Логика и чувства
В этом месте наших рассуждений можно вернуться к критике картезианского мировоззрения, чтобы растолковать суть наших претензий. Как и почему возникла определенная деформация, односторонний взгляд на бытие, обеспечивший значительный прогресс в сфере технологий и производства, но также обусловивший глубокий кризис социальных отношений, атрофию нравственности и атомизацию личности, упадок морали и новое средневековье в атомный век?
Не станет откровением или преувеличением мнение, что основой технологического лидерства новой европейской цивилизации является приспособленность европейцев к логическому мышлению. Если говорить об основных предпосылках промышленной революции, то они возникли в конце первой половины второго тысячелетия. По нашей исходной универсальной шкале 9 - это завершение второй четверти Надлома Истории. Однако с учетом адаптивной кибернетической схемы мы можем уточнить, что речь идет о предварительной стадии для процессов, определяющих центральную интригу третьей четверти Надлома Истории. Эта центральная линия исторического процесса включает также активную стадию Возрождения (XVI в.), конструктивную стадию Просвещения (XVII в.) и завершающую стадию Промышленной революции (XVIII-XIX вв.).
Промышленная революция собрала «плоды Просвещения», завязавшиеся из «цветов Возрождения», но «семена» для этого были посеяны в XV веке, на стадии Предвозрождения. Таких центральных предпосылок случилось четыре: во-первых, связанный с торговлей и мореплаванием прогресс математических вычислений; во-вторых, изобретение книгопечатания Гуттенбергом; в-третьих, религиозная доктрина Лютера; наконец, понятие о шарообразности Земли - качественный скачок в абстрактном мышлении, положивший начало современному естествознанию.
Заметим, что прогресс наук в эпохи Возрождения и Просвещения происходит вне основного потока времени - ученые и философы творят в стенах почетных резерваций, и до определенной поры это почти не влияет на жизнь остального общества. Имеют значение наемные армии, колониальная торговля, религиозные споры, централизация власти, но только не развитие технологий. Внимание европейцев с логическим складом ума сосредоточено в узких секторах развития - мануфактуры в производстве, развитие артиллерии в военном деле, банковских расчетах. Обособление национальных сообществ и жесткие сословные рамки способствуют тому, что логическое мышление развивается интенсивно. На активной стадии Возрождения обычны соревнования логиков на узких профессиональных дорожках - например, банковских счетоводов в методах математических вычислений. На стадии Просвещения речь идет о конструировании на этой основе достаточно сложных абстрактных логических схем. Вероятно, вершиной этого теоретического усложнения станет в начале XIX века проект «аналитической машины» Чарльза Бэббиджа, включающий описание принципов компьютерного программирования. Однако для первой Промышленной революции было достаточно и менее сложных логических схем, которые вполне созрели к XVIII веку.
Заметим, что для перехода от математических схем к экспериментам и технологическим схемам требовался еще один качественный скачок в абстрактном мышлении - возрождение Рене Декартом в середине XVII века древнегреческой атомистической философии. Если появление глобуса было первой значимой связью неочевидной, нетождественной видимому бытию абстракции Земного шара с конкретной материальной реальностью, то картезианская модель атомистического хаоса отождествляет абстрактное Евклидово пространство со всей материальной Вселенной. Это снимает психологические барьеры для перенесения сложных абстрактных схем в научно-техническую практику.
Иммануил Кант в середине XVIII века завершает начатую Декартом работу над философским фундаментом естествознания. При этом Кант делает попытку примирить естествознание и социальную метафизику, разрешить противоречие между холодной бесконечностью картезианского космоса и явно не подчиняющимся ему нравственным законом «внутри нас». Однако этот философский демарш не устоит против набирающей силу тенденции переноса картезианских механистических моделей в сферу социальных наук. Сообществу европейских ученых и философов, триумфально вышедшему из «логического гетто» Просвещения намного проще признать тождество технологического прогресса с прогрессом социальным. Подчинение всех аспектов социального бытия производственному процессу во имя экономического роста сквозь «розовые очки» картезианства видится таким же «освобождением от гнета традиций», каким было освобождение естествознания от догм средневекового мировоззрения. Что означало замену консервативного догматизма не на свободу мысли, а на радикальный догматизм в разнообразных формах: от рафинированного либерализма до его превращенных вариаций - марксизма, фрейдизма, ницшеанства.
Марксизм, безусловно, лучше исходного либерализма, хотя бы потому, что является достойной реакцией на ужасы либерализма, проявившиеся в ходе английской промышленной революции - работные дома, эксплуатацию детского труда, упадок общественной морали. Для консервативных немцев такой «прогресс» был неприемлем, поэтому потребовалась модернизация экономической теории, обоснование необходимости «обратной связи» не только в виде организованного рабочего движения - не только профсоюзов в масштабах предприятия или отрасли, но и как политической силы, влияющей на социальную политику государства. Однако в индустриальной Европе такая обратная связь мыслилась по образцу самой индустрии - корпорация рабочих со своими требованиями против корпорации капиталистов. Соответственно этому копирование организации, юридической и иной практики, вплоть до угроз и насилия во время забастовок - одной из главных технологий обратной связи внутри индустриальной системы. То есть марксистская теория была лишь удвоением исходной либеральной схемы.
Точно по таким же индустриальным образцам была организована и обратная связь на уровне народного хозяйства - финансовые и торговые корпорации. Поэтому ни у либеральных экономистов, ни у марксистов не было необходимости отказываться от удобной картезианской картины мира, по крайней мере, до начала кризиса 1920-30-х. Но и тогда, и позже речь шла лишь о новых модернизациях индустриальной исходной модели. Например, в США был востребован фрейдизм, заново обосновавший врожденную греховность человека и необходимость постоянного рекламно-пропагандистского давления корпораций и государства. В Советском Союзе марксизм обогатился тезисом о нарастании классовой борьбы по мере продвижения к коммунизму. В Европе развитие шло на основе углубления изначально заложенного в либерализме европоцентричного шовинизма, только теперь отдельные нации спорили, кто из них наиболее привержен индустриальным технологиям во всех сферах жизни. Но во всех случаях речь шла об утверждении ведущей роли Индустриального государства в регулировании экономки, причины социальных кризисов полагались не имманентными прогрессивной индустриальной системе, а практическим следствием становилось скорейшее искоренение «пережитков» прежних доиндустриальных укладов и традиций.
В послевоенный период модернизированным экономическим теориям понадобились рекламно-пропагандистские подпорки. Для поддержания мифа о фундаментальности экономической науки была даже учреждена специальная международная премия, присуждавшаяся вместе с Нобелевскими. И только в самом конце XX века эта самая премия была вдруг присуждена трем ученым, которые наглядно доказали, что люди при принятии экономических решений далеко не всегда руководствуются рациональными мотивами! Очень любопытное признание, ставящее под сомнение смысл всех предыдущих квазинобелевских премий по экономике.
Нет, конечно, не стоит с ходу отрицать правильность всех экономических теорий. Но вот поставить под сомнение их фундаментальность, то есть применимость за пределами конкретных условий исследования - очень даже стоит. Наверное, «Капитал» Маркса и марксистские теории неплохо описывают экономику крупных производственных комплексов на подъеме индустриализации, когда работают механизмы обратной связи, сконструированные по индустриальному образцу.
Конкретные условия индустриальной Центральной Европы с преобладанием в населении рациональных психотипов могли повлиять не только на экономические исследования, но и на такие основательные гипотезы, как теория психологических типов Карла Густава Юнга. Притом что Юнг очень четко определяет четыре типа установок и соответствующие психологические функции, он почему-то объединяет «мыслительный» и «чувствующий» общим названием «рациональный». То есть объединяет-то он правильно, а вот название несколько неточно.
Заметим, что «мыслительный» тип личности предпочитает всем другим психологическим функциям «мышление», то есть связывание конкретных представлений с сознательными абстрактно-логическими схемами. Например, такому типу легче объяснить, что «Земля - это шар», а «Вселенная - это множество движущихся атомов». Но самое главное, что выраженный «мыслительный» тип личности не может существовать без заранее заданных сознательных схем поведения, поэтому индустриальная система, в которой каждое действие логически увязано с предыдущим и последующим, просто невозможна без существенного присутствия в народонаселении такой психологической установки.
Феномены европейского Возрождения и Просвещения были бы невозможны, если бы к его началу не произошла глубокая дифференциация по психологическим типам не только цивилизаций, но и соответствующих суперэтносов - наследников античной Ойкумены. При этом основным типом установки в Европе стал именно «мыслительный». Однако сам по себе ни один тип существовать не может, все четыре - взаимозависимы. Согласно Юнгу, в конкретной личности всегда присутствуют все четыре психологические функции, только одна из них ведущая, а остальные - ведомые или даже латентные. Поэтому соответствующая дифференциация внутри западноевропейского суперэтноса и этносов порождает пеструю мозаику субконтинентальных и национальных психологических типов. При этом нетрудно заметить, что наиболее выраженный «мыслительный» тип характерен для исполнительных немцев и скандинавов.
Внимательный читатель уже мог заметить, что описанные Юнгом психологические функции очень похожи на информационные контуры подсистем в нашей адаптивной кибернетической схеме. Во всяком случае, способность сознательно выполнить заданную последовательность действий, наполнить абстрактную схему конкретным содержанием, то есть «мышление» - является основой исполнительной подсистемы. Соответственно, «чувство» по Юнгу связывает содержания сознания или бессознательного с некоторой ценностной шкалой оценок - «хорошо/плохо», «опасно/безопасно», «красиво/уродливо», «полезно/вредно», «приятно/раздражающе» и тому подобное, со степенями и нюансами. Именно информационная функция оценки необходима для работы представительной подсистемы.
Немного сложнее с «иррациональными» психологическими функциями. «Ощущение», согласно Юнгу, заключается в направленном восприятии предмета без ассоциации с сознательными или бессознательными образцами (понятиями). Здесь мы можем указать на то, что при работе адаптивной системы в третьей, конструктивной стадии связи (ассоциации) предмета управления с исполнительной системой блокируются, а объектом направленного исследования становятся отдельные свойства или части предмета. Так, например, настоящий художник, прежде чем смешать краски и сделать мазок кистью, сосредотачивается на ощущении тонкого оттенка той или иной части натюрморта, отключившись от абстрактных сознательных ассоциаций типа «белая роза» или «черный фон».
Самым сложным для описания и объяснения является психологическая функция «интуиции», поскольку содержания бессознательного скрыты от нас. Поэтому мы можем предположить, что речь идет о специфической функции центральной подсистемы, направляющей работу остальных подсистем в условиях неопределенности путем выбора или комбинирования между разными логическими схемами действий, разными ценностными шкалами или разными методиками исследования. При этом конечной целью такой творческой интуиции является синтез новой единой логической схемы «мышления», соответствующих ей ценностной шкалы «чувств» и методов «ощущения». Что и будет итогом адаптации информационного контура всей системы в целом.
Вернемся, однако, к нашим «чувствам». Назвать эту психологическую функцию «рациональной» мог только европеец индустриальной эпохи. Потому что только в «мыслительной» Европе рабочие на заводе или супруги в семье для выражения своих чувств подбирают рациональные формы. Но, например, в той же России существует целый спектр иррациональных идиоматических выражений, отражающих очень широкую шкалу эмоциональных оценок - от тяжкого неудовольствия до высочайшего восторга.
В традиционной семейной жизни тоже имеет место разделение психологических функций. Муж, как правило, берет на себя мыслительную нагрузку и исполнение пожеланий женщины и детей, а жена отвечает за очень важную эмоциональную поддержку или коррекцию. В нормальной ситуации мужчина эмоционально зависит от женщины, а жена полагается на мыслительные способности мужа. Просто потому, что такая дифференциация повышает эффективность и надежность совместных действий. А дифференциация интуитивных и ощущающих функций зависит от творческих интересов и способностей.
Иное дело в подлинно либеральном, атомизированном обществе, где за мыслительные функции отвечает корпоративное начальство, за эмоциональную коррекцию - телевидение, а за решение семейных проблем - психоаналитик. Так что здесь сложно говорить о семье как полноценном саморазвивающемся сообществе, скорее - как о месте хранения и самообслуживания винтиков корпоративной машины.
Трудно переоценить влияние картезианского мировоззрения на науку, как позитивное - в развитии естествознания, так и негативное - в торможении социальных наук. Усложнившееся по мере развития техники, но все же механистическое представление о человеке и обществе отразилось и в экономических теориях, и в психологии, и даже в медицине. Например, разнообразные эмоции человека до недавних пор связывали, прежде всего, с работой высшей нервной системы, как одну из ее функций. До последнего десятилетия XX века медики и биологи считали, что в организме есть три несвязанных регуляторных системы - нервная, иммунная и эндокринная. При этом эндокринная система, регулирующая работу отдельных органов, считалась самой медленной и второстепенной.
Однако в конце 1970-х появились первые исследования, а вскоре ученые убедились, что все три системы работают в сопряжении, а отвечают за их достаточно оперативную взаимосвязь такие же биохимические соединения - пептиды, что изучались в эндокринологии. Так что в организме человека существует сопряженная с высшей нервной, но автономная система передачи эмоциональных сигналов между всеми органами, включая мозг. Эта система основана на биохимических агентах, которые вырабатывают клетки в зависимости от самочувствия той или иной подсистемы организма. И наоборот, в зависимости от оценки внешней обстановки высшей нервной системой, порождающей в организме волны эмоций, происходит перераспределение ресурсов организма между органами и системами. Впрочем, свое веское эмоциональное «слово» может сказать и иммунная система.
В ходе биологической эволюции, при интеграции высших животных в устойчивые животные сообщества возникает необходимость трансляции эмоционального состояния особи не только для своей высшей нервной системы, но и в виде внешних сигналов для других особей. И также приема тревожных или иных побуждающих сигналов извне в эмоциональную сеть организма. То есть на самых предварительных, животных стадиях социальной интеграции вместе с новой исполнительной подсистемой совместных действий возникает и развивается соответствующая представительная подсистема эмоциональной коррекции поведения.
Когда наш дальний предок в самую первую и долгую «эпоху возрождения» создал прообраз первого сложного орудия труда, а затем совершил первобытную технологическую революцию, возникла необходимость в адекватном усложнении методов эмоциональной коррекции системы. Именно это становится причиной кардинальных изменений в сексуальном поведении и в облике прачеловека, но об этом мы поговорим чуть позже 10.
В ходе европейского Просвещения и первой Промышленной революции возникло новое качество интеграции исполнительных подсистем - не просто сложные орудия труда, а производственные системы. Тогда на какое-то время образовался качественный разрыв между новой исполнительной подсистемой и прежней представительной, модернизированной, но все равно неадекватной. Постепенное усложнение рациональной системы обратной связи в виде профсоюзов, печатных изданий, политических партий и движений имеет значение, но вряд ли достаточное для эмоциональной коррекции для системы в целом.
Какие еще примеры привести, чтобы показать, что представительная подсистема всегда основана на эмоциях? Рациональной она является лишь постольку, поскольку сопряжена с исполнительной подсистемой. Но в этом случае исполнительная подсистема в той же степени эмоциональна, поскольку имеет собственную обратную связь. Те же профсоюзы, выдвигая рациональные требования о повышении зарплаты, условиях труда и так далее, опираются на эмоциональные оценки. Без эмоционально насыщенных пикетов, демонстраций, забастовок вряд ли произойдет серьезная коррекция экономической политики.
Если же взять внешний по отношению к производству представительный контур - финансово-экономический, то и здесь мы легко обнаружим эмоционально окрашенные шкалы ценностей, тем интенсивнее, чем ближе к финансовым центрам. Самые крупные и редкие бриллианты оцениваются с учетом эстетических качеств и символических ассоциаций. Какими бы ни были рациональные оценки стоимости, в их основе лежат эмоции. В ещё большей степени это касается оценки произведений искусства. Но даже если речь идет о стандартных слитках золота, то в основе рациональной оценки лежит общезначимая символика, связанная с древними архетипами психики и вызывающая эмоциональную реакцию на блеск желтого металла независимо от рационального знания о его стоимости.
То же самое касается и оценки предметов потребления на самом нецентральном уровне. Женщины в любом обществе, даже в центральной и северной Европе, выбирают одежду не только по рациональным критериям. Сначала идут эмоции, соответствующие самооценке и оценкам окружающих, и лишь затем в рассмотрение берутся рациональные резоны. Мужчины из либеральных слоев общества точно так же эмоционально относятся к выбору костюма или автомобиля. Но и у нормальных мужчин вырабатываются позитивные эмоции, связанные с представлениями о дальнем пути, лесных дорогах и прекрасных озерах, а потом уже в ход идут рациональные оценки «цена/качество» автомобиля.
Всем известна формула: «Реклама - двигатель торговли», где речь как раз о приоритете эмоциональной составляющей над рациональными резонами. Но эта же формула работает для других способов перераспределения - например, когда на эмоции давят формулы: «Кошелек или жизнь», «Сделай ставку, угадай счастливый номер». В более драматическом контексте эмоциональная формула может быть «Все для фронта, все для победы», что также доказывает вездесущность процессов перераспределения. Как и в любой другой сфере деятельности, в процессах перераспределения работают свои технологии. Можно вспомнить Остапа Бендера и его «четыреста способов сравнительно честного отъема денег», основанных на умении управлять эмоциями.
Если существующая в глобальной надстройке представительная подсистема не соответствует сложности новых технологий, как тогда должна выглядеть более адекватный второй контур? Если мы предполагаем, что подходит к завершению вторая, активная стадия Надлома глобальной надстройки, то новая система должна уже пройти через предварительную стадию и быть готова к работе в конструктивном режиме. На самом деле так и есть, она уже готова и работает в подчинении индустриальной системы, но как положительная обратная связь, приближающая и усугубляющая кризис а должна работать на сдерживание и коррекцию.
Речь идет о современных высокотехнологичных «фабриках грез» - рекламы, киноиндустрии, телевидения, мультимедиа. Сейчас все более изощренные технологии эмоционального воздействия на потребителя работают на большие деньги ради больших денег, так что атомизация социума в зонах массового поражения близка к идеалу. Женщины не хотят иметь детей, бабушек не интересуют внуки, мужчин перестают интересовать путешествия и даже женщины - просто потому, что все они черпают эмоции из бесконечных рекламных роликов, телесериалов и кинобоевиков. Кому не хватает таких эрзац-эмоций, можно добавить в ночном клубе с помощью химических заменителей счастья.
Если уж на то пошло, то открытие биохимиками безвредных пептидов и их вполне вероятный синтез в обозримом будущем может стать прологом к воплощению антиутопии братьев Стругацких «Хищные вещи века». В том числе и поэтому у человечества нет другого выхода, как резко развернуть всю мощь мультимедиа для коррекции курса глобального «Титаника». Впрочем, и у самой индустрии «масс-мультимедиа» почти исчерпан запас техник, сюжетов, символов и других источников негативных эмоций для продолжения прежнего «зомбирования», так что просто даже для продолжения движения придется настраиваться на конструктивную волну.
9 ч. I «Эссе», глава «Надлом Истории».
10 Об этом подробно: Романов Р. «Заповедь субботы»
Продолжение...