Хуберат Марек. Ты вейнулся, Снеогг, я знаала.
В последнее время я таскаю книжки еще и с фантлабовской темы «Помогите вспомнить книгу», справедливо полагая, что книга, которую хотят вспомнить, вызвала яркие эмоции без разницы уже какой окраски. Вот оттуда и выволокла этот рассказ. Но локти все равно кусала, хоть и по другой причине: это единственный переведенный рассказ автора. Как первый оргазм: замечательно, но почему на этом - и все? В общем, скорее расстроилась.
Рассказ однозначно великий, но скорее грустный, как и положено большинству великих рассказов.
Мода на постапокалиптику совершенно убила идею. Ту глубокую философскую насыщенность, которую можно выделить именно этим жанром. Пронзительность, если угодно, которую не обзовешь одноногой собачкой. Это то, что называется искусством.
В общем и целом я скорее мизантроп и не люблю людей в большинстве их проявлений. Но я люблю искусство. Искусство не прекрасное, а то волшебство, которое делает прекрасным все, к чему прикоснется. То, что есть внутри художника, его внутреннее виденье. Лично мне больше всего нравятся фотографии, которые показывают реальность со всей ее неказистостью, одновременно делая ее прекрасной. И я понимаю, что смотрю глазами художника.
И это не: «О, я сейчас этого убью, а этого - покалечу, пусть читатель понервничает. И младенца - головой об стену, а потом сразу можно кошачий гримуар замутить.» Это та призма, через которую смотрит творец, а вовсе нифига не менеджер среднего звена, возомнивший себя писателем. И это еще в лучшем случае.
Это, господа, искусство. Удивительное и завораживающее. Кунсткамера мелодией Моцарта. Идеальная постапокалиптика. То, за что я ее так люблю.
На самом деле нельзя писать рецензии на такие рассказы. И нельзя их не писать. Это великая вещь, светлая и темная - каждый должен прочесть ее, осмыслить и прочувствовать. И повесить над камином души, как картину. Чтобы иногда смотреть на нее и снова испытывать это смешение всего через призму гения.
Конечно же, это одна большая сплошная десятка. По всем пунктам.
1. Мир ужасный и трогательный, хрупкий и поражающий первобытной жестокостью. И вопрос даже не в том, жить в этом мире или умереть, а в том - что есть эта жизнь? И эта смерть? И этот мир, если уж на то пошло.
2. Читабельность сумбурная и оттого еще более цепляющая что ли. У меня уже закончились слова, кажется… У меня похожее чувство было, когда я Софии рассказывала, что птичка убежала на радугу. И про эту самую радугу сейчас кто-то рассказал мне.
3. Даже не знаю, можно ли назвать то, что есть в этом рассказе, интригой. Критерии нервно курят в сторонке. Но оторваться невозможно. Любопытство скорее патологическое, но все равно - невозможно.
4. Персонажи есть ли, или нет их - непонятно. Они возникают и исчезают на этой, блин, радуге.
5. Идея даже не на десятку, а на что-то заоблачное. Это хоровод в мире чистой абстракции - нет меня, нет героев, даже мир какой-то осколочный, и тоже - то есть он, то нет его. Вопросы возникают после каждого прочтенного слова, а потом возникают снова. Иногда мелькают ответы, чтоб потом сбежать - правильно! - на радугу.
6. Душевность не менее заоблачна, это ведь именно меня разбирают и снова собирают из осколков, а потом крутят эти осколки в калейдоскопе, удивляясь складывающимся узорам.
7. Погружение во взгляде из калейдоскопа - оно такое… осколочно-цветное. Жуткое, блин, но симпатичное. Даже не взгляд через витраж, а взгляд витража. Что-то такое.
И, что самое интересное, обычно такие абстракции совершенно несъедобны. Ну то есть что-то, хоть отдаленно лежащее с чем-то, могущим считаться классикой, читать нельзя в принципе. А любой признанный предмет искусства скучен до зубовного скрежета и внесения в школьную программу. Так вот, всего этого рассказ Хуберата лишен начисто. Он одновременно и гениален, и притягателен, что в принципе нонсенс.
Ассоциации: Письма мертвого человека. Ну может еще Светлячок Эллисона, да и весь Эллисон в целом. Потому что, сцуко, гений.
Дальше все еще Кресс и Медведевич.