Мамины воспоминания
Я, Бирман Евгения Львовна, в момент начала войны 22 июня 1941 года жила на Украине в селе Новая Синявка, Старосинявского района, Каменец-Подольской области.
Мой отец, Бирман Лев, работал в колхозе кузнецом. К началу войны ему было около 33 лет. Мать, Бирман София, была домохозяйка. В 1941 году ей было около 32 лет.. Кроме меня было еще трое детей: Яша, Пиня, Изя. Жила с нами еще мать отца, бабушка Сося. Моя мама была сиротой. Ее родители погибли в Гражданскую войну во время Петлюровских погромов. В каком населенном пункте не знаю. Остались в живых 5 братьев и сестер. Девичью фамилию мамы я не знаю, поэтому потеряна связь с родственниками. Судьбы их я тоже не знаю. У отца родных братьев и сестер не было.
Одна из сестер матери жила в Москве и перед войной приезжала к нам в гости. Она хотела взять меня на воспитание в Москву, но мама меня не отдала.
Первый раз после войны я посетила родину, Новую Синявку и г. Хмельник в 1987 году. Встретилась с некоторыми друзьями своих старших братьев. Кое-что от них узнала. Но откуда родом моя мать они не знали. А наши соседи, моя подружка и ее родители погибли. Так что вокруг меня образовалась пустота. Никто ничего не может мне больше рассказать. И я могу положиться только на свою память.
Война для меня началась ранним утром летом 1941 года. Я выглянула в окно и увидела у нашего дома пушку с огромным стволом, прикрытую ветками срубленного орехового дерева. Она появилась ночью неслышно, так и исчезла неизвестно куда. Потом так же появился и исчез танк. Через какое-то время я услышала шум и грохот. Люди стали говорить. Что бомбят Шепетовку. В Старой Синяве разбомбили сахарный завод. Люди за 10 км тащили желтый , еще жидковатый сахар.
Однажды над нашим огородом появились два самолета, наш и немецкий. Между ними завязался бой. Был страшный шум. Все разбежались. Потом я узнала, что наш самолет был сбит и лежит на краю села. Я побежала вместе с другими детьми смотреть. Он лежал на бок, маленький с отломленным крылом. Летчика не было.
Спустя несколько дней через наше село. Новая Синявка, прошли наши солдаты. Молодые, очень уставшие, голодны. Они просили молока и хлеба. Мама плакала: «Куда вы уходите?! Придут немцы, всех убьют!» Солдаты пили молоко и успокаивали, что скоро вернуться. Не знаю, куда ушли наши солдаты, но очень скоро со стороны села Лядки пошли немецкие обозы. Огромные, с толстыми ногами, лошади тащили нагруженные чем-то возы. На них сидели и рядом шли солдаты. Некоторые играли на губных гармошках. На одном возу была обезьянка. Обозы остановились на морковном поле. Мы побежали смотреть обезьянку. Я почти ничего не видела, так как боялась близко подойти. Солдаты с палками пошли по дворам бить кур.
Вскоре я заболела. Больно было во рту. Лежала с температурой. Вдруг в дом зашел немецкий солдат. Он просил яйца и картошку. Мама сказала, что картошка еще не выросла. Стала с ним разговаривать и плакать. Он ее успокаивал. Говорил, что на с никто трогать не будет. Поднял меня на руки и стал носить по комнате. Пел колыбельную песню. Я вся сжалась от страха. Он сказал: «Не бойся у меня дома тоже остались дети.» Положил меня и ушел. Ничего у нас не взял. Говорил он по-немецки, но я его понимала.
Большое ощущение войны я испытала, когда увидела. Как по нашему шляху , уже в сторону села Лядок шли польские беженцы. Они шли по селу молча. Многие шли и без узелков. Мы стояли по обе стороны дороги и смотрели на этот огромный поток молчащих людей. Какая-то тревога охватила меня.
Над сельсоветом повесили новый флаг. Появились новые деньги. На бумажке в один рубль была изображена девочка в белом платочке.
Вскоре нам из своего дома пришлось уйти и ночевать у других людей. Мама, я и младший брат Изя спрятались у маминой подруги в чулане за печкой. Было жарко. Дышать было нечем, но мама велела сидеть тихо и не разговаривать. Отца где-то не было. Он появился внезапно худой, грязный. Он говорил прерывисто и тяжело дышал. У него была астма. К работе в кузнице его не допустили и велели выселяться в Хмельник.
После войны я узнала, что отец был мобилизован на рытье окопов вместе с другими людьми.
Вернулись они. Когда в селе были уже немцы. Выселили нас из села Новая Синявка, примерно в конце июля 1941 года. И в сопровождении полицая , мы выехали в г. Хмельник Винницкой области.
А остальных евреев, жителей этого большого села, примерно 57 семей, расстреляли на территории сахарного завода 1 августа 1941 года в 10 км от села Новая Синявка.
В Хмельнике поселились мы у родственников отца. Было очень тесно, так как нас было шесть человек и родственников большая семья.
Не успели мы приехать, как в дверях появился полицай. Он грубо и больно оттолкнул меня, т.к. я оказалась на его пути. Вошел в дом, оглядел дом и нас и сказал отцу, чтоб срочно зарегистрировался в полиции.
Наша бабушка каким-то образом поселилась в деревне Соколовка в доме гончара. Там была небольшая кухонька и комната с гончарным кругом, нежилая. Однажды их села Соколовка в Хмельник на базар пришли две женщины. Они зашли к нам и передали маме что-то от бабушки. Это было осенью, так как женщины были тепло одеты: в платках и сапогах. Когда они собирались уходить, я тихонько увязалась за ними. Они шли и беседовали между собой. Заметили меня, когда уже было далеко от Хмельника. «Ты куда? - спросили они меня . «К бабушке!» Они завели меня в село и показали бабушкин дом. Он стоял в начале села. Так я стала жить у бабушки. А родители с братьями остались в Хмельнике.
Наступили холода. Топить бабушке было нечем и есть тоже нечего. Бабушка варила пшенную кашу на воде. От холода и недоедания я вся покрылась чирьями. Особенно болела шея от этих фурункулов. Однажды, ночью, бабушка зажгла фитиль и стала мне прикладывать компресс из печного лука. В дверь сильно постучали. Бабушка пошла узнать кто там. В дом вошел совсем голый мужчина. Он махал руками крутил ими вокруг головы и что-то невнятно бормотал. Бабушка хотела его оставить, но он был неусидчив и очень беспокойный. Поднялся и убежал. Бабушка поняла в чем дело, я только десятилетия спустя поняла, что он сбежал от расстрела.
Через несколько дней появился отец. Он о чем-то поговорил с бабушкой и она ушла. Потом пришли Яша с Пиней, мои старшие братья. Наконец бабушка привела маму с Изей. Моим младшим братом. Каким-то образом мои родные избежали расстрела. Как они сумели спастись тогда, я теперь не узнаю никогда. Прожили мы здесь недолго. Хотя отец и был отличный кузнец и нужный в селе человек, но староста приказал немедленно покинуть село.
Была сильная метель, а мы на открытом возу опять ехали в Хмельник. Там мы не застали в живых своих родственников и их соседей. Их дома стояли пустые, с побитыми окнами и разграбленные. Потом я узнала, что в первых числах января 1942 года ранним утром еврейские дома ворвались полицаи и специально прибывшая команда с собаками для облавы. Они подняли из постелей, ничего не подозревавших людей, выгнали их на улицу, кто в чем оказался. А кто не мог идти: больных, на протезах, расстреливали на месте. С помощью собак людей взяли в оцепление и так погнали в поле. Стоял страшный крик и плач. Вторую группу людей они заперли в подвале полиции и продержали их без воды и пищи целую неделю. Потом тоже отвели в поле и расстреляли. Это рассказал отец бабушке. Потом , в1987 году я услышала это от мужчины, который 13-летним мальчиком сбежал из оцепления. В этот раз погибло около 3 тысяч человек.
Оставшихся в живых согнали на одну небольшую территорию., примыкавшую к полиции между улицами Тараса Шевченко и Шолом-Алейхема, как сейчас они называются. Мы поселились на этой изолированной территории в пустом, разбитом доме, хозяева которого были уже расстреляны. На домах повесили желтые звезды. Выходить за территорию запрещалось. Гетто охранялось полицаями. Однажды я играла в разбитом и пустом доме найденной игрушкой-трамвайчиком. Вдруг в дверном проеме появился полицай : «Ты что здесь делаешь?» -«Играю» -«Ты где живешь?» - спросил полицай, указывая на дома украинцев и на гетто -«там или тут?» Я показала на гетто. Поняла свою оплошность и от испуга описалась. Он сказал : «Марш отсюда!» Я рванула с места, рада , что ничего со мной не сделал. Это было весной - летом 1942 года.
Отца моего под конвоем водили на работу на лесопильный завод, где он работал кузнецом. Их там не кормили. Маму тоже гоняли на разные работы в лагерь к военнопленным. Бабушка пробовала носить отцу суп к проходной, но у нее ничего не получилось. Потом она послала на с с Изей отнести отцу эту похлебку. Помню, что хлеба не было. Когда отец увидел нас у проходной, он очень испугался, взял суп, с разрешения полицая и прогнал нас побыстрее домой. Больше нас не посылали.
Как-то холодным утром, то ли весной, то ли уже летом 1942 года, я вышла на улицу. Вдруг внезапно появилось много полицаев. Они прикладами стали выгонять всех из домов в полицию, которая находилась на этой же улице. Я хотела убежать домой. Сказать бабушке, но полицай ударил меня прикладом и тоже направил в полицию. Там на загнали в приемник. В приемнике я увидела, что мою бабушку раздевают и обыскивают. Мне стало страшно и стыдно. Я заплакала. Не дав бабушке до конца одеться, нас вытолкали по лестнице в подвал, где было много уже людей. Там я нашла маму и брата Изю. Отец сидел за решеткой еще с одним мужчиной. Это место освещалось. На остальном пространстве был мрак. Нас было так много, что мы могли только стоять. Младшего брата держали на руках по очереди, а я почти все время стояла.
Так мы простояли весь день и всю ночь. Рано утром следующего дня открылись ворота и раздалась команда выходить. Женщины закричали , а за ними дети. Первых стали бить и они пошли к выходу. По обе стороны ворот стояли солдаты с оголенными штыками. Мы побежали сквозь них и остановились во дворе полиции. На балкон вышел комендант-немец(фамилии его не помню, по-украински его звали Янко) и начальник полиции Тернавский. Они стали вызывать всех по списку. Первым вызвали моего отца : «Бирман, четверо детей, жена, мать к выходу!» так как старших братьев с нами не было, то мы могли взять еще двоих детей. Что тут началось! Все женщины бросились совать матери детей. Меня отбросили, я в ужасе стала кричать! Мама пробралась ко мне, взяла еще других детей и мы покинули полицию. Потом отпустили еще многих, может и всех. Я не знаю.
Прошло какое-то время. Было уже тепло. Наверное , лето 1942 года. Я стояла у дороги и увидела, что в сторону полиции идут несколько эсесовцев в голубой, очень красивой форме и черной белыми костями и черепом на рукаве. Недалеко от меня стояли две женщины. Они говорили тихо между собой, что завтра начнется. Я плохо понимала. О чем речь, но заподозрила неладное. Решила рассказать маме. Но меня мучили сомнения и страх, вдруг я неправильно поняла и напрасно испугаю всю семью. Но я все-таки рассказала маме об услышанном разговоре. Вечером она одела меня и Изю и сказала отцу, что уходит. Отец ее отговаривал, но она была непреклонна. Через забор украинского дома. Который граничил с гетто, мы вышли на улицу и пошли в город. Она привела нас с Изей в дом рядом с кладбищем. Там жила украинская или польская семья: муж, жена, и две девочки. Они нас встретили в сенях. Я думала, что мы зайдем в гости. Но в дом мы не зашли, а по лестнице поднялись на чердак. Там было грязно от птичьего помета. Мы сели на пол и просидели всю ночь. Ранним утром пришел испуганный хозяин и сказал, что больше не может нас держать, так как в гетто облава, а он боится за свою семью. Мы очень испугались, но выбора у нас не было. Через дорогу было кладбище и мы пошли туда. На кладбище выбрали укромное местечко и просидели до следующего утра.
Я очень хотела пить и есть и стала просить маму вернуться домой. Мама не решалась. В конце концов она отпустила меня. По дворам украинских домов, минуя дорогу, я прибежала домой.
Прибежав домой, застала гробовую тишину и все вверх дном. Отец на месте. Братья Яша и Пиня тоже. Но все равно какая-то пустота. О ужас, нет бабушки! Отец испугался . увидев меня одну. «Где мам?» я сказала, что мама с Изей остались на кладбище. Он стал меня уговаривать пойти за ними. Но я очень боялась и ничего не объясняя ему наотрез отказалась. Вечером мама вернулась с Изей в гетто. Отец рассказал маме, как погибла бабушка.
Ранним утром, внезапно и тайно. Полицаи ворвались в наш дом. В доме были бабушка, Яша и Пиня. Бабушка не спала и закричала ребятам, чтобы они бежали на чердак. Пока они опомнились. Полицаи успели их схватить. Бабушка бросилась на полицаев и стала отбивать ребят с криком : «Не трогайте детей!» полицаи схватили ее. А Яша с Пиней успели подняться на чердак и поднять лестницу. Бабушка отбивалась, но силы были не равны. Полицаи били ее головой о цементный пол, она потеряла сознание и так поволокли они старую женщину ы полицию.
В этом разрушенном помещении жить уже было нельзя и мы перебрались в другое. Братья мои, Яша и Пиня, после этой облавы стали очень осторожными. Чуть что убегали на родину , в Новую Синявку. Но там тоже приходилось прятаться, так как в селе была целая банда полицаев, сотники и староста.
Была теплая, летняя погода. Мы ходили раздетые и босиком. Одежда закапывалась, т.к. во время облав все беспощадно грабилось. Я с другими детьми стояла на углу нашего дома. Мы окружили одного мальчика, примерно моего ровесника. Он нам рассказывал, что он после облавы остался один, так как родителей и сестричку убили. Мне стало страшно, как же можно жить без родителей?
Вдруг к нам подошла девочка лет двенадцати, в платочке. Она нам сказала : «Пошли со мной в Жмеринку, там в гетто не убивают.» я побежала к маме, стала ей говорить о девочке. Но мама отмахнулась от меня. Не знаю, почему мои родители не воспользовались этим. По-видимому у них не было денег для проводников, а может и не верили в это. Во всяком случае, те немногие, кто остались живы из Хмельницкого гетто, прошли через Жмеринку.
Комендант города ездил в полицию мимо гетто на бричке. Он осматривал свои владения. И вот, на наше несчастье он увидел. Что на территории гетто есть еще дети. Это так просто оставить он не мог.
Однажды, летом среди бела дня (август или сентябрь 1942 года) отец оказался дома. Он позвал меня с младшим братом и показал в углу сарая выкопанную яму. Сказал чтобы мы туда залезли. Она была еще недостаточно глубока. Он подправил ее. Мы опять залезли. Сели прямо на сырую землю и над нами были забиты половицы и что-то положено поверх них. Отец просил сидеть тихо и даже не шептаться. Пока он не вернется и не освободит нас. Мы сидели долго. Никто нас не освобождал. Наконец отец пришел и вынул нас из этой ямы. Носам он был очень уставший, грустный и прихрамывал. Оказывается была облава на детей. Их отлавливали. Вывозили в поле, бросали живыми в ямы и закапывали. Когда он нас спрятал и убирал землю. То не успел уйти вовремя и попался на глаза полицаю. Отец хотел скрыться, т.к. полицай выстрелил, и прыгнул в подвал. Там лежали доски с гвоздями. Один гвоздь пробил подметку сапога и глубоко вошел в ногу. Не знаю сколько прошло времени, но отец слег. Он очень мучился. Его парализовало. Мог говорить только сквозь зубы. Умирал очень тяжело. Ночью он позвал старших братьев и что-то им приказывал.
Утром. Когда я проснулась, то на полу лежал отец, завернутый в белый саван. Это было примерно в августе-сентябре 1942 года.
Началась трагедия нашей семьи. Нас ждал еще и страшный голод. Отца разрешили похоронить на кладбище. Его хоронили мои старшие братья с Ароном Рояхом, который работал вместе с отцом. После смерти отца прервалась связь с внешним миром. При жизни отца была кое-какая пища. Как он ее доставал, я не знаю. Но после его смерти есть стало нечего. Иногда мать доставала обрезанные корки хлеба. Ее знакомая часто приносила сыворотку от творога, картошку. Так мы еле дотянули до конца февраля 1943 года. Пока нас не трогали. Тревоги были многократные. То придут ночью заберут семью какую-нибудь и расстреляют во дворе полиции, то придут с обыском и заберут все, что им понравится. Пока для нашей семьи все обходилось.
Но не обошлось для нас в последний раз в начале марта 1943 года. Мы с младшим братом были на улице, когда раздалась команда из громкоговорителей : «Всем взрослым явиться на перерегистрацию в полицию!» Тревога охватила нас. Вдруг я увидела, что полицаи окружают территорию гетто. Мы вбежали в дом и стали искать маму. Ее нигде не было. Мы не знали что делать. Было очень страшно. Спустя какое-то время открылся люк, появилась мама и взяла нас к себе. Мы сидели в этом секрете , как в колодце: темно, холодно и очень хотелось есть. Но страх брал верх.
Ночью мы покинули этот секрет. Мама повела нас в другой дом. Там стала стучать рукой по полу. Открылся люк. Мы спустились в подвал. Там оказалось три человека. Два пожилых и один молодой мужчины. Мама с ними переговорила и мы остались. Я кашляла. Все были недовольны. Через какое-то время мужчины по очереди ушли. Мы остались одни. Мама решила тоже уходить. Мы поднялись из подвала в свой дом. Она велела нам подождать ее на улице, мы ее долго ждали. Наконец она вышла, положила мне за пазуху сверток с фотографиями и документами. Как только мы оказались на дороге, послышался стук подков о брусчатку. Мы быстро спрятались за будку на противоположной стороне дороги. После войны я узнала, что здесь скважина родоновой воды. Патруль остановился рядом с будкой и громко разнеслось : «Wer ist das?» Мы замерли, но патруль ушел дальше, не заглянув по другую сторону будки. Мама повела нас к деревянному мосту через реку Южный Буг. Но мост был освещен и охранялся. Охранник находился в будке на противоположном конце моста. Тогда мать повела нас к Замку, где был каменный мост. Он оказался взорван. Тогда мама заставила меня спуститься с высокого берега у замка к реке и посмотреть, есть ли там вода или лед. Я спустилась, но ничего не могла понять. И сказала маме, что здесь вода. Мы опять вернулись к деревянному мосту. Она медлила. Я боялась. Что патруль скоро вернется , и стала уговаривать маму идти через мост. Она забрала у меня сверток с документами и сказала: «Возьми Изю за руку и идите. Как пройдешь мост, спустись в парк. Стань за деревом и ждите меня.» С замиранием сердца мы с Изей ступили на освещенный мост и пошли. Поравнялись с будкой, никто нас не окликнул. Благополучно миновав будку, мы спустились в парк, спрятались за деревом и стали ждать маму. Она ступила на мост. Ее шаги гулко звучали в ночной тишине. Она уже поравнялась с будкой, вдруг раздалось «Кто идет?» Мама только сказала: «Ой!» И полицай повел ее обратно в сторону полиции. Больше мы ее никогда не видели. Это было в марте 1943 года.
Мы стояли и не могли опомниться. Потом стали громко плакать. Но никто не слышал нас. Снег был по шею, хоть и рыхлый, но передвигаться было очень трудно. Мы не знали плана мамы. Ее намерений. Я знала только как идти в Соколовку. Мы старались идти вперед, а ходили кругами и все выходили к реке. Все-таки выбрались из парка на дорогу и скоро оказались на деревенской улице. Это было село Мазуривка. Мы зашли в первые открытые ворота и оказались во дворе сельского дома. Собаки не было. Мы сели на завалинке и обессиленные задремали.
Продолжение следует...