Конь медный.

[z_laya]

Рукопись, обнаруженная при странных обстоятельствах.
(А. и Б. Стругацкие)
Часть Первая. Звуки. Лица. Голоса.

Выл ветер. По небу в панике метались тучи. Светила полная луна. Все спали, только СПИД не спал. ТК тоже не дремало. Там караулили шпионов, хотя, как оказалось, безуспешно. Шпионы лезли отовсюду и было их очень много, так что за всеми всё равно не уследили и они окопались и укрепились везде, а на самом верху особенно. И время потому было стрёмное, странное и смутное. Эпоха эпопей и триумфов закончилась, а новая ещё не наступила и оттого в стране царила смута, а в головах разруха, разброд и шатание. Одни ещё не успели понять, что произошло, другие, их было меньше, но организованы они были лучше, напротив, слишком хорошо всё понимали и были готовы на всё, включая пожирание себе подобных.
Именно в это время трое вышли из леса. Первый был толстый, второй лысый, а третий как-то незаметно от них отсеялся и пошёл один, наугад под луной, которая то и дело ныряла в тучи и сквозь них просвечивала смутным белёсым пятном. Время от времени тучи в панике разбегались и тогда в синеватом мертвенном свете были видны неровный луг, а может и поле, с остатками пожухлой осенней травы и тёмный лес поодаль, из которого вышли трое. Кое-где между кочками и колдобинами поблёскивали лужи и лужицы. Час был ещё не совсем поздний, но все уже спали и всем было на всё наплевать. Тучи вновь окружили луну. Луна была как девочка-отличница в толпе хулиганов.
А в это время на другом конце планеты, в штате Флорида, или в Калифорнии, а может и на Гавайях, стоял жаркий солнечный день, но в офисе было прохладно - кондиционер работал на полную мощность. Вокруг царил образцовый рабочий бардак. Шеф концерна «Сикосьнакосьнафиг» сидел в кресле, закинув ноги на стол, читал свежий номер «Уолл-Стрит Джорнел» и курил гаванскую сигару.
- О'кей! - сказал он, и бросил номер на пол, - Он пересёк границу России?
- Йес, сэр! - ответил ему заместитель, одновременно, по совместительству и на одну зарплату его секретарь, шофёр и телохранитель, - Это было нетрудно. Границ ещё толком нет. Поэтому всё прошло хорошо. Он в Москве.
- В Москве? - переспросил шеф, - Но он должен быть в Петербурге!
- Не волнуйтесь, шеф! Он будет там. Всему своё время.
Шеф ненадолго задумался, буквально на несколько секунд.
- Да. - согласился шеф, - Всему своё время.
...А в это время в Петербурге...



А Петербург тоже дрых без задних ног ( в большинстве своём) сладким предутренним сном. Не спали только немногочисленные чудом оставшиеся после всеобщего крушения и развала дворники и милиционеры. Да ещё огромные овчарки и волкодавы в Гостином Дворе. Дворники безуспешно пытались убрать с улиц горы мусора до того, как проснутся остальные и снова всё засвинячат, а вторые и третьи - по долгу службы. Собаки, бегая в бесконечных галереях главного магазина Города, караулили всевозможные заморские и забугорные товары, вдруг переставшие быть дефицитом, и которые их, собак, совершенно не интересовали, от тех, кого эти товары слишком интересовали.

И наша компания тоже досматривала сладкие-сладкие предутренние сны. Они были у всех разные. Мои были похожи не то на рекламный ролик «Баунти», не то ещё чего-то в этом роде, Мэкки почему-то снилось продолжение «Санта-Барбары» в Питере, а Верке просто что-то хорошее и ярко-нереальное. Сны парней были мутны, как плохой самогон и несли в себе видения пьяных драк и побоищ, они рассыпались со звоном битого стекла, оставляя после себя похмельную головную боль. И мы тоже ещё не поняли до конца, что же произошло со всеми нами и продолжало происходить и будет происходить ещё долго.
Над Петербургом вставало хмурое серое утро, не предвещавшее ничего хорошего. Хотя, может быть, всё было и не так...В смысле, начиналось всё это не так, а по-другому.
А как?
Ну, вот, хоть бы и так. Хоть я и не помню уже, когда и как именно всё началось. И смутные воспоминания приходят только во сне и только в ту пору, когда Город погружается в сиреневатые сумерки Белых Ночей.

В зелёно-бирюзовом небе, прозрачном и осязаемо холодном, высоком и чистом, каким бывает небо только ранней весной, на переломе марта, когда днём уже совсем тепло, а по вечерам ещё сковывает оттаявшие лужи колкий ледок, зажигались белые звёзды. Ранней весной небо над Городом зеленеет по вечерам. Воздух свежеет и становится уже не городским, а пахнет как в деревне - землёй, которая только-только оттаяла, а сейчас опять прихватилась морозцем, мокрыми ветками деревьев с уже начавшими набухать почками и ещё чем-то таким... И душа от того начинает томиться и хочется чего-то... Непонятно чего, но хочется. Наверное, это и есть томление духа. Которое особенно остро и сильно чувствуется в юности, когда вся жизнь ещё впереди и кажется не то бурной рекой, не то дорогой, по которой обязательно совершишь увлекательное путешествие, где сплошные приключения и праздники и неизбежные благоглупости. И кажется, вот-вот... протяни руку... и счастье само упадёт в ладони и откроется что-то большое и чудесное, какая-то новая страна, или даже целый мир... который как свет в конце тоннеля. И всё будет, непременно сбудется, всё-всё-всё... Только не предавай. Не предавай свои юношеские мечты и грёзы.
А в голову лезут вопросы. Но мне они, положим, лезли с детства. Просто потому что, наверное, я видела чуть больше, чем другие? И эти вопросы в своё время изрядно отравили мне детство и даже отрочество. Прежде, чем я поняла, кому можно их задавать, а кому нет.
Что такое вопросительный знак?
Это состарившийся восклицательный.
Кто это сказал? А, не помню! А вопросов всегда было много. И не только у меня, просто все остальные благоразумно помалкивали, потому как вслух задавать было чревато. Основные же были: «Кто виноват?»; «Что делать?» потом к ним прибавились «Кто крайний?»; «Что дают?»; «Тебе что, больше всех надо?»; «Самый умный?» (обычно с угрозой); «Когда же всё это кончится?» и «Кому на Руси жить хорошо?».
А я смотрю на небо и думаю. Я слишком много думаю, говорят мне. Я не знаю, хорошо это, или плохо. А в зелёном небе белые звёзды и луна. Я думаю о странном устройстве мира, о том, что самые большие неприятности в моей жизни почему-то случаются весной. И даже о том, о чём думать обычно всегда боялась.
А звёзды в небе вспыхивали ярче, небо постепенно синело густой тёмной синевой ночи и на улице зажигались фонари.
Хотя нет. Опять всё не так.
Наша память избирательна. Да и вообще - из всей полученной информации мы запоминаем, в лучшем случае, процентов двадцать. Так что записано здесь не всё, а только то, что запомнилось. Даже нет. Только то, о чём я хочу рассказать. Потому что не всё, что знаешь и помнишь, рассказывать можно и нужно.

* * *
… Моё поколение - поколение перекати-поле. Половина моих однокурсников и одноклассников разбросаны по всему миру. Нас как будто взрывной волной раскидало. А из тех, кто остался дома - половина не дожили даже до тридцати пяти. Говорят - умирать молодым легко. Не знаю.
… Я летела в Аргентину к своей институтской подруге Таньке. Из зимы в лето: Аргентина в Южном полушарии, и там всё наоборот. Танька уехала туда почти сразу после института вместе с мужем, - где-то в середине 90-х, когда у нас стало совсем тяжко, да так там и прижилась. Открыли своё дело, квартиру то ли снимают, то ли в ипотеку взяли. Живут как-то. Меня она нашла в интернете совершенно случайно и не скажу, чтоб мы в студенческие времена были такими уж близкими подругами - компании у нас были разные, да и лошади Танюху не интересовали, она больше по кошкам с собаками всегда была. Скорее - приятельствовали. А тут, наверное, ностальгия замучила, или очередной приступ сентиментальности. А мне что - деньги на тот момент были, отпуск на работе подошёл, муж особо не возражал, и я полетела. Да ещё мне крупно повезло во время регистрации на рейс и при посадке: выяснилось, что на моё место продали сразу два билета и когда я добралась до своего кресла там уже расположилась какая-то толстенная бабища, которая сразу же принялась вопить, что «никуда она не высядет». Бабе явно хотелось поскандалить. На шум прибежала стюардесса и предложила мне перейти в бизнес-класс, там как раз были свободные места. Я сначала усомнилась, а не заставят ли доплачивать, но стюардесса уверила меня, что ничего не нужно. Так, вместо своего эконома я, совершенно случайно, оказалась в бизнес-классе. Иногда мне везёт совершенно неожиданно, иррационально как-то...
- Не расстраивайтесь. - сказала я толстухе, - Вы победили, всё вышло по-вашему.
Смотреть на её реакцию мне не хотелось. Хотя стоило, наверное.
Оказавшись в салоне бизнес-класса я попала на другой уровень, о котором только слышала и представления имела весьма смутные. Публика тут была тоже весьма разнообразная и разношёрстная, в смысле, разноязыкая: затянутые в деловые костюмы азиаты - не то китайцы, не то японцы, а может и корейцы, южные, разумеется, несколько американцев, немцы устроились компактно, кучкой, но наших было большинство. Почти все дружно тупили в свои гаджеты, пользуясь временем до взлёта, и на происходящее вокруг внимания не обращали. Кто-то громко разговаривал по телефону, кто-то возился, устраиваясь на месте. Стюардесса проводила меня к моему креслу. По счастью - оно оказалось возле иллюминатора. Мне продолжало везти - в экономе мне пришлось бы лететь в среднем ряду, любезно помогла мне устроить сумку на багажной полке, прощебетала что-то про чай-кофе и бесплатные журналы, сказала, что после взлёта будет ужин и испарилась.
Мне не хотелось ни читать, ни смотреть кино. Настроение было не то. Сосед мой пытался было заговорить со мной, но я быстро отшила его двумя холодно-вежливыми фразами. С детства, точнее - с юности, когда я хотела побыть одна, я ехала на Невский и там бродила. Одиночество в толпе - самое сильное. Сейчас я опять была среди людей - в одиночестве.
"Ушла в себя, вернусь не скоро..." - называет муж это моё состояние. Оно накатило вдруг, внезапно, накрыло с головой даже не как волна, а как огромное ватное одеяло. Я отвернулась к иллюминатору и стала смотреть на лётное поле, где сновали люди и смешные жучки-снегоуборщики. Пошёл снег, словно отсекая от меня серо-белой мутью аэропорт и всё, что было там, снаружи. Та моя жизнь, которой я жила обычно, была как бы отложена «на потом». Отпуск становился отпуском во всех отношениях. Я была уже не здесь.
Я попросила моих не провожать меня. Да и некому было - дети с утра кто в школе, кто в институте, муж работал. Я только отправила им всем сообщение в Ватсапе, что всё хорошо. За все эти годы, что мы прожили вместе, нам уже не нужны были ни лишние слова, ни лишние мысли и эмоции. Мы и так слишком хорошо понимали друг друга, а долгие проводы - лишние слёзы.
… Самолёт взлетел, набрал высоту, я увидела город сверху, в прорехах грязных, как куча тряпья, облаков. Серый, иссечённый извилистыми шрамами рек и каналов, расчерченный клетками улиц и проспектов, словно огромный зверь, улёгся он по берегам узкой Маркизовой лужи, охватывая с её двух сторон. Васильевский, Центр, Петроградская, Ржевка и Сосновая Поляна, и золотой купол Исаакия, и Троицкий Собор, и шпиль Петропавловки...
Глаз истинного петербуржца различает до тысячи оттенков серого - вспомнила я где-то слышанную, или вычитанную фразу...
И тут же вспомнила, как впервые летела на самолёте в Германию с дедушкой, к его родственникам. До того момента я никогда в жизни не летала самолётами. Просто - как-то не судьба была. Наша семья путешествовала всё больше поездом и детство моё прошло под стук колёс.
Я тогда точно так же сидела у иллюминатора и смотрела на город, который впервые увидела сверху, и это было странно и удивительно, необыкновенно, непривычно. И тогда снова ощутила, что с ним у меня, как это ни банально, связана вся жизнь, даже когда наша семья жила далеко от него и мы были, по выражению мамы, «ленинградцы на выселках». И он сам был моей жизнью.
А впервые я почувствовала это годом раньше. И тут же услужливая память оживила совсем другие картины: события, слова, лица, звуки, голоса...
… И ожили воспоминанья...

* * *

Санкт-Петербург, 1992 год.

Поторапливайся, гусар!
И не отставай! Будь в строю!
Не оглядывайся, гусар!
И не вспоминай жизнь свою...
Песня кончилась.
- Ланка! Перемотай там плёнку! Или, лучше нет! Поставь «ДДТ»! Там на футляре девушка на лошади! - попросила я, - Нашла?
- Нашла! - откликнулась от дверей Ланка.
В конюшне шаркают щётки. Наша смена - восемь человек, начищает лошадей.
- Ланка! А где Женькина уздечка? - спросила я.
-Вон висит!
- Не надо ля-ля! Это Зодиака уздечка! А рядом Таськина! А Женьки уздечка где? Ты же вчера на нём ездила! А! Пардон-пардон! Нашла!
Однако, я закопалась. Мэкки с Веркой дочищают уже, а мне ещё Таську чистить после Зодиака. У меня две лошади - золотисто-соловый Зодиак и его дочка Тайна, она же Таська, от бэпешки, на которой я ездила, пока Зодиака от потёртостей лечила. Она ещё жеребёнок - полтора года всего и я только недавно стала её оповаживать. А вообще-то я на всех лошадях работаю помаленьку. Зодиак достался мне ещё жеребёнком - я его на мясокомбинате с рампы выкупила. Он метис - явно прослеживается что-то от дончака, что-то от тракена. А может, и ЧКВшки в кровях затесались. Красавец мой. Солнышко золотое. Таська огненно-рыжая, в белых «чулках», со «стрелкой» на морде. Зленькая кобылка. Кусаться любит.
Мэкки выкатил в проход тележку и Верка стала в неё ссыпать грязные опилки.
- Ланка! А ты что - не едешь? - спросила она сидевшую в проходе на ларе с овсом Ланку. Ланка, вообще-то Светка, но этот вариант её имени ей категорически не нравится и она переименовала себя в Лану. Она у нас самая младшая - ей пятнадцать лет, хотя на вид больше тринадцати не дашь - мелкая, тощая, рожица как у хорька и роскошная ржаная коса чуть ли не с кулак толщиной. Ходит к нам года два, к неописуемой ярости Катерины, нашей старшей. Но Ланка из неблагополучной семьи, так что пусть уж лучше у нас, чем клей по подвалам нюхает.
- Еду! - отозвалась Ланка, - Только у меня рука болит! Графиня, будь другом, почисти Женьку!
Графиня - это я. Просто я «из бывших, недострелянных». Среди моих предков действительно затесались какие-то графья, или князья. И не просто какие-то, а иноземные. Немецкие. И один из них, оказавшись во время минувшей войны в плену, остался здесь и пустил в нашей питерской болотной почве корни. В советские времена это тщательно скрывалось, но в последние годы, когда стало можно и бояться было уже нечего, семейное генеалогическое древо было торжественно извлечено из-под спуда и выволочено на свет. Ну и стала я Графиней с лёгкой руки Мэкки. Мэкки вообще-то по паспорту тоже вовсе не Мэкки, а Серёга. Просто есть у Бертольда Брехта, кажется, такой персонаж - Мэкки Мессер. Но про нашу компанию подробнее я потом расскажу.
- Светлана! - говорю, - Ты начинаешь наглеть!
А Мэкки поддакнул:
- Любишь кататься - люби и саночки возить!
Я сунула Ланке в руки скребницу со щёткой и втолкнула в денник к Женьке, он же Жизненный Опыт. Кто, интересно, придумал коню такую сумасшедшую кличку?
Вовчик вышел из денника и пошёл в амуничник за седлом.
- Владимир! А кто денник закрывать будет? - крикнула Верка, - Выйдет Миранда - я её по всей конюшне ловить не буду!
Вот тоже у человека потрясающая способность - сечь за всеми! Теперь ясно, из кого вырастают и откуда берутся бабушки на лавочках у парадной.
- И второе! - продолжала Верка, - Если ты ещё раз возьмёшь чужое седло...
- Какое ещё седло? Шо за седло? Не брав я чужое. - загундосил Вовчик.
- Денник запри. - напомнила Верка.
Вовка вернулся и запер денник. А я пошла Таську чистить.
Вовка принёс седло. Так и есть - опять не то взял! Вечно он амуницию путает. В прошлый раз Зодиака седло взял. Пока Веруня опять на него не накинулась, я по-быстрому отвела его в амуничник.
- Та шо тут - написано шо ли? - гундел Вовчик. Я сунула ему в руки седло.
- Не обращай на неё внимания. - сказала я, - Верка у нас всегда так.
Я уже дочищала Таську, когда в проходе возникла коренастая фигура тренерши Катеринмихалны.
- Опять магнитофон в конюшне! - проскрежетала она, - Уберите немедленно!
- Лошади любят музыку! - возразила я, - А Таська вообще себя без музыки чистить не даёт.
- Я что - не ясно сказала? Выключить! И долго вы ещё? Вечно ваша смена копается!
- Всё! - крикнул Мэкки, - Седлаем!
Так. Катя сегодня опять не в духе. А впрочем - когда она в духе?
Опираясь на палочку Катерина прошлась по проходу, придирчиво оглядывая пол и заглядывая в денники.
- Подмести трудно было? Это конюшня, или где?
Есть в ней что-то от старшины сверхсрочной службы. В своё время Катя была звездой нашей сборной, но после травмы её списали. Вот она теперь и бесится. А кто виноват? Уж точно не мы.
В вашем возрасте, - любит она повторять, - я участвовала в Московской Олимпиаде. И я дважды скакала Пардубицы.
Ну да. Тяжко после такого оказаться тренером на занюханной конюшне в пригороде Петербурга.
Я закрыла денник Таськи и пошла седлать Зодиака.
- Выезжайте в манеж. - велела Катерина, - А вы трое, - последнее предназначалось мне и Вовчику с Васькой, - идите оба ко мне.
Сейчас орать будет. Настроение у неё хронически хреновое на почве неудавшейся жизни, так надо ещё кому-нибудь испортить. Так и оказалось.
- Вы зачем здесь сюда ходите? - спросила Катя, наваливаясь на свою палку всем телом.
- Работать. - ответила я. Ох, мне бы помолчать! Но язык мой - враг мой, это мне ещё классная в школе заметила. И Катя мгновенно взвилась.
- А я думала, вы здесь сюда только время приятно проводить приходите! Тебя, - она повернулась к Ваське, - чтобы я больше здесь тут не видела! А вас двоих я в последний раз предупреждаю! И увижу ещё раз магнитофон в конюшне - пеняйте на себя!
Дальше Катю понесло. В её сбивчивом монологе было всё - и пресловутая Олимпиада, и Пардубицы, и что все вокруг сволочи, а мы самые главные сволочи, и что коммунисты гады и нынешняя власть ничем не лучше...
Когда выехали в манеж, настроение у меня было уже изрядно подпорчено. Вот что за человек такой?! Почему нужно заставлять за свои неудачи расплачиваться тех, кто совершенно ни при чём?! Мы, что ли виноваты, что она переломалась вся на своих сборах? Тоже мне - цаца! И ведь получает от этих концертов просто садистское удовольствие!
- Разминка. - скомандовала тем временем Катерина. Впереди я на Зодиаке, потом Мэкки на Допросе, за ним Лана на Жизненном Опыте, потом Верка на Эпиграмме, Вовчик на Миранде, последний Иван на Чухломе.
- Екатерина Михайловна!
Ага! Михмат пожаловал! Вообще-то он тут никто - просто тоже ходит время от времени ездит верхом, но Катя с ним считается и боится его как огня. Что до нашей компании, то для нас Михмат кто-то вроде гуру. Наш Арагорн, а мы его отряд - хоббиты. А из-за спины Михмата Васька выглядывает. Ну так и есть. Словом, через пару минут Вася вывел Интеграла и пристроился в смену, а Михмат ещё долго доказывал Катерине, что она неправа. С Михматом наша компания была знакома уже больше года. А познакомил нас Мэкки. Мэкки у нас был из неформалов, не то хиппи, не то ещё кто-то в этом роде. Но не металлист и не рокер, это точно. Один из тех, кто ошивался в Эльфийском Садике. Между нами - тот ещё гадюшник был. Это я даже тогда понимала. А Мэкки себя позиционировал как «борца с системой» и потому регулярно таскался туда из своей Сосновой Поляны. Вот не лень же было! В чём эта борьба заключалась - мне ни тогда, ни сейчас, по прошествии лет, не понятно. Как по мне - так всё это было не более чем фиглярство и пускание пыли в глаза юным особам женска пола с целью произвести впечатление. Девицы велись. Особенно старшеклассницы. Так что вокруг Мэкки вечно увивался шлейф из двух-трёх восторженных почитательниц к вящему неудовольствию Веруни. Ну, про отношения его с Верочкой, которая, вообще-то была не Вера, а Эльвира, я потом расскажу.

Одно время, в школе ещё, Мэкки пытался издавать рукописный журнал. Назывался он как-то странно: не то «Протест», не то «Призыв», не то ещё что-то в этом роде. Но больше одного экземпляра не вышло. Мэкки мне его даже показывал с превеликой гордостью. Обычная общая тетрадь в девяносто шесть листов. Без обложки, с наполовину выдранными страницами. На одной из первых страниц помещалась фотография, очень нечёткая, плохо закреплённая, - человек, согнувшись пополам, как от удара в живот, стоит у кирпичной стены, наклонившись к объективу, одной рукой он закрывает лицо, как от ветра, вторую вытягивает вперёд, словно в поисках опоры. И подпись: «Мы обвиняем!». Кого обвиняем? В чём? Не понятно. Ещё там стихи были. Длинные. Я только несколько строк и запомнила:
Так гордитесь же вы!
Гордитесь!
Своими тёмными делишками!
Так трясите же вы!
Трясите!
Своими гадкими манишками!
Я тогда заметила, что манишка - это такой белый нагрудник, надеваемый под фрак. И кому Мэкки советует трясти «гадкими манишками»? Неужели дирижёрам?
- Нет. Ты сама всё понимаешь. Сама знаешь, кому. - со значением ответил Мэкки.
- Даже не догадываюсь. - честно ответила я.
Мэкки посмотрел на меня как на дурочку. Потом до меня дошло.
Однажды он и меня затащил в Эльфийский Садик. Но мне там не понравилось. Слишком много пива, которое мешали с водкой. Грязно, наплёвано. Какие-то девчонки, которых у нас в школе называли оторвами. Здесь они явно правили бал. Какие-то вьюноши бледные и не совсем трезвые. Кто-то спал прямо на земле, кто-то перебрал и его тошнило. В стороне несколько человек по очереди тайком курили одну сигарету, как мне показалось, или папиросу. Быстро передавали друг дружке, быстро затягивались. Не скажу, чтобы я всегда была пай-девочка. Но до уровня привокзальной шалавы я точно не опускалась. Хотя одно время я была завсегдатаем знаменитого «Сайгона» на углу Невского и Владимирского, но там публика всё же почище собиралась, хоть и не менее колоритная. И там я встретила Домового. Он был младше меня на год, но зато умел играть на гитаре. Читал такие книги, про которые я даже не слышала. И мне с ним было интересно. Да и не только с ним. Там всегда находились люди, с которыми было, как минимум, не противно разговаривать. В Эльфийском Садике, мне это стало ясно сразу - разговаривать было не с кем и не о чем. Но Мэкки в этом дурдоме был своим. А я нет. Кто-то пел под расстроенную гитару «Перемен! Мы ждём перемен!» Кто-то кричал «Всё брызги!» и пил из горла водку. Девицы визжали. Один из вьюношей подкатил было ко мне. Но Мэкки сразу же отправил его подальше.
- Это со мной! - решительно сказал он.
Пару лет назад, разгребая антресоли от хлама, я случайно нашла пакет со старыми фотографиями. Это оказались фото из Эльфийского Садика. Кто и когда их сделал? И как они ко мне попали? Побей меня - не помню! Хотя, скорее всего, это муж притащил. Рожи дебильные, наряды бомжацкие, дегенераты-дегенератами одним словом. И я среди них. С выражением ужаса и недоумения на лице. Пройдёт каких-нибудь два-три года и в Эльфийский Садик превратится вся страна.
Итак, Михмат. Он был опером или следователем в тамошнем РУВД, в Убойном отделе, а в Садике, или около него, как раз кого-то грохнули. Не то порезали, не то голову проломили. Мэкки проходил как возможный свидетель. Ну, Мэкки сразу заявил, что «эту систему» он на дух не переносит, а Михмат - «мент поганый». Но потом снизошёл до общения. Правда, ничего существенного, по его словам, сообщить не мог. Но чем-то они друг другу понравились. Постепенно Мэкки перезнакомил нас всех с ним. И Михмат стал душой нашей компании. Из органов его к тому времени «ушли» и он стал вести какую-то спортивную секцию. Жил он с матерью где-то в Соляном Городке, в коммуналке. Жена от него ушла - не выдержала его тяжёлой и опасной работы. Денег у них вечно не было и на что они жили - не понятно. Верка говорит, что Михмат неудачник. А как по мне - то у нас хорошим людям просто хронически не везёт. Всякая сволочь процветает, а хорошие вечно страдают. «Говно не тонет» - говорит на это Мэкки. А Михмат и для нас организовал что-то вроде "курсов для выживания": учил нас ориентироваться в лесу без компаса, разводить огонь в любую погоду и без спичек, сушиться и греться без огня и тому подобным полезным вещам. На мой вопрос, где он этому всему научился, Михмат кратко ответил, что в армии. А служил он, как я уразумела, не то в десантуре, не то в морской пехоте.
А ещё - Михмат давно и безответно влюблён в нашу Веруню, которая его в упор не замечает. Хотя, если честно, наша Верочка, по жизни довольно психовая баба, в его присутствии ни разу голоса не повысила. Когда-то Мэкки, я и Вера учились на одном курсе. Но после второго курса Верочка вдруг заставила Мэкки бросить учёбу и они вместе куда-то уехали. Куда и зачем? Непонятно. Он не рассказывал, Верка тем более. Я про их одиссею узнала позже и при довольно странных обстоятельствах. Но через год, или полтора они вернулись так же внезапно, как и уехали. И с тех пор ошиваются на конюшне. На Мэкки, надо сказать, Верка имеет довольно сильное влияние. Почему - тоже не знаю. Сначала я думала, что они пара. Но оказалось нет. Отношения в нашей шайке вообще очень запутанные и туманные. Вот мне, например, тоже кое-кто из наших парней нравится и тоже безо всякой надежды на взаимность.
Словом, вы поняли. Михмат явился этаким ангелом-миротворцем, вернувшим в нашу компанию худой мир.

После занятий Михмат вместе с Мэкки и Веркой сразу же ушли куда-то и домой я поехала одна - Ланка осталась на конюшне дежурить, парни тоже как-то очень быстро отсеялись.

* * *
- Я недоволен. Вы до сих пор его не нашли.
Полосатое Тело молчал и изучал носки своих стоптанных туфель.
- Я давал вам срок три дня. Они давно прошли.
- Они прошли вчера. - возразил Полосатое Тело.
- Молчать! Или я сейчас вас буду зверствовать! Вы мне должны его из-под земли найти! Или я найду других! Для меня это не проблема!
Семеня ногами, обутыми в сапоги с в галошами, Плащ пробежал через комнату и почти вплотную остановился перед собеседником. Очень длинный, очень тонкий белый палец, похожий на кусок школьного мела, чуть не воткнулся Полосатому Телу в нос. Тот невольно отпрянул, Плащ придвинулся.
- Он мне нужен. Живым. Ещё раз повторяю. В прошлый раз вы погорячились. И перестарались. Сейчас только наблюдать. В идеале он не должен был даже догадываться о том, что мы его ведём. Но он меня видел. И не раз. И он знает. Ты всё понял?
- Да.
- Что?
- Да.
- Что «да»?
- Да, Шеф.