Еврохоррор - особый киножанр. В чём отличие европейских ужастиков от американских
Одним из первых ужастиков можно назвать фильм Жоржа Мельеса (1861-1938)
«Замок дьявола» 1896-го года
Кадр из фильма Джеймса Уоткинса «Райское озеро», 2008 г.
Пугающие дети, странные ритуалы, которые воспринимаются как нечто нормальное, антропоцентризм и признаки семейной драмы. steblya-kam рассказывает, чем европейские фильмы ужасов в корне отличаются от американских. Поскольку я неоднократно упоминала европейский формат фильма ужасов и меня спрашивали, что я имею в виду, решила написать об этом поподробнее.
Итак, хотя в Европе не существует прописанного канона жанрового кино, там с давних пор стихийно складываются определённые узнаваемые форматы. И на мой взгляд, еврохоррор - один из таких форматов, который описывается вполне чётко.
Надо заметить, что, во-первых, я не рассматриваю европейские трэшевые попытки имитировать американский хоррор, в результате коих получается какая-нибудь «Человеческая многоножка». Во-вторых, можно смело выбросить на свалку вынести за скобки итальянцев - стране во всём остальном великого кино почему-то решительно не даётся хоррор. В лучшем случае выходит добротная мелодрама с детективным элементом («Призрак любви», 1981, стоит посмотреть ради Мастроянни и Роми Шнайдер), в худшем - такая гиньольная клюква, что даже ржать не хочется, а хочется отчаянно фейспалмить («Суспирия», 1977 - не понимаю, почему у этого фильма столь высокие оценки в рейтингах).
Таким образом, еврохоррор - это в первую очередь Британия и Испания, во вторую, как ни странно, Франция. Французы, столь долго отторгавшие эстетику ужасного, в последние десятилетия освоили её на весьма пристойном уровне.
Корни этого феномена, опять же по моим субъективным впечатлениям, восходят к началу 70-х. В 1973 г. вышли одновременно «Дух улья» Виктора Эрисе и «А теперь не смотри» Николаса Роуга. Оба представляют собой эксперимент с жанром хоррора. У Эрисе маленькая девочка постоянно перекладывает то хоррор (посмотренный фильм «Франкенштейн») на язык бытовой драмы, то собственную реальность на язык хоррора. Роуг сталкивает два классических и обычно несоединяемых сюжета хоррора - сюжет о призраке и сюжет о маньяке, из которых первый оказывается обманкой.
Так вот, хотя окончательное оформление еврохоррора следует отнести к 2000-м годам, уже эти два фильма задают его важнейшие особенности:
1) Отсутствует ключевой для американского хоррора мотив нарушения табу. В американском хорроре это едва ли не главный механизм завязки сюжета. Хорошие подростки не ездят в лес на пикник без взрослых, хорошие туристки не купаются голыми при луне, хорошие туристы не спускаются в тёмные пещеры, хорошие влюблённые не трахаются в припаркованной машине, а хорошие учёные не совершают никаких открытий и не проводят никаких экспериментов (а наоборот, мешают это делать другим).
Прекраснейший британско-ирландский фильм «Пробуждающий лес» («Wakewood», 2009) берёт тему, из которой американский режиссёр сделал бы «Кладбище домашних животных» - ритуала воскрешения мёртвых. В британском фильме ритуал - нечто нормальное и привычное жителям данного села. Он ничуть не запретен. К трагическим последствиям приводит не сам ритуал, а эгоизм героев, которые так хотят воскресить ребёнка, что идут на обман и нарушают технику безопасности.
2) Предмет изображения - не охота злых сил на человека, а сам человек (семейные или общественные отношения). С самого начала еврохоррор оказывается скрещён с семейной или социальной драмой. Призраки и монстры в нём - не столько внешняя сила, сколько манифестация отношений и мотивов поведения людей.
3) Отсюда - огромная роль детей, которые в еврохорроре отнюдь не пассивные жертвы, нуждающиеся в спасении добрыми взрослыми от злых чудищ.
Таким образом, еврохоррор - не про монстров, а про людей. Интересно, что, даже когда европеец снимает по канонам американского кино про монстров, выходит всё равно про людей («Humaines», Франция, 2009 - в русском прокате «Почти как люди», что неверно, так как в оригинале заглавие относится не только к неандертальцам, дожившим до наших дней в тёмном лесу, но и к обычным людям). Неандертальцы поначалу не особо кровожадны, они просто хотят добыть себе невест, и мужчин не убивают, только оглушают, а тело погибшего в аварии профессора хоронят с почестями (сравните с американским хоррором «Племя»/«The Forgotten Ones», 2009 - весьма занимательный контраст!). В финальном побоище виноваты одинаково обе стороны, причём трогательная ассистентка-ромашка убита отнюдь не неандертальцем, а обычным сельским жителем. И под занавес - почти что «Ромео и Джульетта»: смертельно раненный юноша-неандерталец выводит последнюю уцелевшую девочку-туристку из заповедника.
Напротив, когда американец пытается снять про людей в жанре хоррора, выходит всё равно про «таинственное древнее зло». Как в «Новой дочери» (в русском прокате «Проклятая», 2009), которая в начале интригует обещанием подростковой драмы взросления, но в итоге скатывается к тому, что нельзя копаться в древних индейских курганах.
Итак, европейский хоррор антропоцентричен. На одном его полюсе - всем известный «Лабиринт фавна», где мир сверхъестественного служит фоном, оттеняющим реальность фашизма (куча детских туфелек в пещере, где обитает безглазый людоед, - подсказка яснее некуда). На другом полюсе спектра - «Райское озеро» (Британия, 2012), фильм, который вообще-то по содержанию совсем не хоррор, а социальная драма. Но при этом рассказанная на языке хоррора (все классические приёмы использованы безупречно). Если двинуться чуть-чуть от «Райского озера» в сторону «Лабиринта фавна», то это будет французский фильм «Они» (2006). Сюжет тот же, что и в «Райском озере» (молодую респектабельную семейную пару терроризируют подростки), но с одним нюансом - о том, что мучителями были обычные детки, а не призраки и не монстры, мы узнаём в самом финале. Посему «Они» - уже вне сомнения хоррор, но оставляющий за собой проблематику социальной драмы.
Хотела бы и больше написать, но боюсь утомить читателя. Тема оказалась неожиданно обширной, а ведь каждая мысль нуждается в иллюстрациях.