Артемий МАГУН: Чем террористы столетней давности отличаются от нынешних (ноя 2015)
Терроризм - штука не новая. Но современные террористы более кровавы и менее понятны европейцам, чем те, что были раньше, в XIX и в XX веках.
О том, как изменилась психология террора, мы говорим с деканом факультета политических наук и социологии Европейского университета СПб, профессором Артемием МАГУНОМ:
- Чем отличается терроризм и террористы столетней давности от нынешних?
- Сам термин возник еще в конце XVIII века в связи с Великой Французской революцией (якобинский «террор»), а оттуда перешел к русским народовольцам и к борцам за какую-нибудь национально-освободительную идею. Террор, который существовал в XIX веке, был направлен против конкретных лиц, которые так или иначе олицетворяли правящий режим и мыслился как ответ на якобы «легитимное» насилие со стороны государства. Конечно, теракты того времени были не невинны, были гражданские жертвы. Иногда революционеры прибегали к провокациям (в духе Нечаева), но террор состоял в устранении конкретных лиц и в целом носил такой, я бы сказал, лево-популистский характер (народ против угнетателей).
В XX веке подобного террора тоже было очень много. Израильтяне убивали бывших нацистов, армяне - ответственных за армянскую резню, национально-освободительные движения прибегали к террору против представителей колониальных администраций и армий. Но террор против гражданского населения - это вообще недавнее явление, которое характеризует последние 30-40 лет.
Сегодня террор построен на случайных жертвах и наведении паники на население посредством СМИ. Жертва ничем не должна выделяться, чтобы телезритель мог идентифицировать себя с ней и начать чувствовать, что удар был нанесен именно по нему.
Поэтому современный террор имеет мало общего с политическим и адресным террором, кроме активного использования насилия и массового запугивания. Вообще, любые акты насилия пугают, весь вопрос только в том, насколько они для этого предназначены и как быстро распространяется информация о них.
- А почему террор стал не точечным, а массовым - только из-за телевидения?
- Потому что мы живем в национальных и, по крайней мере, формально в демократических государствах, где действия властей опираются на волю народа, проводятся от имени народа. В Европе и США население действительно имеет большое влияние на власть. Изменение общественного мнения может привести к изменению политики. Поэтому с военной точки зрения массовый террор рационален - если ты запугал население, то в принципе политика может измениться. Так, например, когда в 2004 году в Мадриде в результате теракта были взорвано несколько поездов, испанское правительство, поддерживающее Америку в войне в Ираке, слетело.
- В России ситуация не совсем такая.
- Да, как ни цинично это говорить, но как раз в России теракты проводить меньше всего толку. Потому что Россия не демократическая страна в чистом виде, у нас есть кое-какие демократические институты, но и только. Народ у нас только очень-очень опосредованно может повлиять на власть. Удар по легитимности правительства и Путина нанести тоже очень тяжело, потому что есть очень мощный контроль над СМИ.
Во Франции все это сделать гораздо проще. Посмотрим, в какую сторону теперь качнется маятник, правда, пока все дело идет к тому, что он качнется туда же, что и у нас в 1999-м. То есть «будем мочить в сортире».
- Можно ли считать, что террор эффективен? Многого ли, например, добились ирландская ИРА или баскская ЭТА?
- Что касается эсеров, то их политический террор начала XX века был относительно эффективен: он готовил революцию и показывал обществу, что не все в порядке. А что касается Ирландской республиканской армии, то это движение надо смотреть в контексте.
Борьба за независимость Ирландии началась во время Первой Мировой войны, когда будущее колониальной системы было под вопросом (были даны многочисленные обещания независимости, не все потом выполненные), и она увенчалась успехом. Террор ИРА по поводу Северной Ирландии начался сразу после Второй Мировой войны, когда Британская империя начала постепенно отдавать все больше и больше территорий и у ирландцев, казалось, появился шанс. Если взять какую-нибудь Южную Африку или Индию в это же время, то там тоже занимались террором: вот вы империалисты, ходите в другой одежде, с другим цветом кожи, вот мы и будем вас немножечко взрывать.
Поэтому в этом смысле и ирландцы, и баски ничем таким особенно не выделялись. Они потом начали выделяться, когда за счет грамотной политики в Европе удалось восстановить мир и возник Евросоюз. И именно в этот момент деятельность той же ИРА начала казаться дикой и постепенно сошла на нет.
- Итальянские «Красные бригады» действовали в 1970-1980-е годы. А потом всё раз - и закончилось. При каких условиях терроризм прекращается? От чего зависит террористическая активность?
- От шансов на успех, от поддержки населения. Но «Красные бригады» - это совершенно другая ситуация, это левый терроризм, который был связан с общим подъемом левых движений в Европе. Тогда казалось, что падение консервативного истеблишмента, которое происходило в 1960-х, - с его репрессивной колониальной политикой, с его расовыми претензиями, с его морализмом в культуре, - что все это звенья одной цепи, которые в конце концов приведут к более масштабной революции демократического толка. И на этой волне возникли немецкая РАФ, «Красные бригады» и ряд похожих группировок, которые занимались террором в старом смысле этого слова, то есть против политиков, знаковых объектов действующего режима.
- Обязательна ли для террористов народная поддержка?
- Конечно, терроризм связан с поддержкой хотя бы какого-то общественного слоя. Если ее нет, то исчезает и само явление. Откуда тогда вербовать сторонников? Хотя с нынешним терроризмом сложнее. Тут есть несколько факторов. Ближний Восток - это очень большой регион, где население часто сочувствует антиимпериалистическому запалу и ненависти к Америке со стороны террористов. В то же время тут есть момент религиозной индоктринации (принятие личностью чужих идей и доктрин. - В.В.) и желание посвятить себя какому-то делу до конца. Как и с классическими террористами: вербовка строится не только на том, что ты часть угнетенной группы, но и на том, что ты веруешь в какое-то дело и становишься мучеником в своих же собственных глазах.
- В третьих странах - Ираке, Кении - от рук террористов погибают сотни человек, но эти теракты не вызывают у европейцев шока. Это с чем связано?
- С колониальным мышлением. Эффект состоит в том, что в мирном западном обществе к насилию не привыкли, его не ожидают. С точки зрения среднестатистического европейского буржуа Африка или Ближний Восток - это все где-то далеко, и там живут дикие люди, для которых насилие в порядке вещей. Он же устает от того, что каждый день передают о том, что там где-то чего-то постоянно взрывают. Поэтому все это его уже не шокирует.
В Ливане недавно была война - ну и чего удивляться, что там от теракта погибли 40 человек накануне парижских событий? Надо сказать, что сами ливанцы были, мягко говоря, недовольны тем, что все писали и говорили про Париж, все окрасили свои аватарки в цвета французского флага, а в Бейруте пропорционально населению погибло не меньше народа, но хоть бы кто-нибудь написал об этом.
- Сегодня политики заявляют, что терроризм - враг номер один. Это просто такая бессмысленная политическая формула?
- Терроризм - враг любого государства номер один по определению. С формальной точки зрения, терроризмом называется любое насилие, исходящее не от государства, и которое не исходит от другого государства, но такая ситуация, чтобы одно государство официально объявило войну другому, на сегодняшний день большая редкость. Государство само себя определило как монополиста насилия, поэтому насилие вне государства - это либо убийство по пьянке, либо грабеж, либо терроризм. Так что это только вопрос определения.
Другое дело, что в таком понимании этот термин уязвим для спекуляции. Потому что если мы определяем его как несанкционированное применение насилия, то получается, что все, что нам не нравится, - это терроризм. Понятно, что почти никому не нравится насилие. Но где тут провести грань между террористом и борцом за свободу? Ответ здесь только один: если вы побеждаете, то вы борцы за свободу, если нет - террористы.
Таким образом, есть некоторый порог, перейдя который терроризм становится национально-освободительным движением, за которым стоят массы. И то же ИГ претендует именно на это. В истории бывали случаи, когда террористы легитимировались. Например, Ясиру Арафату сказали: «Да, вы немного пошалили, но сейчас мы видим, что вы народный вождь». Поэтому государство называет терроризмом все, что публично нарушает его монополию на насилие, а на деле необходимо различать акты отчаянных фанатиков и ситуацию гражданской войны.
Можно привести в пример процесс против Олега Сенцова, которому поджог двери вменили как «терроризм». Здесь даже насилия как такового не было совершено, но политическая мотивация была использована, во-первых, для утягчения приговора, а во-вторых, для квалификации политического акта как уголовного.
Или пример из другого лагеря - известно, что украинское правительство объявило донбасское и луганское ополчения «террористами» и начало антитеррористическую операцию против них. Ирония в том, что они воспроизвели дискурс «Россия - Чечня», потому что в той ситуации тоже было непонятно, с кем мы воюем: с террористами, бандитами или армией независимого государства? И российское государство использовало одновременно определения «террористов» (политическое определение) и «бандитов» (деполитизированное определение).
Но в действительности Донбасс и Луганск, как бы к ним ни относиться, и кто бы извне ни спровоцировал самозахват власти ополчением - это, конечно, не «терроризм» вовсе, а повстанческие движения, которые охватили заметную территорию. Государство часто увлекается такими играми, и реальные конфликты становятся неразрешимыми, потому что одна из сторон считает, что перед ней бандиты-террористы. А «бандиты-террористы» считают, что они народные вожди.
В противовес этому наука и здравый смысл, как мне кажется, должны бороться за сужение определения «терроризма». Пусть эта категория обозначает только тип используемых средств - «использование насилия против случайных представителей гражданского населения с целью его запугивания»! И только на этом основании предъявлять обвинения в терроризме, бороться с терроризмом и т.д. И не путать его с другими видами преступлений, политических актов или актов войны.
Здесь для диагноза очень важна эта логика выбора случайных экземпляров, которая восходит еще к архаическим жертвоприношениям и противоречит христианскому и просвещенческому персонализму. И тогда, кстати, выяснится, что зачастую терроризмом - посадкой, например, случайных представителей политической оппозиции для ее острастки - занимаются как раз сами государства.
- Изменился ли социальный портрет террориста за сто лет - кто сейчас готов бросать бомбы и стрелять в незнакомых людей?
- Что мы, собственно, знаем о нынешних исламских террористах и, шире говоря, о движениях типа ИГ? Там есть молодая интеллигенция религиозного толка, но также и простые, зачастую малообразованные люди, по тем или иным причинам попавшие в социально маргинальную среду - в тюрьму, например. Многие террористы - это люди, оказавшиеся в критической ситуации или в состоянии нестабильности - войны, безработицы - это относится как к Ближнему Востоку, так и к этническим меньшинствам в Европе.
К террористам примыкают молодые люди, которые ищут себя, находятся на пути самоидентификации, переживают озарение от какой-то идеи. Война все же придает существованию какой-то смысл. Если это не война между тутси и хуту, а между какими-то осмысленными группами, у которых есть идеология, которую они могут объяснить… Хуту вряд ли могли бы привлечь на свою сторону какого-нибудь британского мальчика. А тут он может как-то по-своему понять Коран, или ему может показаться, что Америка действительно крайне империалистическая страна. Ну или по ряду каких-то причин он может сказать: «Мне надо найти себя - а не повоевать ли мне?» Как-то так это происходит.
- А как за сто лет изменилась психология террориста?
- Между террористами начала века и нынешними есть некоторое сходство. Речь идет о людях принявших решение, которое отделило их от простых смертных. Правда, эти исламисты перед терактами употребляют наркотики, до этого эсеры вроде бы не дошли. Но с другой стороны, у новых террористов степень отчужденности радикально другая, потому что для того, чтобы хладнокровно расстреливать толпы людей, надо быть в очень измененном состоянии сознания. Хотя и без всяких наркотиков убийство может ввести в такое измененное состояние.
- Исламисты говорят, что идет джихад, по результатам которого каждому гарантируется место в раю.
- Вы имеете в виду, что современные террористы идут именно на «эгоистическое самоубийство», как его называл Дюркгейм (а не альтруистическое, и не аномическое)? Это интересная гипотеза, но она верна только отчасти. Вопрос в том, насколько религиозные взгляды являются главными мотивами этих людей, а не сам акт насилия, и не сама ситуация войны и их самоощущение как солдат.
Конечно, вы правы, есть вера в религиозное спасение индивида, но их бог - бог войны, а война - их бог, и само насилие дает террористу то ли эгоистическое, то ли сакральное удовлетворение.
Насилие очень страшная и отвратительная вещь, но в то же время она может привести человека в экстаз. В каком-то смысле многие современные террористы - это художники насилия, видно, что для самих исполнителей насилие превращается в самоцель, реализуется с виртуозностью (вспомнить хотя бы 11 сентября). Психологическая мотивация есть в самом факте насилия.
Мы имеем дело с другим уровнем ожесточенности, с людьми, которые чувствуют себя в состоянии тотальной войны в духе Второй Мировой. И в каком-то смысле война действительно налицо, и в этом правы Олланд и до него Джордж Буш, чье отношение к терроризму в этом полярно иное, чем у Владимира Путина, который стремится деполитизировать и легализировать конфликт, объявив противников уголовниками и даже само их название чем-то запрещенным. Непризнание войны войной - огромный фактор в ожесточении этой войны, принятии ей уродливых форм типа расстрела посетителей кафе.
Современное государство достигло больших успехов в достижении монополии на насилие. Именно этой монополии исламские и прочие террористы бросают сегодня вызов. То есть это война во имя самой войны.
Это рефлексивное насилие, в котором само утверждение насилия является аргументом. В то время как в войнах прошлого оно никаким аргументом не являлось, потому что насилие было повседневно, особенно в Средние века. А для современного государства мир принципиален, и риторический смысл «Насилие есть!» - это действительно что-то принципиально новое. Поэтому современный террор это метанасилие, насилие в квадрате, ответ одновременно и на бытовой пацифизм современных государств, и на их военные действия в отношении стран Ближнего Востока.
812'Online, 25.11.2015
http://www.online812.ru/2015/11/25/010/
Примечание: все выделения в тексте - мои.
О том, как изменилась психология террора, мы говорим с деканом факультета политических наук и социологии Европейского университета СПб, профессором Артемием МАГУНОМ:
- Чем отличается терроризм и террористы столетней давности от нынешних?
- Сам термин возник еще в конце XVIII века в связи с Великой Французской революцией (якобинский «террор»), а оттуда перешел к русским народовольцам и к борцам за какую-нибудь национально-освободительную идею. Террор, который существовал в XIX веке, был направлен против конкретных лиц, которые так или иначе олицетворяли правящий режим и мыслился как ответ на якобы «легитимное» насилие со стороны государства. Конечно, теракты того времени были не невинны, были гражданские жертвы. Иногда революционеры прибегали к провокациям (в духе Нечаева), но террор состоял в устранении конкретных лиц и в целом носил такой, я бы сказал, лево-популистский характер (народ против угнетателей).
В XX веке подобного террора тоже было очень много. Израильтяне убивали бывших нацистов, армяне - ответственных за армянскую резню, национально-освободительные движения прибегали к террору против представителей колониальных администраций и армий. Но террор против гражданского населения - это вообще недавнее явление, которое характеризует последние 30-40 лет.
Сегодня террор построен на случайных жертвах и наведении паники на население посредством СМИ. Жертва ничем не должна выделяться, чтобы телезритель мог идентифицировать себя с ней и начать чувствовать, что удар был нанесен именно по нему.
Поэтому современный террор имеет мало общего с политическим и адресным террором, кроме активного использования насилия и массового запугивания. Вообще, любые акты насилия пугают, весь вопрос только в том, насколько они для этого предназначены и как быстро распространяется информация о них.
- А почему террор стал не точечным, а массовым - только из-за телевидения?
- Потому что мы живем в национальных и, по крайней мере, формально в демократических государствах, где действия властей опираются на волю народа, проводятся от имени народа. В Европе и США население действительно имеет большое влияние на власть. Изменение общественного мнения может привести к изменению политики. Поэтому с военной точки зрения массовый террор рационален - если ты запугал население, то в принципе политика может измениться. Так, например, когда в 2004 году в Мадриде в результате теракта были взорвано несколько поездов, испанское правительство, поддерживающее Америку в войне в Ираке, слетело.
- В России ситуация не совсем такая.
- Да, как ни цинично это говорить, но как раз в России теракты проводить меньше всего толку. Потому что Россия не демократическая страна в чистом виде, у нас есть кое-какие демократические институты, но и только. Народ у нас только очень-очень опосредованно может повлиять на власть. Удар по легитимности правительства и Путина нанести тоже очень тяжело, потому что есть очень мощный контроль над СМИ.
Во Франции все это сделать гораздо проще. Посмотрим, в какую сторону теперь качнется маятник, правда, пока все дело идет к тому, что он качнется туда же, что и у нас в 1999-м. То есть «будем мочить в сортире».
- Можно ли считать, что террор эффективен? Многого ли, например, добились ирландская ИРА или баскская ЭТА?
- Что касается эсеров, то их политический террор начала XX века был относительно эффективен: он готовил революцию и показывал обществу, что не все в порядке. А что касается Ирландской республиканской армии, то это движение надо смотреть в контексте.
Борьба за независимость Ирландии началась во время Первой Мировой войны, когда будущее колониальной системы было под вопросом (были даны многочисленные обещания независимости, не все потом выполненные), и она увенчалась успехом. Террор ИРА по поводу Северной Ирландии начался сразу после Второй Мировой войны, когда Британская империя начала постепенно отдавать все больше и больше территорий и у ирландцев, казалось, появился шанс. Если взять какую-нибудь Южную Африку или Индию в это же время, то там тоже занимались террором: вот вы империалисты, ходите в другой одежде, с другим цветом кожи, вот мы и будем вас немножечко взрывать.
Поэтому в этом смысле и ирландцы, и баски ничем таким особенно не выделялись. Они потом начали выделяться, когда за счет грамотной политики в Европе удалось восстановить мир и возник Евросоюз. И именно в этот момент деятельность той же ИРА начала казаться дикой и постепенно сошла на нет.
- Итальянские «Красные бригады» действовали в 1970-1980-е годы. А потом всё раз - и закончилось. При каких условиях терроризм прекращается? От чего зависит террористическая активность?
- От шансов на успех, от поддержки населения. Но «Красные бригады» - это совершенно другая ситуация, это левый терроризм, который был связан с общим подъемом левых движений в Европе. Тогда казалось, что падение консервативного истеблишмента, которое происходило в 1960-х, - с его репрессивной колониальной политикой, с его расовыми претензиями, с его морализмом в культуре, - что все это звенья одной цепи, которые в конце концов приведут к более масштабной революции демократического толка. И на этой волне возникли немецкая РАФ, «Красные бригады» и ряд похожих группировок, которые занимались террором в старом смысле этого слова, то есть против политиков, знаковых объектов действующего режима.
- Обязательна ли для террористов народная поддержка?
- Конечно, терроризм связан с поддержкой хотя бы какого-то общественного слоя. Если ее нет, то исчезает и само явление. Откуда тогда вербовать сторонников? Хотя с нынешним терроризмом сложнее. Тут есть несколько факторов. Ближний Восток - это очень большой регион, где население часто сочувствует антиимпериалистическому запалу и ненависти к Америке со стороны террористов. В то же время тут есть момент религиозной индоктринации (принятие личностью чужих идей и доктрин. - В.В.) и желание посвятить себя какому-то делу до конца. Как и с классическими террористами: вербовка строится не только на том, что ты часть угнетенной группы, но и на том, что ты веруешь в какое-то дело и становишься мучеником в своих же собственных глазах.
- В третьих странах - Ираке, Кении - от рук террористов погибают сотни человек, но эти теракты не вызывают у европейцев шока. Это с чем связано?
- С колониальным мышлением. Эффект состоит в том, что в мирном западном обществе к насилию не привыкли, его не ожидают. С точки зрения среднестатистического европейского буржуа Африка или Ближний Восток - это все где-то далеко, и там живут дикие люди, для которых насилие в порядке вещей. Он же устает от того, что каждый день передают о том, что там где-то чего-то постоянно взрывают. Поэтому все это его уже не шокирует.
В Ливане недавно была война - ну и чего удивляться, что там от теракта погибли 40 человек накануне парижских событий? Надо сказать, что сами ливанцы были, мягко говоря, недовольны тем, что все писали и говорили про Париж, все окрасили свои аватарки в цвета французского флага, а в Бейруте пропорционально населению погибло не меньше народа, но хоть бы кто-нибудь написал об этом.
- Сегодня политики заявляют, что терроризм - враг номер один. Это просто такая бессмысленная политическая формула?
- Терроризм - враг любого государства номер один по определению. С формальной точки зрения, терроризмом называется любое насилие, исходящее не от государства, и которое не исходит от другого государства, но такая ситуация, чтобы одно государство официально объявило войну другому, на сегодняшний день большая редкость. Государство само себя определило как монополиста насилия, поэтому насилие вне государства - это либо убийство по пьянке, либо грабеж, либо терроризм. Так что это только вопрос определения.
Другое дело, что в таком понимании этот термин уязвим для спекуляции. Потому что если мы определяем его как несанкционированное применение насилия, то получается, что все, что нам не нравится, - это терроризм. Понятно, что почти никому не нравится насилие. Но где тут провести грань между террористом и борцом за свободу? Ответ здесь только один: если вы побеждаете, то вы борцы за свободу, если нет - террористы.
Таким образом, есть некоторый порог, перейдя который терроризм становится национально-освободительным движением, за которым стоят массы. И то же ИГ претендует именно на это. В истории бывали случаи, когда террористы легитимировались. Например, Ясиру Арафату сказали: «Да, вы немного пошалили, но сейчас мы видим, что вы народный вождь». Поэтому государство называет терроризмом все, что публично нарушает его монополию на насилие, а на деле необходимо различать акты отчаянных фанатиков и ситуацию гражданской войны.
Можно привести в пример процесс против Олега Сенцова, которому поджог двери вменили как «терроризм». Здесь даже насилия как такового не было совершено, но политическая мотивация была использована, во-первых, для утягчения приговора, а во-вторых, для квалификации политического акта как уголовного.
Или пример из другого лагеря - известно, что украинское правительство объявило донбасское и луганское ополчения «террористами» и начало антитеррористическую операцию против них. Ирония в том, что они воспроизвели дискурс «Россия - Чечня», потому что в той ситуации тоже было непонятно, с кем мы воюем: с террористами, бандитами или армией независимого государства? И российское государство использовало одновременно определения «террористов» (политическое определение) и «бандитов» (деполитизированное определение).
Но в действительности Донбасс и Луганск, как бы к ним ни относиться, и кто бы извне ни спровоцировал самозахват власти ополчением - это, конечно, не «терроризм» вовсе, а повстанческие движения, которые охватили заметную территорию. Государство часто увлекается такими играми, и реальные конфликты становятся неразрешимыми, потому что одна из сторон считает, что перед ней бандиты-террористы. А «бандиты-террористы» считают, что они народные вожди.
В противовес этому наука и здравый смысл, как мне кажется, должны бороться за сужение определения «терроризма». Пусть эта категория обозначает только тип используемых средств - «использование насилия против случайных представителей гражданского населения с целью его запугивания»! И только на этом основании предъявлять обвинения в терроризме, бороться с терроризмом и т.д. И не путать его с другими видами преступлений, политических актов или актов войны.
Здесь для диагноза очень важна эта логика выбора случайных экземпляров, которая восходит еще к архаическим жертвоприношениям и противоречит христианскому и просвещенческому персонализму. И тогда, кстати, выяснится, что зачастую терроризмом - посадкой, например, случайных представителей политической оппозиции для ее острастки - занимаются как раз сами государства.
- Изменился ли социальный портрет террориста за сто лет - кто сейчас готов бросать бомбы и стрелять в незнакомых людей?
- Что мы, собственно, знаем о нынешних исламских террористах и, шире говоря, о движениях типа ИГ? Там есть молодая интеллигенция религиозного толка, но также и простые, зачастую малообразованные люди, по тем или иным причинам попавшие в социально маргинальную среду - в тюрьму, например. Многие террористы - это люди, оказавшиеся в критической ситуации или в состоянии нестабильности - войны, безработицы - это относится как к Ближнему Востоку, так и к этническим меньшинствам в Европе.
К террористам примыкают молодые люди, которые ищут себя, находятся на пути самоидентификации, переживают озарение от какой-то идеи. Война все же придает существованию какой-то смысл. Если это не война между тутси и хуту, а между какими-то осмысленными группами, у которых есть идеология, которую они могут объяснить… Хуту вряд ли могли бы привлечь на свою сторону какого-нибудь британского мальчика. А тут он может как-то по-своему понять Коран, или ему может показаться, что Америка действительно крайне империалистическая страна. Ну или по ряду каких-то причин он может сказать: «Мне надо найти себя - а не повоевать ли мне?» Как-то так это происходит.
- А как за сто лет изменилась психология террориста?
- Между террористами начала века и нынешними есть некоторое сходство. Речь идет о людях принявших решение, которое отделило их от простых смертных. Правда, эти исламисты перед терактами употребляют наркотики, до этого эсеры вроде бы не дошли. Но с другой стороны, у новых террористов степень отчужденности радикально другая, потому что для того, чтобы хладнокровно расстреливать толпы людей, надо быть в очень измененном состоянии сознания. Хотя и без всяких наркотиков убийство может ввести в такое измененное состояние.
- Исламисты говорят, что идет джихад, по результатам которого каждому гарантируется место в раю.
- Вы имеете в виду, что современные террористы идут именно на «эгоистическое самоубийство», как его называл Дюркгейм (а не альтруистическое, и не аномическое)? Это интересная гипотеза, но она верна только отчасти. Вопрос в том, насколько религиозные взгляды являются главными мотивами этих людей, а не сам акт насилия, и не сама ситуация войны и их самоощущение как солдат.
Конечно, вы правы, есть вера в религиозное спасение индивида, но их бог - бог войны, а война - их бог, и само насилие дает террористу то ли эгоистическое, то ли сакральное удовлетворение.
Насилие очень страшная и отвратительная вещь, но в то же время она может привести человека в экстаз. В каком-то смысле многие современные террористы - это художники насилия, видно, что для самих исполнителей насилие превращается в самоцель, реализуется с виртуозностью (вспомнить хотя бы 11 сентября). Психологическая мотивация есть в самом факте насилия.
Мы имеем дело с другим уровнем ожесточенности, с людьми, которые чувствуют себя в состоянии тотальной войны в духе Второй Мировой. И в каком-то смысле война действительно налицо, и в этом правы Олланд и до него Джордж Буш, чье отношение к терроризму в этом полярно иное, чем у Владимира Путина, который стремится деполитизировать и легализировать конфликт, объявив противников уголовниками и даже само их название чем-то запрещенным. Непризнание войны войной - огромный фактор в ожесточении этой войны, принятии ей уродливых форм типа расстрела посетителей кафе.
Современное государство достигло больших успехов в достижении монополии на насилие. Именно этой монополии исламские и прочие террористы бросают сегодня вызов. То есть это война во имя самой войны.
Это рефлексивное насилие, в котором само утверждение насилия является аргументом. В то время как в войнах прошлого оно никаким аргументом не являлось, потому что насилие было повседневно, особенно в Средние века. А для современного государства мир принципиален, и риторический смысл «Насилие есть!» - это действительно что-то принципиально новое. Поэтому современный террор это метанасилие, насилие в квадрате, ответ одновременно и на бытовой пацифизм современных государств, и на их военные действия в отношении стран Ближнего Востока.
812'Online, 25.11.2015
http://www.online812.ru/2015/11/25/010/
Примечание: все выделения в тексте - мои.