Подборка Евгения Никитина
nikitin_stihi
участвовавшая в конкурсе «Заблудившийся трамвай-2005»
Ориентиры
Помню, был город внутри
полон светящихся точек...
Кто-то задул фонари,
словно сердца одиночек.
Канули в пасмурный снег
алые звезды-ледышки,
здания библиотек,
банки, ларьки, телевышки
и силуэты церквей.
Новые ориентиры -
белые булки ветвей,
фар мимолетных пунктиры.
Только душевный бедлам
беглым огням - не доверить.
Я не берусь по углам
прятаться и лицемерить:
пробовал это - не смог.
Лучше вслепую по снегу
на незнакомый дымок
к людям, вину и ночлегу.
Двери не стали добрей -
доски, замки, воспрещенья.
Но за одной из дверей
ждут моего возвращенья.
* * *
Города полыхали огнями
позывными, неслись кто куда
и трясли в лихорадке домами.
Камень, ржавая сталь, провода.
Только память в жильцах оставалась,
но с годами и ей доставалось.
Поезда, поезда, поезда…
Тень сугроба и черная метка,
сердце - маятник, марионетка,
перековка невидимых гирь,
шепот ниток; в серебряной клетке
замурован румяный снегирь.
Ты мне, зимняя речь, не завидуй
и ворованных гранул не трать,
лучше сойку хрустальную выдуй,
а потом научи умирать.
Amo, ergo sum
(из телефонного разговора)
….А помнишь чудо в перьях и пушку -
тотемную двуглавую хавронью:
отращивает новую башку -
по слухам, не орлиную - горгонью.
Что кляпы? Этот рынок на мели.
Зато ушам придуманы затычки,
глазам - повязка, а любви - рубли.
Приклад - затылку, истине - кавычки.
А памятники хвастают судьбой
и бронзовые бреют подбородки.
А птицы горлопанят вразнобой,
но в голосах сквозят все те же нотки.
Мы только имитируем уют.
В духовном тайнике, в сердечной почке
осиновые серпики снуют,
и тюкают ночные молоточки.
Зачем вернулся? Просто полюбил.
Не родину, а женщину-травинку,
и - пес у края радуги - забыл
про вашу черно-белую картинку.
Нахлынули внезапные цвета,
и запахи, и звуки, и пространство,
и скверна молчаливого листа,
и осени трагической убранство.
Чертеж на снегу
В начале дней была зима
и тьма сугробьих шапок,
но кто-то вычертил дома
на них в один царапок.
И город сумрачный возник
из ледяных волокон.
И вырос тополь - крепостник
как раз у наших окон.
Он дрыхнет, корни подобрав
и растопырив крючья,
а ночь сползает, как удав,
в подъезд - нору барсучью.
Твоей ли веткой, конвоир,
вечерний снег распорот?
Татуировка - новый мир,
огромный спящий город.
Там тоже дерево внутри
и белые бульвары,
и люди в шубах - снегири
в разгаре птичьей свары.
Там тоже чертят просто так
дома, шоссе и парки,
машины, уличных собак
и черных дыр помарки.
* * *
Пока мы ребро потирали со сна
другие пришли, говорят, времена.
Тепло, тополиные хлопья.
А в наших глазах как и прежде видна
такая соринка холопья…
Мы выжили, жен и детей завели,
бочонок с вином и мешок конопли,
мобильники, автомобили,
заводик свечной, золотые рубли.
И ящик навырост купили.
На солнце глубокие лужи блестят.
Вприскочку домой пострелята летят
врубать хитроумный компутэр,
в котором у них эротический чат
и страшный, как мир, дрей-дэ-шутер.
А детская, словно гробница, пуста.
Пиратского брига недвижны борта,
ржавеют на стенке рапиры,
и орочий череп таращит с шеста
глазниц почерневшие дыры.
* * *
Послушай голос заводной,
игрушка времени прощальная:
в зеленой книжке записной
ты будешь странница печальная.
Моим сверчкам и паукам
ключей не надо позолоченных.
Они не ходят по рукам,
живут в строеньях заколоченных,
где мой по праву каждый гвоздь,
где дремлет музыка сосновая,
где я их суеверный гость,
усатый нянь и смерть клоповая.
* * *
Город в белоснежной скорлупе
спрятан, словно кукушонок спящий.
Пентаграммой служит ворожбе
знак на красной башне - зрак горящий.
А подземка мертвая слепа,
как ядро ореха, как матрешка.
Ночь в ледовых латах до пупа
и на горле звездная застежка.
Телевышкой туч не просверлить,
царепушкой туч не прострелить,
не проткнуть сосновою верхушкой.
Ты во тьме скрипучей не молчи -
поворчи, да в окна постучи,
золотой фонарною гнилушкой
посвети на пальцы и ключи…
Предки
Мы громко жуем шаурму и кунжут,
вином запиваем котлетки.
Тем временем, рядом печально живут
волшебные тихие предки.
У них кукушата ночуют в зобу,
а лица - вареные раки,
проплешины - пятна лесные, на лбу
не сетка морщин - буераки.
Такими они представляются нам -
навек молодым и зеленым,
птенцам желторотым, слепым пискунам
и лопотунам несмышленым.
И нам незаметно, как мир оскудел
без музыки, слова и красок,
без гуда, которым он раньше гудел,
без ярких костюмов и масок…
Мы это не видели. Нам не понять.
Покушали, смяли салфетки -
теперь подобает покойно поспать
в домах, что построили предки.
Детство
Очки, рогатка, канотье.
Жить в темноте и тесноте
И сравнивать по слепоте
Огарок и фонарик.
Крадется в пепельную высь
Худого мальчугана свист,
И под ногой хрустящий лист,
Как бабушкин сухарик.
А за рекой в глуби болот
Цыганка мертвая живет.
Вот наколдует, позовет,
Уронит и состарит.
Но ты не бойся, не грусти
И не старайся подрасти.
Смотри, как солнышко в пути
Культей по стеклам шарит.
Ржавеет парковый развал.
Видать, свое откуковал.
А как он скрипло зазывал,
Швырял песком калёным…
Предгрозье. Ветер. Кавардак.
Тетрадка, зонтик и пиджак.
Рябина кашляет в кулак
Багряным и зеленым.
Дилемма
На примятой траве -
отпечатки росы,
и улитка на склоне - улика.
Дьявол держит колоду в чужом рукаве.
Бог спасает от нервного тика.
Скройся в недра земли,
в темноту корневищ,
там живи, средь пиратских сокровищ.
Прячь от внешнего мира свои костыли,
опасайся стихов, как чудовищ.
В подворотне весна.
Птичий сброд с высоты
костерит предстоящую слякоть.
Непричастная, селится в сердце вина.
И молчать - преступленье, и плакать...