Любовь в ракурсе социологии (Социология повседневности)
В нашей семье не принято произносить слово на букву «Л». То ли чувство дискурсивно предполагается очевидным (как в милой зарисовке, где бабушка спрашивает своего старичка, почему он не говорит, что любит её, на что он отвечает, что пятьдесят лет назад говорил ей, что любит, и что с тех пор ничего не изменилось), то ли неприличным, то ли склонным к обесцениванию при частом повторении. Непонятно.
Если рассматривать это чувство с социологической точки зрения, то возникают противоречия на этапе определения объекта: с одной стороны, это чувство иррационально, оно, как и любая другая реакция организма на ситуацию (чем и являются чувства), плохо поддаётся контролю; с другой стороны, генезис любви детерминирован культурными программами сообщества, в которое входят люди, поддавшиеся этому чувству. Иными словами, довольно сложно уловить границу между психологическим и сугубо социологическим аспектами, когда речь идёт о чувствах. Не очень романтично написано, понимаю.
Итак, происхождение, зарождение сильных чувств более вероятно, прежде всего, в общем для будущих партнёров социокультурном поле (ибо, с одной стороны, больше шансов «пересечься», с другой - найти общие интересы для последующей коммуникации), которое характеризуется общением и интересами, взглядами и желательно общими знакомыми. Франсуаза Саган вложила в уста своей героини характеристику классических русских романов: «Внезапно, после двух встреч, герой говорит героине: «Я люблю вас» (хочу обратить внимание на то, что это даже не свидания, а именно встречи, а порой и вовсе встречи взглядом) - однако сегодня для любви недостаточно просто встречи или просто нахождения в общих с потенциальным партнёром кругах. Так, безымянный парень, выходец из небогатой семьи, чтобы незаслуженно попасть в мир Верхнего Ист-Сайда (один из наиболее дорогих и престижных жилых кварталов на Манхеттене, неформально называемый с начала XX века «Районом шелковых чулок»: «Это элитное сообщество было таким закрытым, что место в нём нельзя было даже купить, его обретали по праву рождения») попытался себя «вписать» в этот мир, посещая соответствующие бары и рестораны, вечеринки и модные показы, чтобы подслушивать сплетни и анонимно публиковать материалы о скандальной жизни манхэттенской элиты на популярном среди нью-йоркских школьников, а после - студентов сайте, он буквально вертелся в гуще любых громких событий, знакомился с новинками моды и искусства, усвоил этикет высшего общества и установил полезные связи и взаимоотношения с наиболее влиятельными представителями золотой молодёжи - потенциальными наследниками нью-йоркской элиты. Впервые написав о себе от третьего лица, он маркировал себя (якобы легитимно повесил ярлык - то есть манипулируя массовым сознанием) так: «Одинокий Парень. Аутсайдер. Неудачник», - что дало повод обществу смеяться над ним, однако он сам позже отметил «Зато обо мне заговорили». Вы знаете, о ком я говорю, и говорю я это, чтобы проиллюстрировать следующий тезис о происхождении любви. Итак, во-вторых, это чувство диктуется гомогенными элементами габитуса, а именно общими вкусовыми предпочтениями и ценностными ориентациями (порождаемыми статусными позициями), которые, как в моём примере с «Одиноким Парнем», сначала навязываются (то есть субъекты навязывания вынуждены играть по правилам социокультурного поля, в котором находятся), а после в результате длительного пребывания индивида в определённом социальном пространстве становятся неотъемлемой частью физиологии и ментальности. Так, герой включается в жизнь мира элиты, увеличивает культурный, символический, экономический капиталы, дорого одевается, потребляет дорогие товары, разделяет общие с богатыми ровесниками интересы и посещает те же, что и они, мероприятия - иными словами, он становится «своим». Таким образом, кажущийся индивидуальным, личным выбор по сути является результатом внешнего принуждения: так, названный мной герой сконструировал вокруг себя ореол успеха и богатства, популярности и красоты, как бы навязал свой «идеальный образ» (своего рода легенду) той, ради которой он затеял этот социальный эксперимент. Другими словами, он, с одной стороны, манипулировал взглядами общества на себя и взглядом той, Единственной, на себя (и её взглядом на общество, из которого она вышла) и при этом, с другой стороны, сам трансформировал свой образ соотносимо с её ожиданиями и с навязываемыми стилем жизни и самого этого общества.
Если рассматривать любовь не как продукт габитуса, а как сам габитус, то такой подход опирается, во-первых, на то, что идеальный образ (эталон) избранника или избранницы конструируется полем, в которое входит индивид. Так, в процессе социализации люди усваивают дискурсивно сформированные ценности и представления о красоте, бытующие в обществе, конструируют ожидания от будущего избранника на предмет обладания им определённых значимых характеристик. Пугачёва пела: «Один лишь способ есть нам справиться с судьбой: <...> но можем мы любить друг друга сильней». Пересилить судьбу (то есть отвергнуть схемы, образы, сконструированные в социокультурных полях, в которые мы входим) мы не можем, как бы ни хотелось (и пример с Одиноким Парнем - выдумка), однако индивидуализировать то, что предписано «судьбой» сотням, тысячам таких же, как мы, сделать её более близкой сердцу мы способны. Во-вторых, человек в процессе социализации усваивает схемы классификации, в том числе бинарных оппозиций потенциальных объектов. Например, культура Запада (реклама и голливудское кино, модели и диснеевские мультфильмы) навязывает капиталистическому обществу образы притягательных красоток с белоснежными улыбками до ушей и стройными фигурами, с длинными ногами и пышными волосами (желательно натуральных блондинок) - к которым «должно» не только мужчин влечь: женщины, чтобы стать объектом желания, «должны» цсоответствовать этим образам, стремиться к этим навязанным идеалам (подробнее - в моём очерке о мифе о красоте «Красотою мир спасётся, или В чём неправ Достоевский»: http://lizka-bal.livejournal.com/1709.html) - и в противовес такой модели как желанной противопоставляется образ якобы непривлекательных женщин, предпочитающих скромность в косметике и одежде, убирающих волосы в скромный пучок (не обязательно ввиду делового стиля жизни) не гоняющихся за модой (не потому, что их ноги короче, чем Эйфелева башня). Это общество в каждой определённой точке пересечения пространственно-временного континуума предписывает, что такое «красиво/некрасиво», «притягательно/отвратительно», «эротично/асексуально», «высоко/вульгарно». В-третьих, формы телесных и психических проявлений, выражения любви (сугубо физиологический акт, о котором вы подумали, неуправляемые покраснение, сияние кожи, ускорение обмена веществ в момент влюблённости, а также символические процедуры ухаживания, обмен поцелуями и появление уменьшительно-ласкательных прозвищ) также усваиваются людьми в процессе социализации. Сначала люди смотрят на это отстранённо (а иногда даже воспринимают в негативном ключе: например, описанный Фрейдом феномен первосцены предполагает, что процесс совокупления родителей на глазах у ребёнка в его раннем возрасте в большинстве случаев воспринимается как акт насилия со стороны отца - и это определяет впоследствии особенности травмированной психической жизни ребёнка, в том числе девиантное поведение и неадекватные отношения с противоположным полом), потом повторяют, потому что полагают, что так и надо, а после и вовсе делают это в силу привычки.
Любопытно, что люди одно и то же, к примеру, одного и того же человека, явление, материальный предмет или событие воспринимают по-разному. В качестве примера всегда вспоминаю один трогательный момент в книге «Утешительная партия игры в петанк» (Анна Гавальда) - сцена прощания, по очереди описанная от лица двух главных героев, Шарля и Кейт. Он -в восторге от женщины, успешно справляющейся с хозяйством в виде «ламы, трёх тысяч квадратных метров крытых помещений, реки, пятерых детей, десяти кошек, шести собак, трёх лошадей, осла, кур, <…> конусной дробилки, конюшни XVIII века» - шепнул ей на ухо при расставании, что она волшебница, восхищаясь ещё и тем, насколько женственны и изящны её руки, выполняющие в том числе и мужскую работу (от которой они должны были огрубеть и обветриться). Она же не расслышала (или расслышала, но не поверила), что он прошептал: «Что тут творится? Это мне снится? Ты волшебница? Нет. Должно быть, что-то другое. У волшебниц не бывает таких некрасивых рук». Иными словами, Кейт не воспринимала себя как притягательный объект, каким она была для Шарля. Шарль же идеализировал Кейт - что всегда происходит с влюблёнными, как минимум, на первой стадии отношений, то есть на стадии влюблённости. Индивиды в своём воображении, во-первых, усиливают достоинства партнёров: так, парень может решить, что девушка хозяйственная на том лишь основании, что она однажды приготовила ему вишнёвый пирог. Во-вторых, люди преуменьшают недостатки своих партнёров (как минимум, в конфетно-букетный период) или вовсе не замечают их: в американском сериале «Как я встретил вашу маму» одна из серий была посвящена тому, что главные герои, компания друзей, «открывают глаза» друг другу на то, что их раздражает друг в друге больше всего, что они просто не замечали: одна громко жуёт, другая в повседневной речи чересчур часто употребляет слово «буквально», третий часами поёт полную неразбериху себе под нос, кто-то регулярно всех поправляет, кто-то постоянно «отключается» из беседы и не замечает то, что говорят друзья. Люди не представляют собой идеальные типы социальных субъектов - пусть так - но, как было сказано в конце этой же серии: «Когда чужие привычки обращают на себя внимание, их трудно игнорировать. <...> Но, если ты достаточно любишь своих друзей, их плохие привычки легко забыть». Также, в-третьих, культивируют в себе чувства (примером могут послужить тысячи однообразных совместных фотографий, «сюсюканье», то есть публичное проявление «чувств», и обращение изначально интимными прозвищами «котик», «зайка» или безродным «мась» в общественных местах). Эти три технологии имеют социальные корни: они встречаются не только в романтических отношениях, но и среди друзей, что было проиллюстрировано примером из сериала.
Если рассматривать структуру этого чувства, то можно выделить альтруизм (что-то вроде христианского самопожертвования ради любимого, не адекватная аксиоме человеческого бытия в обществе как свободного и равноправного индивида) и эгоизм («присвоение» партнёра как объекта собственности, предполагающее игнорирование интересов партнёра, подавление в нём желаний в пользу удовлетворения собственных потребностей) - но это крайности, баланс между которыми (то есть взаимные компромиссы обоих партнёров, разделение ролей, порой и игровой обмен ими) позволяет парам виртуозно поддерживать здоровые взаимоотношения, и искренние чувства, основанные на понимании, равенстве и поддержке.
Помимо романтической, чувство любви включает в себя множество других аспектов, которые не столь интересны с точки зрения социологии. Так, друг рассмешил меня на днях, сказав: «Больше России мой отец любит только маму, наверное», - здесь речь идёт о любви к Родине. Фраза эта рассмешила меня не столько фактом патриотизма, сколько нелепостью сравнения нематериального с чувствами к конкретному человеку. Я заметила, что люди довольно часто употребляют слово на букву «Л», что, согласно одной из версий принятой в моей семье логики, неразумно: мы, выходит, в одинаковой мере любим сидр, гулять по своему городу в белые ночи, живопись Дега, маму, нажимать на пяточки под определённым углом у своего кота, чтобы он выпускал коготки («ми-ми-ми»!), шоколадное мороженое и бельгийские вафли, нарушать правила дорожного движения, несясь на раздолбанной «Ладе Калина» по трассе «Скандинавия» со скоростью Супермена под попсовую пошлятинку вроде «тыщ-тыщ-тыщ» из радиоприёмника. И из всего этого шумного, дешёвого безобразия выделяются искренние слова, произнесённые другом ещё год назад, но до сих пор звучащие у меня в голове: «Мой папа всегда говорит, что он безумно любит маму», - особенно меня впечатлила интонация. Друг сказал это без стеснения, без сомнения или робости, что позволяет судить о том, что в их семье это чувство является ценностью, что каркас отношений в семье составляет сильное взаимное чувство привязанности (возвышающееся над всем остальным, что навязывается обществом и что дискурсивно воспринимается как «должное» вроде взаимной ответственности или уважения, соблюдения традиций и воспроизведения принятых ритуалов или ещё чего). Из хаоса (мало кто знает, кстати, что ударение в этом слове на букве «О», а словом «хаос» с ударением на первый слог называется то, что было до сотворения мира), обесценивания этого слова и, как следствие, девальвации чувства, выход есть. Даже два: 1. Перестать употреблять это слово где попало и когда попало; 2. Употреблять его исключительно по отношению к самым близким людям (чуть не сказала «своей второй половинке», но воздержалась: как говорила Раневская, вторая половинка есть у мозга, попы и таблетки, а я - то есть Раневская - изначально целая). Да, я уже поняла, почему в нашей семье это слово не имеет широкого распространения - однако я так и не поняла, почему оно в принципе редко звучит; я стесняюсь этого слова - и это, пожалуй, неправильно. Я говорю так, потому что я, будучи частью общества, где, опять же, довольно регулярно (я бы сказала, часто) звучит это слово, не могу его произносить без запинки, сомнения в голосе или покраснения в лице - и потому чувствую себя порой, по Шюцу, Чужаком. Но я не хочу, чтобы робость принимали за равнодушие - и как раз с рецептом против равнодушия (данным певицей), если оно вдруг начинает проявлять симптомы, я согласна: «Мы можем любить друг друга сильней». Но одно дело - писать об этом, а другое - облекать в устную форму, произносить подобное вслух. Потому я не осмелюсь писать о флирте и соблазне (по Бодрийяру, Зиммелю), кажущимся мне недоступным: по убеждению моей мамы, любовь - это то, что не под одеялом, а под крышей.