Мерзейшая мощь
Слушала лекцию Андрея Аствацатурова о Сэлинджере. О том, что в его рассказах довольно явно проявляется европейская такая переработка дзен-философии. О том, что герои показаны фрагментарно, в них много пустоты, а дописывание читателем этих героев и обеспечивало популярность писателя.
"Хорошо ловится рыбка-бананка". Притча о наедающейся бананами рыбке, которая застревает в пещере. И затем самоубийство рассказавшего эту притчу героя. В этом мире уйти от связей, от впечатлений, взглядов других людей, раздувающих твое субъективное Я, можно только таким способом - для слабых европейцев, видимо.
О восприятии героиней собеседника, довольно истеричного молодого человека: "Эмоции не стоит демонстрировать - они редко объединяют людей".
А вообще я просто хотела дать контекст того, когда я пустилась в свои рассуждения.
Вот стоит все же перечитать Сартра - про тошноту. Все ж-таки, если проанализировать, что собой составляет моя жизнь и что меня больше всего не страшит, нет, а вызывает отвращение - это как раз вот это осознание, что какие бы красивые картины я не видела перед собой, как бы не разыгрывалось мое воображение, как бы далеко я не уехала, какую бы возвышенную музыку я ни слушала, это отвращение вернется. Оно чуть-чуть приглушится, но вернется. На секунду ли, на час, но вернется. Что это за отвращение? Отвращение к самому себе? К тому, что я замечаю внезапно, что я - не только мысли, не только эмоции, но и тело. В нем что-то такое перетекает, что-то булькает, что-то идет не так. Вряд ли где-то еще так легко войти в это понимание, как в больнице. Там, кто бы ты ни был, какие бы мысли в тебе не бродили, ты прежде всего - сосуд, в котором бродят жидкости. И они бродят не так, как надо.
Это даже не животное чувство. Животное, как говорят, не имеет этого ощущения, которое в человеке кирпичик за кирпичиком складывает, как ни парадоксально, страх смерти. Вроде б все прекратится, телесное, но одновременно с этим, наступит апофеоз телесной мерзости, разложения. А животное не предвосхищает всю жизнь вот этот процесс умирания.
Хорошо, но у меня есть душа. Люди, сводящие все существование к проявлению материи, так и живут в этой мерзости, хотя и душевные радости, конечно, им не чужды. Именно в этом видится некое подобие смысла бытия - развить свои умения, помогать другим, оставлять память о себе. И вот в этом понимании души им хорошо.. До обострения телесного омерзения...
Это понимание души у нас общее, более или менее. Но и в душе есть страшное - тишина. Тишина не дзеновская (от этого-то и началось мое размышление, как противопоставление), а тишина забвения, которая еще более страшна от того, что я понимаю - что-то было. Было множество эмоций, множество воспоминаний о телесных и эмоциональных стостояниях, множество умозаключений, но большинство из них сползли в некое прошлое, как стянутая со стола скатерть. Скатерть можно дернуть назад, а воспоминания уже не воскресят живости, не вернут вдохновение в полной мере. И это различие между а и а1 убивает. И еще повезло, что у тебя есть какая-то бумажечка с записями, фотография... Но ведь жил ты не только в том периоде, который зафиксировал на каком-либо носителе, а и до, и после. Куда же это все ушло? Все сменила страшная тишина. И в конечном итоге, вся жизнь другого человека для меня - тоже тишина, еще более звенящая.
У меня была бабушка. Я помню ее в паре картин: вот она на кухне, в саду, с клубникой - в деревне, вот она лежит и слушает в наушниках радио - у тети. А все это затмевает солнечная фотография - она стоит во дворе деревенского дома, сложив руки, в шляпе. И для меня она так и стоит где-то там. И дом все тот же. Где-то в счастливом островке моей надеющейся души.
И вот в таких моментах, когда омерзение и чужая и своя тишина переходят во что-то большее, что-то вечное, что помогает идти дальше, идти так, как достойно вечности, - там для меня начинается дух. Мне немыслимо жить только в первых двух измерениях, заглушая, пытаясь заглушить омерзение и прорвать тишину собственную и чужую. Для чего, в конечном счете, я прорву ее? Кто услышит? Вот, то-то и оно. А мне нужен этот ответ. И я все время иду к нему. Это-то и приводит меня каждый день к вере в Бога.
"Хорошо ловится рыбка-бананка". Притча о наедающейся бананами рыбке, которая застревает в пещере. И затем самоубийство рассказавшего эту притчу героя. В этом мире уйти от связей, от впечатлений, взглядов других людей, раздувающих твое субъективное Я, можно только таким способом - для слабых европейцев, видимо.
О восприятии героиней собеседника, довольно истеричного молодого человека: "Эмоции не стоит демонстрировать - они редко объединяют людей".
А вообще я просто хотела дать контекст того, когда я пустилась в свои рассуждения.
Вот стоит все же перечитать Сартра - про тошноту. Все ж-таки, если проанализировать, что собой составляет моя жизнь и что меня больше всего не страшит, нет, а вызывает отвращение - это как раз вот это осознание, что какие бы красивые картины я не видела перед собой, как бы не разыгрывалось мое воображение, как бы далеко я не уехала, какую бы возвышенную музыку я ни слушала, это отвращение вернется. Оно чуть-чуть приглушится, но вернется. На секунду ли, на час, но вернется. Что это за отвращение? Отвращение к самому себе? К тому, что я замечаю внезапно, что я - не только мысли, не только эмоции, но и тело. В нем что-то такое перетекает, что-то булькает, что-то идет не так. Вряд ли где-то еще так легко войти в это понимание, как в больнице. Там, кто бы ты ни был, какие бы мысли в тебе не бродили, ты прежде всего - сосуд, в котором бродят жидкости. И они бродят не так, как надо.
Это даже не животное чувство. Животное, как говорят, не имеет этого ощущения, которое в человеке кирпичик за кирпичиком складывает, как ни парадоксально, страх смерти. Вроде б все прекратится, телесное, но одновременно с этим, наступит апофеоз телесной мерзости, разложения. А животное не предвосхищает всю жизнь вот этот процесс умирания.
Хорошо, но у меня есть душа. Люди, сводящие все существование к проявлению материи, так и живут в этой мерзости, хотя и душевные радости, конечно, им не чужды. Именно в этом видится некое подобие смысла бытия - развить свои умения, помогать другим, оставлять память о себе. И вот в этом понимании души им хорошо.. До обострения телесного омерзения...
Это понимание души у нас общее, более или менее. Но и в душе есть страшное - тишина. Тишина не дзеновская (от этого-то и началось мое размышление, как противопоставление), а тишина забвения, которая еще более страшна от того, что я понимаю - что-то было. Было множество эмоций, множество воспоминаний о телесных и эмоциональных стостояниях, множество умозаключений, но большинство из них сползли в некое прошлое, как стянутая со стола скатерть. Скатерть можно дернуть назад, а воспоминания уже не воскресят живости, не вернут вдохновение в полной мере. И это различие между а и а1 убивает. И еще повезло, что у тебя есть какая-то бумажечка с записями, фотография... Но ведь жил ты не только в том периоде, который зафиксировал на каком-либо носителе, а и до, и после. Куда же это все ушло? Все сменила страшная тишина. И в конечном итоге, вся жизнь другого человека для меня - тоже тишина, еще более звенящая.
У меня была бабушка. Я помню ее в паре картин: вот она на кухне, в саду, с клубникой - в деревне, вот она лежит и слушает в наушниках радио - у тети. А все это затмевает солнечная фотография - она стоит во дворе деревенского дома, сложив руки, в шляпе. И для меня она так и стоит где-то там. И дом все тот же. Где-то в счастливом островке моей надеющейся души.
И вот в таких моментах, когда омерзение и чужая и своя тишина переходят во что-то большее, что-то вечное, что помогает идти дальше, идти так, как достойно вечности, - там для меня начинается дух. Мне немыслимо жить только в первых двух измерениях, заглушая, пытаясь заглушить омерзение и прорвать тишину собственную и чужую. Для чего, в конечном счете, я прорву ее? Кто услышит? Вот, то-то и оно. А мне нужен этот ответ. И я все время иду к нему. Это-то и приводит меня каждый день к вере в Бога.