешмоб «я не боюсь сказать», и скандал вокруг 57-й школы, дискуссии о домашнем насилии и пытках в тюрьме, споры об исторической памяти и ответственности сталинских палачей («дело Карагодина»). Рефлексирующая часть общества начинает осознавать моральный тупик, в котором мы все оказались, и тот заговор молчания, которым окружены проблемы насилия, унижения и травмы. Это именно те вопросы, о которых много лет говорит Звягинцев, включая проблему немоты, разрыва коммуникации. В условиях, когда нет ни государства с социальной политикой, ни социально ответственной и близкой человеку церкви, ни культуры публичного диалога по вопросам семьи, детства, отношений полов, его фильмы ставят те самые фундаментальные моральные вопросы, о которых мы предпочитаем молчать - или давать на откуп циничным популистам типа Милонова и Мизулиной. Если задуматься, то Андрей Звягинцев сейчас в России главный по скрепам - настоящим, а не придуманным пропагандой, но власть никогда не признает за ним этой роли, предпочитая ограничения в прокате и шельмование в печати, как это было с «Левиафаном».
Один из сквозных образов «Нелюбви» - сигнальная лента. В самом начале фильма мальчик находит ее в лесу, привязывает к палке и забрасывает на дерево. Проходят годы, рождаются новые дети, но лента по-прежнему там. Звягинцев словно обнес наше общество этой лентой, обозначив по периметру контуры гуманитарной катастрофы и моральной трясины, в которую мы погрузились. Подобно пушкинскому «кровавому мальчику», его пропавший ребенок говорит о фундаментальном преступлении, лежащем в основе нашего мнимого благополучия, о вещах, которые мы безуспешно пытаемся забыть. Именно поэтому его фильмы так безжалостны, так дискомфортны и столь обязательны к просмотру.
Сергей МЕДВЕДЕВ - историк, политолог, публицист, профессор кафедры прикладной политологии ГУ-ВШЭ. Ведущий программы "Археология" (с 2015 г. - на Радио Свобода), ведущий телеканала "Дождь". Автор книг и статей по истории и теории политики, проблемам современной России, колумнист "Ведомостей" и русского "Форбс". Кандидат исторических наук.
Учился в МГУ, Карловом Университете в Праге и в Колумбийском Университете в Нью-Йорке. В течение 25 лет работал исследователем и преподавателем в России, Германии, Италии и Финляндии. Многие годы работал ведущим исторических программ на телеканале "Культура", вел программы на радиостанциях "Финам ФМ" и "Столица ФМ".
Сферу научных интересов составляют новейшая история России, демократия и глобализация, а также постмодернизм в искусстве.
Владеет шестью языками: русский, английский, французский, немецкий, чешский, итальянский.
Страница в Facebook: https://www.facebook.com/sergei.medvedev3.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Медведев,_Сергей_Александрович_(профессор)
Republic (бывший Slon), 09.06.2017
https://republic.ru/posts/83784
«Нелюбовь» Андрея Звягинцева, фильм о пропавшем ребенке, вышел в российский прокат 1 июня, в День защиты детей. И хотя тут, по-видимому, чистое совпадение - это случилось в первый уикенд после премьеры на Каннском кинофестивале, и надо было торопиться, чтобы пиратские копии не успели попасть в сеть, - в нем есть глубокий символизм.
Дети действительно стали одной из больных тем нашего времени, от пропагандистских фейков «распятого мальчика» в Славянске и «девочки Лизы» в Германии до истерики в СМИ по поводу «синих китов» и «групп смерти» и маниакальных поисков педофилов. От «крестового похода школьников», неожиданно вышедших на митинги 26 марта, до «арбатского Гамлета», расколовшего общество на защитников прав ребенка и сторонников патриархально-полицейского порядка. Звягинцев своим фильмом попадает в болевую точку на перекрестии политики, пропаганды и коллективных травм.
По большому счету, все его картины так или иначе построены вокруг сюжета оставленных детей. «Возвращение» блудного отца к своим брошенным сыновьям кончается трагедией, в «Изгнании» аборт нежеланного плода начинает цепочку смертей, в «Елене» один из центральных конфликтов - между отцом и дочерью (но также показан в финальных кадрах корчащийся на огромном ложе младенец как символ бездумного размножения), в «Левиафане» сына главного героя забирают в приемную семью. Нерожденные, нежеланные, оставленные, отнятые дети - ключевой образ режиссера и символ распадающегося космоса, нарастающей энтропии, моральной катастрофы, которую он показывает в каждом своем фильме.
В «Нелюбви» в центр повествования тоже поставлен ребенок - вернее, его исчезновение. В пространстве фильма образуется пустота, лакуна, и она начинает расширяться, как воронка, засасывая в себя главных героев, их близких, дома, кварталы, лесопарки. Эстетика отсутствия, размеченная следами пропавшего мальчика, его курткой, объявлениями о пропаже, зовом ищущих в опустевшем лесу, усиливает саспенс, превращает семейную драму в психологический триллер, поиски ребенка - в хождение по мукам, не раз и не два заставляющее вспомнить «Сталкер» Тарковского. Камера бессменного оператора Звягинцева Михаила Кричмана придает простым вещам беспощадную резкость и метафизическую глубину, его тягучие планы и тусклая палитра превращают московский спальный район в царство мертвых, которому только первый снег придает мимолетное благообразие, на секунду превращая его в зимний пейзаж малых голландцев.
Согласно законам термодинамики, в этом пространстве растет энтропия: здесь нет бога (хотя есть бородатые мужчины и пародийно-православный офис), как нет и государства - опер сразу предупреждает родителей, что полиция искать мальчика не будет, и вместо нее появляется поисково-спасательный отряд добровольцев, буквально срисованный с «Лиза Алерт» (история спасателей вообще превращается в отдельную сюжетную линию и единственное деятельное начало во всем фильме). Здесь мертвы семьи и бессильна школа: учительница беспомощно возит тряпкой по доске, оставляя меловые разводы, а за окном медленно начинает идти снег. Здесь даже нет виноватых: просто все рождены и живут в пространстве нелюбви и старательно ее воспроизводят как единственно доступный им способ существования и коммуникации.
Апофеоз пустоты наступает в разрушенном ДК где-то в лесу, последнем пристанище мальчика. Протекающая крыша, лужи на полу, осколки человеческой цивилизации - все это снова напоминает Зону и Комнату в «Сталкере», которая была для Тарковского метафорой опустевшей души. И даже гениальная последняя сцена в морге, которая по своей многозначности и неразрешенности должна войти в учебники режиссуры, построена вокруг отсутствия. Мы не видим самого факта, события, мы видим лишь его отражение в лицах и реакциях героев. Но самая страшная пустота открывается в эпилоге фильма, в глазах главной героини, идущей по тренажеру беговой дорожке в костюмчике Bosco с надписью «RUSSIA»: камера словно проваливается в этот отсутствующий взгляд.
Проще всего было бы тут усмотреть карикатурный образ матери-России, потерявшей собственного ребенка и шагающей на месте по беговой дорожке в лоджии элитного дома, пока ее новый муж оцепенело смотрит новости из Донбасса с Дмитрием Киселевым, но Звягинцев не работает такими лобовыми метафорами: он не обличает, а констатирует, не обвиняет, а ставит диагноз. Снимал фильм про распавшуюся семью, а вышло про Россию, и Киселев с Донбассом в финальных кадрах - это не политический памфлет, как в «Левиафане», а дух времени, застывшего картинкой на экране ТВ. В конце концов, «Борис Годунов» - это про убитого мальчика или про русскую власть? Так же и «Нелюбовь»: она обнаруживает моральный изъян, оставленного мальчика, в самой сердцевине нашего существования, а политические обстоятельства - лишь частные следствия этой всеобъемлющей нравственной катастрофы.
Крайне важно, что в фильме четко обозначено время действия: это декабрь 2012 года (радиоэфир полнится ожиданиями конца света по календарю майя), канун принятия «закона Димы Яковлева», прозванного «законом подлецов», что обрек десятки больных российских сирот, готовых к иностранному усыновлению, на приютское существование, развитие болезни, а кого-то и на смерть. Именно с этого момента, повязавшего правящий класс кровью детей, начался окончательный моральный распад власти при подавляющем равнодушии населения. Фильм заканчивается в 2015-м, в год нормализации, когда прошел шок Крыма и «Боинга», Россия притерпелась к санкциям и поняла, что новое состояние власти и общества - это всерьез и надолго. Звягинцев снимает кино о семье, но действие происходит в условиях небывалого морального распада, когда одним из главных мемов становится «снизу постучали». И основная проблема здесь не в Путине с Киселевым, не в Крыме с Донбассом и даже не в коррупции с воровством - это все симптомы болезни, а режиссер говорит о самой болезни: это общество, погрязшее во лжи, цинизме и недоверии, утратившее надежду на будущее и на перемены, а Путин с Киселевым лишь отливают эту ложь в формы политики и массмедиа, экспортируют ее во внешний мир.
Далеко не случайно в 2016-м в публичном пространстве России развернулся разговор об этике: здесь и флешмоб «я не боюсь сказать», и скандал вокруг 57-й школы, дискуссии о домашнем насилии и пытках в тюрьме, споры об исторической памяти и ответственности сталинских палачей («дело Карагодина»). Рефлексирующая часть общества начинает осознавать моральный тупик, в котором мы все оказались, и тот заговор молчания, которым окружены проблемы насилия, унижения и травмы. Это именно те вопросы, о которых много лет говорит Звягинцев, включая проблему немоты, разрыва коммуникации. В условиях, когда нет ни государства с социальной политикой, ни социально ответственной и близкой человеку церкви, ни культуры публичного диалога по вопросам семьи, детства, отношений полов, его фильмы ставят те самые фундаментальные моральные вопросы, о которых мы предпочитаем молчать - или давать на откуп циничным популистам типа Милонова и Мизулиной. Если задуматься, то Андрей Звягинцев сейчас в России главный по скрепам - настоящим, а не придуманным пропагандой, но власть никогда не признает за ним этой роли, предпочитая ограничения в прокате и шельмование в печати, как это было с «Левиафаном».
Один из сквозных образов «Нелюбви» - сигнальная лента. В самом начале фильма мальчик находит ее в лесу, привязывает к палке и забрасывает на дерево. Проходят годы, рождаются новые дети, но лента по-прежнему там. Звягинцев словно обнес наше общество этой лентой, обозначив по периметру контуры гуманитарной катастрофы и моральной трясины, в которую мы погрузились. Подобно пушкинскому «кровавому мальчику», его пропавший ребенок говорит о фундаментальном преступлении, лежащем в основе нашего мнимого благополучия, о вещах, которые мы безуспешно пытаемся забыть. Именно поэтому его фильмы так безжалостны, так дискомфортны и столь обязательны к просмотру.
Сергей МЕДВЕДЕВ - историк, политолог, публицист, профессор кафедры прикладной политологии ГУ-ВШЭ. Ведущий программы "Археология" (с 2015 г. - на Радио Свобода), ведущий телеканала "Дождь". Автор книг и статей по истории и теории политики, проблемам современной России, колумнист "Ведомостей" и русского "Форбс". Кандидат исторических наук.
Учился в МГУ, Карловом Университете в Праге и в Колумбийском Университете в Нью-Йорке. В течение 25 лет работал исследователем и преподавателем в России, Германии, Италии и Финляндии. Многие годы работал ведущим исторических программ на телеканале "Культура", вел программы на радиостанциях "Финам ФМ" и "Столица ФМ".
Сферу научных интересов составляют новейшая история России, демократия и глобализация, а также постмодернизм в искусстве.
Владеет шестью языками: русский, английский, французский, немецкий, чешский, итальянский.
Страница в Facebook: https://www.facebook.com/sergei.medvedev3.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Медведев,_Сергей_Александрович_(профессор)
Republic (бывший Slon), 09.06.2017
https://republic.ru/posts/83784