Изнанка жизни
Я вернулась в Москву.
И понимаю, что не могу здесь находиться.
Мне не хочется брать трубку. Мне не хочется вообще ничего.
И дело не в усталости и бешенном ритме, когда за неделю надо успеть то, что делают за месяц. Десятки людей, семей, домов, городов.
На самом деле давно поняла это чувство.
Это жуткое чувство горечи.
Это даже не боль, сжимающая сердце. Нет.
Очень хорошо помню, когда зимой вернулась из Первомайска. Его тогда бомбили со всех сторон. Решетили - более точное слово. И мы постоянно слышали приходы снарядов. Помню разрушенные до основания подъезды запорошенные снегом, и повсюду люди с автоматами. Я вернулась в Москву, и в этом мире, да, именно так - в "этом" мире все было по-другому. Я не могла осознать эту границу и разницу. Вот я в месте, где дети в бомбоубежище, и старушки полгода боятся выйти на улицу. И вот я в месте, где евро в 100 рублей и огромная проблема плохой сыр.
Словно ты пересекаешь какую-то черту. Но не ушел.
Я осталась посередине. Не там, и не здесь.
Не на Донбассе, и не в Москве. География условна.
Когда мы в последнюю поездку с Олей Ищенко - и.о. мэра Первомайска развозили по старушкам и одиноким мамам продуктовые наборы, я видела ее слезы. Она не показывала их, но я видела, как украдкой она вытирала глаза. А ведь ее мужа убили, и она в осадном городе все это время. И знает лучше меня, что такое жизнь.
Я видела, как наш водитель Сергей, который помогал нам в разъездах, обалдел, когда в Дебальцево увидел бабушку, у которой дом разбили до фундамента. Остались лишь кирпичи и кусок печки. И она живет в разрушенном сарае рядом, боится стеснять детей: "Они же вчетвером ютятся в однокомнатной квартире". Старушка семенила по сгоревшим развалинам, и показывала найденные уцелевшие чашечки и вилки. Сергей был шоке, хотя сам месяц провел по подвалам, когда в августе 2014го бомбили Луганск.
Но я не испытала ничего. Какое-то холодное спокойствие.
Я хожу по палатам хосписов, домов перстарелых. Не замечаю жутких запахов и страшных картин. Спокойно вижу детей с отклонениями в детских домах.
Я погрузилась уже в другую сторону жизни. Не знаю - можно ли это назвать изнанкой?
Но это мир другой. И его не было в моем старом.
Мире человека, который любит нырять под воду в моноласте, гонять на лыжах по горам, и выслеживать бегемотов по утрам в Африке.
Мой мир взломали, и он уже никогда не станет тем, что был раньше.
Я у разлома.
Оглядываюсь, и понимаю, что дело не в войне, хотя и в ней тоже.
Я стала невольным свидетелем другой стороны жизни.
Где дети бросают своих родителей умирать в хосписах и домах престарелых. Не звонят им, когда их город в осаде.
Где родители бросают своих детей.
Где родственники ненавидят друг друга.
Где друзья предают.
Где люди готовы на убийство из-за мелочей.
Где соседи разворовывают квартиры, а потом врут и жалуются на жизнь.
Где один шаг до зверств, в которые невозможно поверить.
Где подонки наживаются на горе других.
Где самые потаенные кошмары и ужасы - реальность, которую нельзя придумать, но она уже есть.
Где хорошее спрятано так глубоко, что его надо тормошить, будить, бить набатом.
А мы все этого не видим. Не хотим видеть и знать.
Мы живем в параллельной реальности.
И я вдруг заглянула в эту щелку. И осталось у ней, не зная куда деться.
И да, я знаю, что хороших людей много.
Неравнодушных, отзывчивых.
Кто живет не зная русского языка, хочет помочь больной диабетом девочке спасти глаза.
Кто тушит пожар соседей рискуя своей жизнью. Кто стирает пеленки умирающего в хосписе, хоть это не имеет отношение к нему. Кто на скорой помощи под обстрелами спасает жизни других. Кто бросает все, и помогает рискуя жизнью.
Жизнь продолжается.
Я знаю.
Вижу, как мои посты о боле и ужасе, "расчлененки" игнорируются многими.
И, наверное, это правильно. Это инстинкт самосохранения.
Зачем эту боль впускать к себе в жизнь? Что эта боль изменит?
Что даст знание ужасов и обратной стороны природы человека?
Вроде и так все известно и уписано?
Зачем оно?
А зачем оно мне?
Я приезжаю домой, и мне сложно воспринимать человека, как раньше. Верить в него.
Что есть человек, что есть его природа?
Я разве не это изучала 5 лет в университете, а затем в аспирантуре?
Разве не на этот вопрос пытаются ответить все?
Передо мной открылась бездна.
Бездна страха, боли и ужаса.
Нужно ли ее знать, если мы не можем ничего изменить?
Или все-таки можно? Изменить?
И как?
И понимаю, что не могу здесь находиться.
Мне не хочется брать трубку. Мне не хочется вообще ничего.
И дело не в усталости и бешенном ритме, когда за неделю надо успеть то, что делают за месяц. Десятки людей, семей, домов, городов.
На самом деле давно поняла это чувство.
Это жуткое чувство горечи.
Это даже не боль, сжимающая сердце. Нет.
Очень хорошо помню, когда зимой вернулась из Первомайска. Его тогда бомбили со всех сторон. Решетили - более точное слово. И мы постоянно слышали приходы снарядов. Помню разрушенные до основания подъезды запорошенные снегом, и повсюду люди с автоматами. Я вернулась в Москву, и в этом мире, да, именно так - в "этом" мире все было по-другому. Я не могла осознать эту границу и разницу. Вот я в месте, где дети в бомбоубежище, и старушки полгода боятся выйти на улицу. И вот я в месте, где евро в 100 рублей и огромная проблема плохой сыр.
Словно ты пересекаешь какую-то черту. Но не ушел.
Я осталась посередине. Не там, и не здесь.
Не на Донбассе, и не в Москве. География условна.
Когда мы в последнюю поездку с Олей Ищенко - и.о. мэра Первомайска развозили по старушкам и одиноким мамам продуктовые наборы, я видела ее слезы. Она не показывала их, но я видела, как украдкой она вытирала глаза. А ведь ее мужа убили, и она в осадном городе все это время. И знает лучше меня, что такое жизнь.
Я видела, как наш водитель Сергей, который помогал нам в разъездах, обалдел, когда в Дебальцево увидел бабушку, у которой дом разбили до фундамента. Остались лишь кирпичи и кусок печки. И она живет в разрушенном сарае рядом, боится стеснять детей: "Они же вчетвером ютятся в однокомнатной квартире". Старушка семенила по сгоревшим развалинам, и показывала найденные уцелевшие чашечки и вилки. Сергей был шоке, хотя сам месяц провел по подвалам, когда в августе 2014го бомбили Луганск.
Но я не испытала ничего. Какое-то холодное спокойствие.
Я хожу по палатам хосписов, домов перстарелых. Не замечаю жутких запахов и страшных картин. Спокойно вижу детей с отклонениями в детских домах.
Я погрузилась уже в другую сторону жизни. Не знаю - можно ли это назвать изнанкой?
Но это мир другой. И его не было в моем старом.
Мире человека, который любит нырять под воду в моноласте, гонять на лыжах по горам, и выслеживать бегемотов по утрам в Африке.
Мой мир взломали, и он уже никогда не станет тем, что был раньше.
Я у разлома.
Оглядываюсь, и понимаю, что дело не в войне, хотя и в ней тоже.
Я стала невольным свидетелем другой стороны жизни.
Где дети бросают своих родителей умирать в хосписах и домах престарелых. Не звонят им, когда их город в осаде.
Где родители бросают своих детей.
Где родственники ненавидят друг друга.
Где друзья предают.
Где люди готовы на убийство из-за мелочей.
Где соседи разворовывают квартиры, а потом врут и жалуются на жизнь.
Где один шаг до зверств, в которые невозможно поверить.
Где подонки наживаются на горе других.
Где самые потаенные кошмары и ужасы - реальность, которую нельзя придумать, но она уже есть.
Где хорошее спрятано так глубоко, что его надо тормошить, будить, бить набатом.
А мы все этого не видим. Не хотим видеть и знать.
Мы живем в параллельной реальности.
И я вдруг заглянула в эту щелку. И осталось у ней, не зная куда деться.
И да, я знаю, что хороших людей много.
Неравнодушных, отзывчивых.
Кто живет не зная русского языка, хочет помочь больной диабетом девочке спасти глаза.
Кто тушит пожар соседей рискуя своей жизнью. Кто стирает пеленки умирающего в хосписе, хоть это не имеет отношение к нему. Кто на скорой помощи под обстрелами спасает жизни других. Кто бросает все, и помогает рискуя жизнью.
Жизнь продолжается.
Я знаю.
Вижу, как мои посты о боле и ужасе, "расчлененки" игнорируются многими.
И, наверное, это правильно. Это инстинкт самосохранения.
Зачем эту боль впускать к себе в жизнь? Что эта боль изменит?
Что даст знание ужасов и обратной стороны природы человека?
Вроде и так все известно и уписано?
Зачем оно?
А зачем оно мне?
Я приезжаю домой, и мне сложно воспринимать человека, как раньше. Верить в него.
Что есть человек, что есть его природа?
Я разве не это изучала 5 лет в университете, а затем в аспирантуре?
Разве не на этот вопрос пытаются ответить все?
Передо мной открылась бездна.
Бездна страха, боли и ужаса.
Нужно ли ее знать, если мы не можем ничего изменить?
Или все-таки можно? Изменить?
И как?
