Монштер
Доктор
- Монштер, монштер, - шепеляво бормочет докторский сынишка, - папа, шмотьи, какой у меня монштер!
Шмяк - фиолетовое нечто с зелёными пластилиновыми глазами шлёпается на стол прямо перед доктором Кисбергом, доктор морщится, но почти сразу разглаживает лицо, тянет уголки губ кверху и поворачивает блестящие круглые очки к пятилетнему мальчику.
- Даниил, папа скоро освободится и посмотрит всех твоих монстров, - ровным врачебным голосом говорит Кисберг и мысленно прибавляет: «но сначала вот этих вот», и поворачивается к ним.
Он тут же разливается словесным наводнением, не дав толком, собственно, посмотреть (доктор успевает лишь заметить, что её пальто тоже похоже на ярко-розовую кляксу, особенно воротник).
- Роман Самуилович, мы очень рады, что к вам попали, так рады! Мы очень надеемся на вас. Таблетки уже все перепробовали, с ними чуть реже, а без них так вообще каждый день. Я читала, что ваш метод как раз для таких случаев, когда таблетки бесполезны, и электросудорожная не помогает, а психотерапия, ну, сами понимаете…
Её пальцы то и дело пожимают сумочку (“michael kors”, зачем-то отметил Кисберг), а корпус вытягивается в угрожающем наклоне, как у пизанской башни - ещё чуть-чуть, и она ввалится в докторово личное пространство, но всё-таки нет, не вваливается, а так и балансирует на этой раздражающей грани..
- … то стена оживает, то из раковины щупальца лезут, то батон в змею превращается…
«Батон - питон», - думает доктор.
- … недавно простудился, потому что полдня на балконе просидел, говорит, в комнате потолок начал падать…
Кисбергу всё это уже прочёл в толстой засаленной карточке, так что он медленно кивает ей и всем корпусом поворачивается к нему: сорокалетнему, худому, сероглазому, похожему на сложенный многоугольник в полосатом свитере.
- Марк?
Тот смотрит в сторону кушетки, на фиолетового монстра - мальчишка только что оторвал ему голову и продолжает добивать, стискивая в руке красное - только что это был пластилин, наверное, но сейчас похоже на густое мясное месиво, Марк чувствует тошноту, но месиво сочится на пол, по кафелю бегут кровяные разводы, он следит за ними, снова чувствуя остекленение где-то в груди и, подозревая, что он снова ошибается, показывает на пол:
- Кровь?..
Она смотрит на доктора мучительно, сверляще - мол, смотрите, это снова происходит, бессилие, бессилие!
Доктор внутренне морщится, меньше всего ему хочется сейчас делать полное обследование в конце рабочего дня, ещё и сына пришлось раньше из сада забрать…
- Нет, Марк, это не кровь. Это ваша галлюцинация.
Марк едва заметно кивает и отворачивается от пола. Он знает, что месиво никуда не исчезло, но теперь ему немного спокойнее.
Глядя на Марка, Кисберг спрашивает жену (хотя, кто их разберёт, фамилии разные) - она, кажется, только усилила свой башенный наклон:
- Галлюцинации как-то связаны с приступами агрессии? Он наносил вред вам или себе?
Секундная пауза, женщина будто мелко подавилась собственной слюной и затараторила:
- На улицу выйти не можем - он же в любой момент может в ступор впасть и стоять истуканом, потом покажет на канализационный люк - говорит, там огонь? А иногда и чертей видит, правда, их он почему-то меньше боится - наверное, почти сразу понимает, что это ошибка, глюк. В магазин не ходит, в гости не ходит, я уже не говорю про работу, - голос её дзынькает металлической осечкой, и доктор повторяет вопрос.
- Нет, себя не резал меня пальцем не тронул, - проговаривает она без пробелов, одним словом. - Но слушайте, у моего мужа галлюцинации, мы уже пять лет так мучаемся, я больше не могу!
Она вряд ли плачет, но лицо руками закрывает, ссутулившись.
Сынишка на секунду отрывается от своих монстров на кушетке, смотрит на тётю, на папу - тот ему как будто улыбается, но почему тогда тётя плачет? И почему дядя, который увидел, как я убил монстра, всё время молчит?..
Кисберг устал, Кисберг хочет домой, Кисберг хочет ещё одного пациента в экспериментальную группу, в которой всего восемьдесят человек, а восемьдесят для большой науки - это почти ничего. Поэтому он говорит:
- Что ж, Вы правы, учитывая историю лечения Марка, есть смысл попробовать транскраниальную стимуляцию островковой доли. Это экспериментальный метод. Результаты, которые мы получили у нас в клинике за последние полгода, очень хорошие. Но данных наблюдений пока недостаточно, лечение прошло всего восемьдесят человек. Основное преимущество метода заключается в том, что сеансы стимуляции имеют накопительный эффект, и обычно восьми стимуляций с частотой раз в неделю достаточно. При этом изменения происходят постепенно, а если что-то идёт не так, курс просто прекращается. С другой стороны, главный фактор риска - это то, что у всех наблюдаемых нами пациентов изменения остаются необратимыми. Для большинства это огромный плюс - в отличие от таблеток, достаточно пройти курс лишь один раз…
- А как обычно выглядит это что-то не так? - заёрзала жена.
- У десяти процентов пациентов усилились симптомы депрессии, и было решено прекратить сеансы стимуляции. Им просто скорректировали курс медикаментов, существенно их жизнь не успела измениться. Но десять - очень маленький процент на фоне того, что остальные девяносто, можно сказать, обрели вторую жизнь.
… Кисберг даёт им подписать все бумаги - согласие на вживление электродов, на экспериментальное лечение, на использование данных для диссертаци. Жена жадно подписывает все тринадцать страниц, конвейером передаёт бумаги Марку, тот медленно выписывает на каждой букву М и потом зачёркивает её - выглядит как детская рисованная звезда с лишней перекладиной.
Когда за ними наконец закрывается дверь, Кисберг напряжённо сжимает губы, выдыхает вроде бы с облегчением, но на сердце у него по-прежнему тяжело.
- Прости, сын, - он подходит к кушетке и улыбается теперь уже не только губами, но и глазами, - покажешь мне своих монстров?
Марк
Первые изменения Марк замечает после третьего сеанса стимуляции. В тот день он возвращается домой, Розик сразу уезжает на работу, а он остаётся на кухне, смотрит в окно: там дворник убирает листья. Он смотрит минут двадцать, пока дворник не уходит, оставив жёлто-рыжий ворох перед домом. Тёмные пятна из кучи листвы вдруг становятся провалами, по листве идёт неестественная рябь, и она начинает бурлить, как вода в котле. Марк вспоминает, что говорил доктор: когда начинается галлюцинация, попробуй усилием воли превратить то, что ты видишь в то, чем оно, по-хорошему, должно быть. В этот момент Марк обычно словно цеплялся за леску в своей голове, и никак не мог с неё соскочить - трудно, невероятно трудно, голова гудит, словно медный таз. Будто невидимые тяжёлые плиты в его голове дрожат от напряжения - и неуклюжие металлические цепочки не хотят одеваться на велосипедные звёздочки в его голове, а он очень слабой, дистрофичной рукой должен надевать их. И вот он надевает, надевает - и вдруг получается! Листья перестают кипеть, словно картинку подменили, пара тёмных пятен - всего лишь пара тёмных пятен. Марк поначалу не верит, думает - просто глюк короткий был, но на следующий день всё повторяется: стена в гостиной привычно вздувается, бугрится и начинает двигаться прямо на него - и снова Марк усилием воли превращает бугры обратно в рисунок на обоях.
Скоро это упражнение начинает ему нравится: похоже на стереограммы «магический глаз», у него в детстве был любимый альбом с такими штуками - он их всех знал наизусть, но всё равно не отрывался до рези в глазах. Вот и тут Марк увлёкся: остервенело упражнялся и даже начал раздражаться, когда галлюцинаций долго не было - а их становилось всё меньше.
После пятой стимуляции начинает бренчать на гитаре - пальцы деревянные, струны чужие, хорошо хоть уши на месте - фальшь слышит безошибочно, гитару настраивает на слух, легко вспоминает все партитуры, которые с ребятами играл. Уже через три дня пальцы пришлось перемотать тейпами - опять увлёкся, истёр в кровь, сначала даже не понял, что это она, так что пришлось оттирать с гитары. Розик сильно расстроилась, начала кричать - Марк вдруг вспомнил, что ей и раньше его гитара не нравилась, и ребята не нравились, и на последнюю репетицию она прибежала и скандал устроила…
Чтобы Розик меньше расстраивалась, Марк идёт в супермаркет и вдруг обнаруживает, что ничего в этом сложного нет, даже с учётом того, что куры в кулинарии начинают ритмично хлопать общипанными розовыми крыльями - он даже радуется такому разнообразию, весело им подмигивает и решает не расколдовывать, так и оставить. Придя домой, запекает одну такую курицу - Розик и правда в шоке, даже сумку роняет, правда, почему-то почти сразу начинает плакать, закрывшись в ванной.
Потом между ними происходит разговор, самый длинный за последние лет шесть.
- Ты уже можешь начать искать работу. Понимаешь?
Работа. Марк пытается вспомнить, что это. Что-то серое, как третий «пентиум», его первый компьютер с первой работы сисадмином, в меру скучное и спокойное, а ещё то, из-за чего они много ругались. Хотя нет, из-за репетиций ругались намного больше.
- Я позвонил в диспансер. Они сказали, что не снимут меня с учёта раньше чем через год - нужна устойчивая ремиссия, её должны зафиксировать на диагностике.
Розик деятельно вскакивает, берёт перечницу, солонку, ставит на стол, убирает со стола, открывает холодильник, зачем-то достаёт молоко, и в это время не глядя на него быстро говорит:
- Ну, так и не нужно тебе уходить с больничного, пускай платят пенсию. А ты в это время что-нибудь удалённое поищи, ну или вот людям за деньги винду переустанавливай. Всё ж лучше чем дома сидеть.
Марк молчит, потом спрашивает:
- Моя пенсия примерно двести долларов, да?
- Да, да, - Розик вздыхает с укоризной, переставляя кастрюли на нижней полке.
- И где она?
Розик внезапно распрямляется, красная, злые губы вытянуты косым разрезом, и начинает орать. Спустя минуту стол начинает течь и капать Марку на руку жгучими каплями, он сначала привычно отдёргивает ладонь, но быстро вспоминает и привычным усилием возвращает столу твёрдость. И тут к нему приходит новая, удивительная мысль: он не хочет слушать, как она орёт. Он может уйти.
Полчаса спустя, сидя в кофейне, находит Рому Баса у себя в контактах, удивляется, как раньше в голову не приходило ему набрать.
- Ром, здаров. Чо как житуха? Гитару не продал?
- Мааарк, да лаааадно?..
Розик
Это оказалось ударом под дых, вот этот звук хлопнувшей внизу подъездной двери, и Розик натурально узнаёт, что такое быть рыбой, выброшенной на берег.
Её накрывает злость и чувство несправедливости. Она пытается ему дозвониться, но линия занята. Как, он ещё и разговаривает с кем-то! Спустя десять минут ничего не меняется, и её начинает трясти. Она даже забывается и звонит Володе, но тот, видимо, с женой и не снимает трубку. Отшвырнув телефон, замечает включённый ноубтук Марка, хватает его и клацает, клацает по клавиатуре, катает историю в браузере колёсиком мышки - и видит то, чего она боялась - гитары, двенадцать вкладок с поиском электрогитар!
Ночь превращается в ад, потому что Марк так и не приходит. Розик катается по квартире от ярости, с рыком плачет в диванную подушку и к четырём утра засыпает, путаясь в длинной мысли о том, что если сменить тактику, он всё-таки начнёт ходить на работу и всё будет как раньше.
Марк
Домой возвращается на следующий день к вечеру, да и то только потому, что завтра понедельник и пацанам на работу, а у него последняя стимуляция по плану. С ребятами зависли на сутки, даже не думал, что такое возможно. Повезло, что выходные, а у Димона дети уехали к бабушке, так что собрались старым составом, открыли гараж возле «Граффити», лабали там часа четыре, наверное, такого драйва даже по молодости не было.
За такое счастье даже написал Розику смс-ску: «извини, встретил ребят, сто лет не виделись, вернусь завтра», на что она, удивительное дело, ответила: «а я так и подумала, хорошо погулять, найду чем заняться», и потом: «извини что сорвалась».
Стимуляция проходит хорошо, почти без боли. Марк выходит из аппаратной для обычного отчёта с доктором, и вдруг понимает, что доктор довольно скоро - наверное, через три месяца - уедет в Штаты. Марк привычным усилием переводит внимание на разговор - он теперь привык ко всему применять «магический глаз» - но странное знание, что доктор скоро имигрирует, так и не уходит.
После отчёта (доктор особенно доволен планами вернуться в группу) Марк садится в трамвай и едет в «музыкальные инструменты». Он складывается, как советский конструктор «Змейка», чтобы заглянуть в окно и увидеть, не проехал ли остановку. Взгляд цепляется за рекламную растяжку - оранжевый банк предлагает кредит под слоганом «добавим, когда не хватает» - и Марк вдруг видит, натурально видит перед собой сияющую цепочку картинок: реклама тест-драйва кроссовера KIA (конечно же, красного, чтобы чаще привлекать внимание), реклама выставки компьютерной техники, и там и там одна и та же оранжевая эмблемка с подписью «спонсор», молекула дофамина (боже, откуда я знаю, что это дофамин?!) мигает красненьким в головах у людей в очереди на оранжевый кредит, гендиректор банка садится в свой «порше» с бледным, стеклянным лицом и так сидит на стоянке у клиники, где ему только что сообщили диагноз.
Марк закрывает глаза, делает то самое внутреннее волевое движение, но картинки остаются на месте до тех пор, пока он не слышит, что объявили его остановку - тогда он, согнувшись, выбегает из трамвая, а спустя двадцать шагов уже и забывает, что там ему мерещилось.
Спустя два часа он возвращается домой и понимает, что проголодался. Сворачивает к ближайшей уличной шаурминной, заглядывает в окошко, и узнаёт, что на истекающем жиром вертеле, который таджик шкрябает острым ножом, без сомнений, крутятся куски трупов трёх братьев, умерших в муках и ненависти к своей жизни в грязном вонючем загоне с другими такими же, где еду приходилось съедать вместе с фекалиями твоего соседа, а маму убили почти сразу после их рождения.
Марк отшатнулся: «Ёпт, лучше б я, как обычно, знал, что это просто свинина».
Справляясь с тошнотой, он идёт дальше, а с тем, что ему придётся, наверное, теперь стать вегетерианцем, смиряется довольно быстро. В конце концов, нужно к завтра придумать новый бит для Ганса, да прогнать своё соло пару-тройку раз, а еда - ну, это просто еда.
До темноты пишет партии в обнимку со своей старой акустикой, и только часов в восемь замечает густую синеву за окном и возмущённые вопли желудка. Думает, странно, что Розика нет, ну, то есть как, странно - когда она засветло домой приходила, вспомнить так и не может. В голову приходят сегодняшние сияющие картинки, хмурится, встаёт и подходит к гардеробной. Открывает шкаф, хватает пальто, в котором она всю прошлую неделю на работу ходила, и нюхает его, скривившись заранее. Сияющие картинки, на этот раз чёрно-белые, словно транскраниальный режиссёр решил хоть как-то смягчить удар, повисли на фоне шкафа. На этот раз добавились ещё и звуки, словно и без того было непонятно, что происходит, но может, режиссёр хотел, чтобы Марк узнал имя Володи.
Режиссёр ошибся. Марку стало противно, но почти сразу легко и ясно.
Ключ проворачивается в замке, в квартиру заходит распахнутая Розик - он никогда не любил это её ярко-розовое пальто с воротником-кляксой, но на этот раз его охватывает горькое раздражение: надо же, даже не пытается скрыть, что не замёрзла, накрасила губы прямо у него на заднем сиденье пять минут назад, держит меня за идиота, сука.
- Сука, - говорит он ей спокойно, глядя в глаза.
Ярко-розовые губы кривятся, сливаются с воротником, обнажая два ряда мелких, щучьих зубов, щёки заливает зелёный пластиковый глянец, зелёный перетекает на лоб, шею и наконец вся эта розовая клякса падает на пол, а зелёная многорукая баба с шестью сосками вдруг бросается на него. Марк аккуратно, стараясь не испачкаться в розовых губах, складывает многорукую на диван, говорит: «так вот, оказывается, кем ты была», да так и оставляет на диване скулящее зелёное тело.
В очередной раз на кафеле проступило что-то вроде лица, но здесь важно было не ошибиться, как это уже неоднократно случалось, и усилием воли превратить лицо обратно в сеть трещин от vinah
Давно используется для лечения от isotoma
- Монштер, монштер, - шепеляво бормочет докторский сынишка, - папа, шмотьи, какой у меня монштер!
Шмяк - фиолетовое нечто с зелёными пластилиновыми глазами шлёпается на стол прямо перед доктором Кисбергом, доктор морщится, но почти сразу разглаживает лицо, тянет уголки губ кверху и поворачивает блестящие круглые очки к пятилетнему мальчику.
- Даниил, папа скоро освободится и посмотрит всех твоих монстров, - ровным врачебным голосом говорит Кисберг и мысленно прибавляет: «но сначала вот этих вот», и поворачивается к ним.
Он тут же разливается словесным наводнением, не дав толком, собственно, посмотреть (доктор успевает лишь заметить, что её пальто тоже похоже на ярко-розовую кляксу, особенно воротник).
- Роман Самуилович, мы очень рады, что к вам попали, так рады! Мы очень надеемся на вас. Таблетки уже все перепробовали, с ними чуть реже, а без них так вообще каждый день. Я читала, что ваш метод как раз для таких случаев, когда таблетки бесполезны, и электросудорожная не помогает, а психотерапия, ну, сами понимаете…
Её пальцы то и дело пожимают сумочку (“michael kors”, зачем-то отметил Кисберг), а корпус вытягивается в угрожающем наклоне, как у пизанской башни - ещё чуть-чуть, и она ввалится в докторово личное пространство, но всё-таки нет, не вваливается, а так и балансирует на этой раздражающей грани..
- … то стена оживает, то из раковины щупальца лезут, то батон в змею превращается…
«Батон - питон», - думает доктор.
- … недавно простудился, потому что полдня на балконе просидел, говорит, в комнате потолок начал падать…
Кисбергу всё это уже прочёл в толстой засаленной карточке, так что он медленно кивает ей и всем корпусом поворачивается к нему: сорокалетнему, худому, сероглазому, похожему на сложенный многоугольник в полосатом свитере.
- Марк?
Тот смотрит в сторону кушетки, на фиолетового монстра - мальчишка только что оторвал ему голову и продолжает добивать, стискивая в руке красное - только что это был пластилин, наверное, но сейчас похоже на густое мясное месиво, Марк чувствует тошноту, но месиво сочится на пол, по кафелю бегут кровяные разводы, он следит за ними, снова чувствуя остекленение где-то в груди и, подозревая, что он снова ошибается, показывает на пол:
- Кровь?..
Она смотрит на доктора мучительно, сверляще - мол, смотрите, это снова происходит, бессилие, бессилие!
Доктор внутренне морщится, меньше всего ему хочется сейчас делать полное обследование в конце рабочего дня, ещё и сына пришлось раньше из сада забрать…
- Нет, Марк, это не кровь. Это ваша галлюцинация.
Марк едва заметно кивает и отворачивается от пола. Он знает, что месиво никуда не исчезло, но теперь ему немного спокойнее.
Глядя на Марка, Кисберг спрашивает жену (хотя, кто их разберёт, фамилии разные) - она, кажется, только усилила свой башенный наклон:
- Галлюцинации как-то связаны с приступами агрессии? Он наносил вред вам или себе?
Секундная пауза, женщина будто мелко подавилась собственной слюной и затараторила:
- На улицу выйти не можем - он же в любой момент может в ступор впасть и стоять истуканом, потом покажет на канализационный люк - говорит, там огонь? А иногда и чертей видит, правда, их он почему-то меньше боится - наверное, почти сразу понимает, что это ошибка, глюк. В магазин не ходит, в гости не ходит, я уже не говорю про работу, - голос её дзынькает металлической осечкой, и доктор повторяет вопрос.
- Нет, себя не резал меня пальцем не тронул, - проговаривает она без пробелов, одним словом. - Но слушайте, у моего мужа галлюцинации, мы уже пять лет так мучаемся, я больше не могу!
Она вряд ли плачет, но лицо руками закрывает, ссутулившись.
Сынишка на секунду отрывается от своих монстров на кушетке, смотрит на тётю, на папу - тот ему как будто улыбается, но почему тогда тётя плачет? И почему дядя, который увидел, как я убил монстра, всё время молчит?..
Кисберг устал, Кисберг хочет домой, Кисберг хочет ещё одного пациента в экспериментальную группу, в которой всего восемьдесят человек, а восемьдесят для большой науки - это почти ничего. Поэтому он говорит:
- Что ж, Вы правы, учитывая историю лечения Марка, есть смысл попробовать транскраниальную стимуляцию островковой доли. Это экспериментальный метод. Результаты, которые мы получили у нас в клинике за последние полгода, очень хорошие. Но данных наблюдений пока недостаточно, лечение прошло всего восемьдесят человек. Основное преимущество метода заключается в том, что сеансы стимуляции имеют накопительный эффект, и обычно восьми стимуляций с частотой раз в неделю достаточно. При этом изменения происходят постепенно, а если что-то идёт не так, курс просто прекращается. С другой стороны, главный фактор риска - это то, что у всех наблюдаемых нами пациентов изменения остаются необратимыми. Для большинства это огромный плюс - в отличие от таблеток, достаточно пройти курс лишь один раз…
- А как обычно выглядит это что-то не так? - заёрзала жена.
- У десяти процентов пациентов усилились симптомы депрессии, и было решено прекратить сеансы стимуляции. Им просто скорректировали курс медикаментов, существенно их жизнь не успела измениться. Но десять - очень маленький процент на фоне того, что остальные девяносто, можно сказать, обрели вторую жизнь.
… Кисберг даёт им подписать все бумаги - согласие на вживление электродов, на экспериментальное лечение, на использование данных для диссертаци. Жена жадно подписывает все тринадцать страниц, конвейером передаёт бумаги Марку, тот медленно выписывает на каждой букву М и потом зачёркивает её - выглядит как детская рисованная звезда с лишней перекладиной.
Когда за ними наконец закрывается дверь, Кисберг напряжённо сжимает губы, выдыхает вроде бы с облегчением, но на сердце у него по-прежнему тяжело.
- Прости, сын, - он подходит к кушетке и улыбается теперь уже не только губами, но и глазами, - покажешь мне своих монстров?
Марк
Первые изменения Марк замечает после третьего сеанса стимуляции. В тот день он возвращается домой, Розик сразу уезжает на работу, а он остаётся на кухне, смотрит в окно: там дворник убирает листья. Он смотрит минут двадцать, пока дворник не уходит, оставив жёлто-рыжий ворох перед домом. Тёмные пятна из кучи листвы вдруг становятся провалами, по листве идёт неестественная рябь, и она начинает бурлить, как вода в котле. Марк вспоминает, что говорил доктор: когда начинается галлюцинация, попробуй усилием воли превратить то, что ты видишь в то, чем оно, по-хорошему, должно быть. В этот момент Марк обычно словно цеплялся за леску в своей голове, и никак не мог с неё соскочить - трудно, невероятно трудно, голова гудит, словно медный таз. Будто невидимые тяжёлые плиты в его голове дрожат от напряжения - и неуклюжие металлические цепочки не хотят одеваться на велосипедные звёздочки в его голове, а он очень слабой, дистрофичной рукой должен надевать их. И вот он надевает, надевает - и вдруг получается! Листья перестают кипеть, словно картинку подменили, пара тёмных пятен - всего лишь пара тёмных пятен. Марк поначалу не верит, думает - просто глюк короткий был, но на следующий день всё повторяется: стена в гостиной привычно вздувается, бугрится и начинает двигаться прямо на него - и снова Марк усилием воли превращает бугры обратно в рисунок на обоях.
Скоро это упражнение начинает ему нравится: похоже на стереограммы «магический глаз», у него в детстве был любимый альбом с такими штуками - он их всех знал наизусть, но всё равно не отрывался до рези в глазах. Вот и тут Марк увлёкся: остервенело упражнялся и даже начал раздражаться, когда галлюцинаций долго не было - а их становилось всё меньше.
После пятой стимуляции начинает бренчать на гитаре - пальцы деревянные, струны чужие, хорошо хоть уши на месте - фальшь слышит безошибочно, гитару настраивает на слух, легко вспоминает все партитуры, которые с ребятами играл. Уже через три дня пальцы пришлось перемотать тейпами - опять увлёкся, истёр в кровь, сначала даже не понял, что это она, так что пришлось оттирать с гитары. Розик сильно расстроилась, начала кричать - Марк вдруг вспомнил, что ей и раньше его гитара не нравилась, и ребята не нравились, и на последнюю репетицию она прибежала и скандал устроила…
Чтобы Розик меньше расстраивалась, Марк идёт в супермаркет и вдруг обнаруживает, что ничего в этом сложного нет, даже с учётом того, что куры в кулинарии начинают ритмично хлопать общипанными розовыми крыльями - он даже радуется такому разнообразию, весело им подмигивает и решает не расколдовывать, так и оставить. Придя домой, запекает одну такую курицу - Розик и правда в шоке, даже сумку роняет, правда, почему-то почти сразу начинает плакать, закрывшись в ванной.
Потом между ними происходит разговор, самый длинный за последние лет шесть.
- Ты уже можешь начать искать работу. Понимаешь?
Работа. Марк пытается вспомнить, что это. Что-то серое, как третий «пентиум», его первый компьютер с первой работы сисадмином, в меру скучное и спокойное, а ещё то, из-за чего они много ругались. Хотя нет, из-за репетиций ругались намного больше.
- Я позвонил в диспансер. Они сказали, что не снимут меня с учёта раньше чем через год - нужна устойчивая ремиссия, её должны зафиксировать на диагностике.
Розик деятельно вскакивает, берёт перечницу, солонку, ставит на стол, убирает со стола, открывает холодильник, зачем-то достаёт молоко, и в это время не глядя на него быстро говорит:
- Ну, так и не нужно тебе уходить с больничного, пускай платят пенсию. А ты в это время что-нибудь удалённое поищи, ну или вот людям за деньги винду переустанавливай. Всё ж лучше чем дома сидеть.
Марк молчит, потом спрашивает:
- Моя пенсия примерно двести долларов, да?
- Да, да, - Розик вздыхает с укоризной, переставляя кастрюли на нижней полке.
- И где она?
Розик внезапно распрямляется, красная, злые губы вытянуты косым разрезом, и начинает орать. Спустя минуту стол начинает течь и капать Марку на руку жгучими каплями, он сначала привычно отдёргивает ладонь, но быстро вспоминает и привычным усилием возвращает столу твёрдость. И тут к нему приходит новая, удивительная мысль: он не хочет слушать, как она орёт. Он может уйти.
Полчаса спустя, сидя в кофейне, находит Рому Баса у себя в контактах, удивляется, как раньше в голову не приходило ему набрать.
- Ром, здаров. Чо как житуха? Гитару не продал?
- Мааарк, да лаааадно?..
Розик
Это оказалось ударом под дых, вот этот звук хлопнувшей внизу подъездной двери, и Розик натурально узнаёт, что такое быть рыбой, выброшенной на берег.
Её накрывает злость и чувство несправедливости. Она пытается ему дозвониться, но линия занята. Как, он ещё и разговаривает с кем-то! Спустя десять минут ничего не меняется, и её начинает трясти. Она даже забывается и звонит Володе, но тот, видимо, с женой и не снимает трубку. Отшвырнув телефон, замечает включённый ноубтук Марка, хватает его и клацает, клацает по клавиатуре, катает историю в браузере колёсиком мышки - и видит то, чего она боялась - гитары, двенадцать вкладок с поиском электрогитар!
Ночь превращается в ад, потому что Марк так и не приходит. Розик катается по квартире от ярости, с рыком плачет в диванную подушку и к четырём утра засыпает, путаясь в длинной мысли о том, что если сменить тактику, он всё-таки начнёт ходить на работу и всё будет как раньше.
Марк
Домой возвращается на следующий день к вечеру, да и то только потому, что завтра понедельник и пацанам на работу, а у него последняя стимуляция по плану. С ребятами зависли на сутки, даже не думал, что такое возможно. Повезло, что выходные, а у Димона дети уехали к бабушке, так что собрались старым составом, открыли гараж возле «Граффити», лабали там часа четыре, наверное, такого драйва даже по молодости не было.
За такое счастье даже написал Розику смс-ску: «извини, встретил ребят, сто лет не виделись, вернусь завтра», на что она, удивительное дело, ответила: «а я так и подумала, хорошо погулять, найду чем заняться», и потом: «извини что сорвалась».
Стимуляция проходит хорошо, почти без боли. Марк выходит из аппаратной для обычного отчёта с доктором, и вдруг понимает, что доктор довольно скоро - наверное, через три месяца - уедет в Штаты. Марк привычным усилием переводит внимание на разговор - он теперь привык ко всему применять «магический глаз» - но странное знание, что доктор скоро имигрирует, так и не уходит.
После отчёта (доктор особенно доволен планами вернуться в группу) Марк садится в трамвай и едет в «музыкальные инструменты». Он складывается, как советский конструктор «Змейка», чтобы заглянуть в окно и увидеть, не проехал ли остановку. Взгляд цепляется за рекламную растяжку - оранжевый банк предлагает кредит под слоганом «добавим, когда не хватает» - и Марк вдруг видит, натурально видит перед собой сияющую цепочку картинок: реклама тест-драйва кроссовера KIA (конечно же, красного, чтобы чаще привлекать внимание), реклама выставки компьютерной техники, и там и там одна и та же оранжевая эмблемка с подписью «спонсор», молекула дофамина (боже, откуда я знаю, что это дофамин?!) мигает красненьким в головах у людей в очереди на оранжевый кредит, гендиректор банка садится в свой «порше» с бледным, стеклянным лицом и так сидит на стоянке у клиники, где ему только что сообщили диагноз.
Марк закрывает глаза, делает то самое внутреннее волевое движение, но картинки остаются на месте до тех пор, пока он не слышит, что объявили его остановку - тогда он, согнувшись, выбегает из трамвая, а спустя двадцать шагов уже и забывает, что там ему мерещилось.
Спустя два часа он возвращается домой и понимает, что проголодался. Сворачивает к ближайшей уличной шаурминной, заглядывает в окошко, и узнаёт, что на истекающем жиром вертеле, который таджик шкрябает острым ножом, без сомнений, крутятся куски трупов трёх братьев, умерших в муках и ненависти к своей жизни в грязном вонючем загоне с другими такими же, где еду приходилось съедать вместе с фекалиями твоего соседа, а маму убили почти сразу после их рождения.
Марк отшатнулся: «Ёпт, лучше б я, как обычно, знал, что это просто свинина».
Справляясь с тошнотой, он идёт дальше, а с тем, что ему придётся, наверное, теперь стать вегетерианцем, смиряется довольно быстро. В конце концов, нужно к завтра придумать новый бит для Ганса, да прогнать своё соло пару-тройку раз, а еда - ну, это просто еда.
До темноты пишет партии в обнимку со своей старой акустикой, и только часов в восемь замечает густую синеву за окном и возмущённые вопли желудка. Думает, странно, что Розика нет, ну, то есть как, странно - когда она засветло домой приходила, вспомнить так и не может. В голову приходят сегодняшние сияющие картинки, хмурится, встаёт и подходит к гардеробной. Открывает шкаф, хватает пальто, в котором она всю прошлую неделю на работу ходила, и нюхает его, скривившись заранее. Сияющие картинки, на этот раз чёрно-белые, словно транскраниальный режиссёр решил хоть как-то смягчить удар, повисли на фоне шкафа. На этот раз добавились ещё и звуки, словно и без того было непонятно, что происходит, но может, режиссёр хотел, чтобы Марк узнал имя Володи.
Режиссёр ошибся. Марку стало противно, но почти сразу легко и ясно.
Ключ проворачивается в замке, в квартиру заходит распахнутая Розик - он никогда не любил это её ярко-розовое пальто с воротником-кляксой, но на этот раз его охватывает горькое раздражение: надо же, даже не пытается скрыть, что не замёрзла, накрасила губы прямо у него на заднем сиденье пять минут назад, держит меня за идиота, сука.
- Сука, - говорит он ей спокойно, глядя в глаза.
Ярко-розовые губы кривятся, сливаются с воротником, обнажая два ряда мелких, щучьих зубов, щёки заливает зелёный пластиковый глянец, зелёный перетекает на лоб, шею и наконец вся эта розовая клякса падает на пол, а зелёная многорукая баба с шестью сосками вдруг бросается на него. Марк аккуратно, стараясь не испачкаться в розовых губах, складывает многорукую на диван, говорит: «так вот, оказывается, кем ты была», да так и оставляет на диване скулящее зелёное тело.
В очередной раз на кафеле проступило что-то вроде лица, но здесь важно было не ошибиться, как это уже неоднократно случалось, и усилием воли превратить лицо обратно в сеть трещин от vinah
Давно используется для лечения от isotoma