Дискредитация интеллигенции в советской культуре 1960-х
Герой Александра Демьяненко трансформируется из работника финансов в строителя ЛЭП в Сибири
Трудовая бригада постепенно принимает новичка: Дима начинает курить и пить водку со всеми и даже
находит любовь. Кадр из фильма Фрунзе Довлатяна и Льва Мирского «Карьера Димы Горина», 1961 год
alexander-pavl вспоминает, когда в культуре СССР произошёл разворот от радушного приятия новых талантов хрущёвской оттепелью к закрытию дверей и классовой сегрегации. Началом стало увольнение главреда журнала «Юность» Валентина Катаева: отныне рабочие должны были снова оставаться рабочими, а колхозники - колхозниками… Когда же начался разворот, когда двери, открытые для молодых талантов, начали закрываться? Думаете, при Леониде Брежневе? Не-а, намного раньше. Брежнев со своей днепропетроской гоп-компанией был завершением тенденции, подспудно проявившейся уже в начале шестидесятых. Первым звоночком, сигнализирующим о старте новых времён стало снятие с поста главного редактора журнала «Юность» Валентина Катаева. Этот журнал был создан по инициативе Катаева, ориентировался на продвинутую советскую молодёжь, должен был воспевать социальный оптимизм и - самое главное - непрерывно открывать новые имена для советской литературы.
Катаев, представитель старшего поколения советских литераторов, в отличие от, например, Бориса Полевого, не был сталинским писателем. Он состоялся в двадцатые годы и сталинсткую эпоху попросту пережил, приспосабливаясь, по мере необходимости, но оставаясь представителем поколения «людей с прыгающей походкой», как выоазился Тынянов в «Смерти Вазир-Мухтара». В период «хрущовской оттепели» Катаев воспрял, мгновенно вернулся к своей поставангардистской манере «соединения Ивана Бунина с Натом Пинкертоном» и принялся открывать для советской культу ры новые имена. Как делал это в двадцатые годы. И, надо сказать, поколение советских культуртрегеров, адаптировавшихся в брежневскую эпоху, именно подобного поведения не простило Валентину Петровичу. Во-первых, своей «второй литературной молодостью» он оскорблял талант умеренности ит аккуратности, который культивировался в советской культуре с середины 60-х. Ведь ему, Катаеву, было положено умереть или, на худой конец, помалкивать с умным видом, на манер Леонида Леонова и Константина Федина. А он, скотина такая, продолжал писать хорошие книжки, пользующиеся (какой ужас!) любовью читателей! Во-вторых, Катаев нарушал статус-кво, протежируя «посторонних», не связанных с художественным миром Москвы и Ленинграда, «кухаркиных детей», чьё единственное достоинство составлял несомненный талант.
А ведь таланта теперь было категорически недостаточно. Кончилась «оттепель», начались шестидесятые. Теперь сладких пряников на всех не хватало. Нужны были связи. Блат. Поэтому в журнале «Юность» с момента снятия Катаева (его уличили в содействии публикации повести Василия Аксёнова «Звёздный билет», которая не только стала бестселлером, но и была моментально экранизирована с самыми популярными молодыми актёрами того времени в главных ролях) публиковали почти исключительно проверенных, достойных людей, лично знакомых членам редакции, возглавляемой несгибаемым «настоящим человеком» Борисом Полевым. Нет, конечно, иногда и молодёжь просачивалась. Но только «иногда», почти случайно, по капризу.
Все, кто вошёл в советскую культуру на волне «оттепели», прекрасно понимали, что время идёт, а не стоит на месте. Они сами были живым напоминанием о несомненности этого тезиса. И эти люди, шестидесятники, оказались дальновиднее своих предшественников. Они уже в начале шестидесятых начали трудоёмкий и кропотливый процесс превентивного уничтожения своих будущих конкурентов.
Вообще, «дверь» для новых лиц распахнулась практически мгновенно, однако закрывали её мягко, по возможности постепенно, но, при этом, безаппеляционно.
Методы применялись самые разнообразные, от примитивного, доведённого до совершенства в сталинский период, «отфутболивания не глядя» до изысканного переключения приоритетов. Например, если знаменем ранней хрущовщины была «Весна на Заречной улице», поэтизирующая превращение пролетария в интеллигента, то в 1961 году киношлягером становится «Карьера Димы Горина», воспевающая трансформацию интеллигента в пролетария. Впрочем, и этого оказывается недостаточно, так что с середины 60-х экраны страны и книжные прилавки оказались затоплены разного качества произведениями искусства, утверждавшими категорично: гусь свинье не товарищь, пролетарий никогда не равен интеллигенту. Суперхит Тухманова и Ножкина «А ты люби её, свою девчонку...», декларировавший «классовый мир» в советском обществе, стремительно устарел и выпал из сетки радиовещания.
«Инженеры душ человеческих» изобретательно и разнообразно стравливали между собой группы населения, так, чтобы рабочему и в голову не пришло бы рваться в инженера или в писатели, и чтобы колхозник не завидовал горожанину, а презирал его.
Начинает разворачиваться (сначала медленно и почти незаметно, но с момента приходя к власти Леонида Брежнева темп ускоряется) кампания по дискредитации интеллигенции, и особенно - художественной интеллигенции.
Цель - закрыть все возможности появления нового поколения творческой (в широком смысле слова) интеллигенции, которая сможет стать конкурентом уже состоявшимся культуртрегерам - эта цель не декларировалась вслух, но практически все, прорвавшиеся к кормушке советского искусства и науки во второй половине 50-х годов, действовали именно в таком направлении. Исключений было чрезвычайно мало. Ну, Борис Стругацкий, ну, Василий Аксёнов... Ну, если подумать, ещё пара-тройка имён всплывёт. Однако остальные работали на закрытие горизонтов. И это не было сговором, тайным заговором, столь любимым конспирологами. Это был заурядный тропизм, как у растений, слепо протягивающих корни к воде, а листья к солнцу. Каждый отдельно взятый шестидесятник - хоть либеральный Станислав Рассадин, хоть тоталитарный Вадим Кожинов - заботился об устойчивости своего, именно своего кресла, не более. Но эти микроскопические усилия складывались в могучую многомиллионную волю уничтожения завтрашнего дня.
Умный, чуткий к нерву современности Булат Окуджава одним из первых уловил смену парадигмы и отозвался на неё саркастически:
«Города моей страны все в леса одеты,
Звук пилы и топора трудно заглушить.
Может, это для друзей строят кабинеты?
Вот настроят, и тогда станет легче жить...»
Да, это так, кабинеты строились для друзей, и верным друзьям, с самоварами на столах и антиквариатом по стенам, становилось жить всё легче и легче.