Почему кинорежиссёр Андрей Тарковский не вернулся в СССР
В интервью, записанном в декабре 1966 года, гениальный художник кинематографа Андрей Арсеньевич Тарковский так ответил на вопрос, почему художники кино (в том числе и он) столь увлечены экранизациями: «Мыслей своих нет. К тому же трудно сделать современную картину. Если стоишь на позиции правды, нужно говорить правду. А если ты говоришь правду, то это не всегда всем приятно. Поэтому режиссеры бросаются на экранизации. В прозе уже заготовлены мысли и построен сюжет».
Мгновенно осенила меня параллель: а ведь в конце 70-х годов именно по этой причине я перестал писать рассказы, беллетристику. Мыслей не было. Перестала действительность их пробуждать. А кино пробуждало! По этой причине вероятнее всего я и стал писать о фильмах. О фильмах- писалось, о жизни - нет.
Но, собственно, разговор я затеял вовсе не с целью навязаться к Тарковскому на роль этакого собрата по творческому голоду и способам его удовлетворения. Высказывание 34-летнего мастера мне явно подсказывало: а ведь для Тарковского форма («запечатленное время» - так он назвал материал, с которым работает кинохудожник, как гончар работает с глиной) превалирует над содержанием («мыслями», которые в дефиците)! Не важно «о чем» будет фильм, главное «как» он сделан! Не важно, что за жидкость в кувшине, главное - форма, приданная кувшину гончаром.
Через 10 лет после упомянутого интервью в стенограмме лекций, прочитанных Тарковским в 1977-1978 годах слушателям Высших курсов сценаристов и режиссеров, отыщется такое признание: «Художник начинается тогда, когда в его замысле или в его ленте возникает свой особый образный строй, своя система мыслей о реальном мире и режиссер представляет её на суд зрителя, делится ею со зрителем как своими самыми заветными мечтами. Только при наличии собственного взгляда на вещи режиссер становится художником, а кинематограф - искусством».
«Запечатленное время» - «фирменная фишка» Тарковского - это и есть, как я полагаю, тот «собственный взгляд», которым авторитетный лектор делится со слушателями курсов. Очевидно, делится с целью помочь слушателям подняться до творческих высот, освоенных самим лектором. К какой же цели ведет преподаватель своих курсантов? Неужели эта цель: научиться снимать такое же талантливое кино, как какое снимает Тарковский, непрерывно «запечатлевая время»?
Как-то раз, будучи увлеченным киноискусством студентом экономического вуза, отправился я на Комсомольский проспект, где в кинотеатре «Горизонт» на паре вечерних сеансов крутили «Зеркало». Полный к началу сеанса зал стал неудержимо опустошаться примерно через четверть часа после начала демонстрации фильма. Люди вставали и пробирались к выходу, не выдержав испытания «фирменной фишкой» автора. Не раз и не два приходилось мне встречаться в газетах, журналах и телепрограммах со свидетельствами тому, что обычные люди, так называемый «массовый зритель» не выдерживает «самых заветных мечтаний», которые Тарковский представляет ей как свою «систему мыслей о реальном мире». Тот самый «суд зрителя», о котором упоминает лектор в приведенной выше цитате из стенограммы лекции - это и есть «голосование ногами» при массовом исходе публики из зрительных залов. Жестокий суд, что и говорить! Неужели такого же суда и такого же «приговора» желал Тарковский тем, кто внимательно слушал его лекции??
Я не сомневаюсь в том, что Андрей Арсеньевич был хорошо осведомлен о том, что массовый зритель не понимает и не принимает его фильмов. Наверняка переживал по этому поводу. Однако, его воодушевлял триумфальный дебют - «Иваново детство», лента, получившая престижный приз на крупном международном кинофестивале и достаточного благосклонно принятая народом, как трогательная и вполне доступная пониманию и эмпатии история детской судьбы, жестоко покалеченной войной. Право на постановку этого фильма по повести В.Богомолова «Иван» Тарковский получил по активной рекомендации своего ВГИКовского педагога М.И. Ромма. Получил шанс на полном метре испытать своё детище: запечатленное время. И преуспел! Сам по себе мальчик Ваня и его судьба были Тарковскому не столь интересны, как упражнения с формами экранного существования времени. Не сомневаюсь, что если бы в руки к режиссеру попала повесть «Ганс», рассказывающая о тяготах военного детства немецкого мальчугана, помогавшего солдатам вермахта, Тарковский сотворил бы экранизацию «Гансово детство», вполне достойную венецианской фестивальной славы.
- Андрей Арсеньевич, вот Вы всю свою творческую жизнь сетовали на злобные происки чиновников от кинематографа, не дававших широкой прокатной дороги Вашим фильмам. Низкие прокатные категории, редкие киносеансы в кинотеатриках на городских окраинах и прочие чиновничьи «палки» в мощные «колеса» созданных Вами киношедевров. А давайте вообразим, что все Ваши прокатные претензии в силу неких чудодейственных обстоятельств окажутся удовлетворенными? Что чиновники вмиг «прозреют» и откроют-таки Вашим фильмам наизелёнейшую улицу возможностей свидания со зрителями во всех кинозалах страны на утренних, дневных и вечерних сеансах. Ведь именно о такой прокатной судьбе для своих кинодетищ Вы мечтали, не правда ли? И что тогда? Вы действительно ощутите себя осчастливленным? Помилуйте! В чем же счастье кинохудожника, наблюдающего огромные толпы людей, не выдержавших и четверти часа просмотра ?! Неужели вожделенную радость доставит Вам лицезрение до срока покидающих кинозалы миллионов людей, которые купили билеты на Ваш фильм, что демонстрируется во всех кинотеатрах на всех сеансах благодаря немыслимой прокатной щедрости чиновников? Уверен, что нет, ибо Вы не мазохист.
… Рискну предположить, что Андрей Арсеньевич Тарковский принял решение не возвращаться на Родину из заграничной командировки и остаться на Западе по той простой причине, что Советский Союз, как он осознал однажды, населяют какие-то «неправильные зрители» (как в детских рассказах о медвежонке Винни Пухе, столкнувшемся с атаками «неправильных пчёл»). Тарковский убедил себя, что именно тут, в Италии, Франции и других странах, нынче именуемых «коллективный Запад», обитают те самые «правильные зрители», которые несметными легионами посетителей кинозалов будут рукоплескать экранным произведениям режиссера. А «неправильные зрители» в СССР пусть и дальше рукоплещут своим «чапаевым» и прочим «подвигам разведчика». Вольному - воля.
Мгновенно осенила меня параллель: а ведь в конце 70-х годов именно по этой причине я перестал писать рассказы, беллетристику. Мыслей не было. Перестала действительность их пробуждать. А кино пробуждало! По этой причине вероятнее всего я и стал писать о фильмах. О фильмах- писалось, о жизни - нет.
Но, собственно, разговор я затеял вовсе не с целью навязаться к Тарковскому на роль этакого собрата по творческому голоду и способам его удовлетворения. Высказывание 34-летнего мастера мне явно подсказывало: а ведь для Тарковского форма («запечатленное время» - так он назвал материал, с которым работает кинохудожник, как гончар работает с глиной) превалирует над содержанием («мыслями», которые в дефиците)! Не важно «о чем» будет фильм, главное «как» он сделан! Не важно, что за жидкость в кувшине, главное - форма, приданная кувшину гончаром.
Через 10 лет после упомянутого интервью в стенограмме лекций, прочитанных Тарковским в 1977-1978 годах слушателям Высших курсов сценаристов и режиссеров, отыщется такое признание: «Художник начинается тогда, когда в его замысле или в его ленте возникает свой особый образный строй, своя система мыслей о реальном мире и режиссер представляет её на суд зрителя, делится ею со зрителем как своими самыми заветными мечтами. Только при наличии собственного взгляда на вещи режиссер становится художником, а кинематограф - искусством».
«Запечатленное время» - «фирменная фишка» Тарковского - это и есть, как я полагаю, тот «собственный взгляд», которым авторитетный лектор делится со слушателями курсов. Очевидно, делится с целью помочь слушателям подняться до творческих высот, освоенных самим лектором. К какой же цели ведет преподаватель своих курсантов? Неужели эта цель: научиться снимать такое же талантливое кино, как какое снимает Тарковский, непрерывно «запечатлевая время»?
Как-то раз, будучи увлеченным киноискусством студентом экономического вуза, отправился я на Комсомольский проспект, где в кинотеатре «Горизонт» на паре вечерних сеансов крутили «Зеркало». Полный к началу сеанса зал стал неудержимо опустошаться примерно через четверть часа после начала демонстрации фильма. Люди вставали и пробирались к выходу, не выдержав испытания «фирменной фишкой» автора. Не раз и не два приходилось мне встречаться в газетах, журналах и телепрограммах со свидетельствами тому, что обычные люди, так называемый «массовый зритель» не выдерживает «самых заветных мечтаний», которые Тарковский представляет ей как свою «систему мыслей о реальном мире». Тот самый «суд зрителя», о котором упоминает лектор в приведенной выше цитате из стенограммы лекции - это и есть «голосование ногами» при массовом исходе публики из зрительных залов. Жестокий суд, что и говорить! Неужели такого же суда и такого же «приговора» желал Тарковский тем, кто внимательно слушал его лекции??
Я не сомневаюсь в том, что Андрей Арсеньевич был хорошо осведомлен о том, что массовый зритель не понимает и не принимает его фильмов. Наверняка переживал по этому поводу. Однако, его воодушевлял триумфальный дебют - «Иваново детство», лента, получившая престижный приз на крупном международном кинофестивале и достаточного благосклонно принятая народом, как трогательная и вполне доступная пониманию и эмпатии история детской судьбы, жестоко покалеченной войной. Право на постановку этого фильма по повести В.Богомолова «Иван» Тарковский получил по активной рекомендации своего ВГИКовского педагога М.И. Ромма. Получил шанс на полном метре испытать своё детище: запечатленное время. И преуспел! Сам по себе мальчик Ваня и его судьба были Тарковскому не столь интересны, как упражнения с формами экранного существования времени. Не сомневаюсь, что если бы в руки к режиссеру попала повесть «Ганс», рассказывающая о тяготах военного детства немецкого мальчугана, помогавшего солдатам вермахта, Тарковский сотворил бы экранизацию «Гансово детство», вполне достойную венецианской фестивальной славы.
- Андрей Арсеньевич, вот Вы всю свою творческую жизнь сетовали на злобные происки чиновников от кинематографа, не дававших широкой прокатной дороги Вашим фильмам. Низкие прокатные категории, редкие киносеансы в кинотеатриках на городских окраинах и прочие чиновничьи «палки» в мощные «колеса» созданных Вами киношедевров. А давайте вообразим, что все Ваши прокатные претензии в силу неких чудодейственных обстоятельств окажутся удовлетворенными? Что чиновники вмиг «прозреют» и откроют-таки Вашим фильмам наизелёнейшую улицу возможностей свидания со зрителями во всех кинозалах страны на утренних, дневных и вечерних сеансах. Ведь именно о такой прокатной судьбе для своих кинодетищ Вы мечтали, не правда ли? И что тогда? Вы действительно ощутите себя осчастливленным? Помилуйте! В чем же счастье кинохудожника, наблюдающего огромные толпы людей, не выдержавших и четверти часа просмотра ?! Неужели вожделенную радость доставит Вам лицезрение до срока покидающих кинозалы миллионов людей, которые купили билеты на Ваш фильм, что демонстрируется во всех кинотеатрах на всех сеансах благодаря немыслимой прокатной щедрости чиновников? Уверен, что нет, ибо Вы не мазохист.
… Рискну предположить, что Андрей Арсеньевич Тарковский принял решение не возвращаться на Родину из заграничной командировки и остаться на Западе по той простой причине, что Советский Союз, как он осознал однажды, населяют какие-то «неправильные зрители» (как в детских рассказах о медвежонке Винни Пухе, столкнувшемся с атаками «неправильных пчёл»). Тарковский убедил себя, что именно тут, в Италии, Франции и других странах, нынче именуемых «коллективный Запад», обитают те самые «правильные зрители», которые несметными легионами посетителей кинозалов будут рукоплескать экранным произведениям режиссера. А «неправильные зрители» в СССР пусть и дальше рукоплещут своим «чапаевым» и прочим «подвигам разведчика». Вольному - воля.