Годзилла: Солнце Уходящей Эпохи
Эпилог: Король и я
Мне 6 лет, когда мы с мамой едем в Сочи. На дворе лето 1998-го, и смутные воспоминания стирают из памяти многое, оставляя лишь самые яркие впечатления. Шум моря, прибой, детские карусели, моя белая футболка, которая отпечатается на фотографиях того времени, когда улыбка, кажется, не сходила с моего лица, умевшего смеяться куда искреннее и радоваться куда живее, чем возможно сейчас. Я всё ещё помню эту жару и эту гальку, что так нагревается под лучами солнца, и как бы я не был против шлёпанцев, носить их был вынужден. Я помню йогурт, но не помню его названия (чудо? эрмигурт?), но помню наклейки с упаковки этого йогурта, которые я вклеиваю в отдельную тетрадку, наклейки, которые можно собирать и в родной Тюмени, но в Сочи они почему-то привлекают особенно. По-южному: море так недалеко, и всё это, даже такие незначительные детали словно становятся частью вековечного зова, который я в шесть лет, вероятно, ещё не способен по-настоящему осознать. Часть зова становится всё: и санаторий, в номере которого мы живём, и странное слово кондиционер, от которого по словам мамы можно заболеть гриппом, и лучи заходящего солнца из окон номера.
А ещё я помню, что находимся мы в санатории не во всё время маминого отпуска, в остальное время вплоть до рейса домой мы живём у каких-то людей, на квартире в семье, чьих лиц я уже не помню. Но помню их доброту, улыбки, не сами лица, но тепло, которое они излучали при виде шестилетнего меня (о, это время, когда я ещё умел очаровывать людей!), помню застольные песни на кухне, когда я уже шёл спать, помню телевизор и теплый свет, льющийся в комнату на закате. И этот самый закат из окон простой квартиры казался куда красивее, теплее и уютнее, чем закат из окон номера санатория, пусть и с кондиционером. И галечный берег и железная дорога, через которую мы переходили в эту неделю, откладываются в памяти куда ярче самых потрясающих каруселей, а улыбка словно и сейчас сквозь время проступает на моём лице, напоминая мне о другом времени, другом тысячелетии, которое я застал только у его рубежа, но несмотря на все его ужасы, о которых я прочитаю лишь позже, сам запомню в первую очередь его Солнце. Солнце ушедшей Эпохи. В то время уходящей, но и это я пойму лишь со временем. А ещё я помню теплый сочинский вечер, и мы, кажется, уже готовимся, чтобы завтра отправиться домой, взрослые собираются вокруг стола, занятые подготовкой прощального вечера, прощания с людьми, которых я уже не помню. А я сижу у телевизора, и теплые лучи заходящего сочинского Солнца, льющиеся из окон, отражаются о теплые лучи заходящего Солнца японского, льющегося с экрана телевизора. А на экране три фигуры. Большого титанического ящера, приковывающего всё моё внимание к телеэкрану на раз, и гигантских бабочек, парящих над ним. И две девчонки-лилипутки, азиатских близняшки, которые поют песню-молитву, о которой я вспомню лишь через много лет. Лишь много лет спустя я узнаю, что за кино я тогда смотрел. Но имена Годзилла и Мотра я запомню на всю жизнь. Как нечто, неразрывно связанное с светом собственного детсва. Как нечто, неразрывно связанное с сочинским Солнцем. И Эпохой, которую уже не вернуть.
В шесть лет я ещё не знаю, что такое метафора, не знаю, что Годзилла воплощение небесной вспышки, несущей смерть сотням тысяч японцев, мне и не зачем знать: да что там, в шесть лет я даже не задумываюсь о том, что передо мной лишь человек в костюме. До морального потрясения под названием "Парк Юрского периода" остаётся ещё несколько месяцев, но огромный ящер, выходящий из моря, уже тянет к себе первобытной мощью, а гигантские бабочки словно олицетворения света природы говорят на каком-то внутреннем, очень личном языке с воображением ребёнка, которому не нужны ни псевдо, ни любые другие научные объяснения, чтобы принимать на веру лилипуток-жриц гигантской Мотры, чей мозг знает, что перед ним лишь фантазия, сказка, которую снова дарит кино, но принимает её на веру такой, какая она есть всё равно. Происходит ироничная рекурсия, и монстр, созданный, чтобы воплотить все страхи японцев и быть побеждённым, спустя 44 года бессмертным символом мощи природы поражает воображение шестилетнего мальчишки из России, словно бросая вызов собственным истокам. Годзилла словно символ - знак, вырвавшийся за рамки собственного герба, переросший своё изначальное предназначение и завоевавший место не среди страхов, но среди чудес света, возвысившийся над собственным ужасным происхождением, преодолевший географические и языковые барьеры.
На дворе 1998-й год и по приезду в Тюмень я ищу кассету с Годзиллой вновь и вновь. Мы с мамой в очередном магазине vhs, продавец вновь вставляет кассету в плеер, промотав несколько минут по просьбе мамы шестилетнего наивного мальчишки, и мне лишь нескольких кадров достаточно, чтобы понять, что это не то кино: слишком много дождя, слишком мало Солнца, и нет близняшек, нет бабочек, нет природы. Я мотаю головой, кассету мне так и не покупают, потому что покупать нечего, и после очередной неудачи в очередном магазине я опускаю руки. В соседнем продуктовом ларьке продают игрушки с надписью Godzilla, словно обманом заманивая покупателей, но я прекрасно знаю, что это не он. Через несколько лет я наконец посмотрю Годзиллу Роланда Эммериха, сделав то, что не смогут сделать поклонники оригинала, простив и со всей искренностью приняв такой, какая она есть. К тому времени, когда начинает казаться, что кино, виденное на телеэкране в Сочи - я словно бы выдумал. Когда словно вся та Эпоха остаётся позади наивной фантазией ребёнка. Мир меняется, меняюсь я, как и мои мечты, герои и предпочтения, но образ, имя, заключающее в себе мощь и красоту, остаются со мной, как и фантазии о выдуманном фильме ушедшей Эры. Лишь спустя годы я узнаю о том, что фильм, что я видел, называется так, как и следовало ожидать: "Годзилла против Мотры: Битва за Землю", и вышел он ни когда-нибудь, а в 1992-м году. В 1998-м в сочинской квартире встретились два ровесника. В 1998-м нам обоим исполнилось шесть. Но сам Годзилла конечно был намного старше.
И далеко не на сорок лет, словно квинтессенция архетипов предначальных эпох, кажется, что Годзилла (как и соперники по экрану) был здесь всегда, частью человеческой фантазии, воплощаясь в каждой культуре, принимая образ, необходимый конкретному социуму, словно дракон, змей, персонаж разрушительный и воплощающий в себе истину природной стихии, страх или восхищение перед которым менялись в зависимости от сторон света. Фантазия, вдохновленная вполне вероятно находками останков динозавров ещё на самих ранних этапах развития цивилизации и культуры, но так и оставшаяся в крови человека, как будто генетическим наследием о тех временах, когда наши уж слишком далёкие млекопитающие предки срывали плоды на ветках, нависших над гигантскими титанами прошлого, сотрясающими землю своей поступью. И на поверку драконы - те же динозавры, по ходу истории приобретающие крылья и способность дышать огнём, как символ абсолютной всепожирающей стихии, проникающие в каждую культуру и религию, меняя имена, но оставаясь их титаническим отражением.
И Годзилла - это отражение. Не только массового разрушения, но нас самих, захвативший киноэкран и так его не отпустивший, как и настоящий символ, сумев превзойти не только свои основы, но и своих создателей, став достоянием Японии, но и всего мира одновременно. За 67 лет, за которые Король монстров успел побывать и атомной бомбой оригинала Хонды
и защитником Японии из "Гидоры, Трёх-Голового монстра"
детским наставником второй половины эпохи Showa
и олицетворением Холодной Войны первой половины эпохи Хэйсэй;
стихией "Годзиллы против Мотры"
и цунами Роланда Эммериха;
гневом душ убитых во Второй Мировой в "Годзилле, Мотре и Гидоре",
и аватаром растений и Земли в аниме-трилогии;
разрушительным последствием катастрофы на АЭС в "Годзилле: Возрождении"
и супергероем МонстрВерса.
Уникальный персонаж, прошедший на киноэкране путь подобный пути, который проходят герои комиксов, но менявшийся будто бы куда чаще, под стать кинофраншизе, умудрявшейся в рамках кино-эпохи скакать по жанрам, целевой аудитории и таймлайнам: отсюда и тщетность попыток завершить киноисторию Короля, каждый раз лишь временных, перед неизбежным Возрождением. Персонаж, воплощение катастрофы, ставший другом стольким зрителям, обречён возвращаться вновь и вновь напоминая о главном, говоря с нашим подсознанием идельным воплощенным архетипом, которому возводят статуи, которому японское правительство выдаёт собственное гражданство. Словами героя "Годзиллы: Короля монстров" 2019-го, нравится нам это или нет, но это "Мир Годзиллы, мы просто в нём живём": мифотворчество и мифотворец меняются местами, метафора становится частью реального мира, так же, как реальный мир воплощается в метафорах: воплощение новых времён - герой и разрушитель в одном лице, всё так же напоминание нам о том, что мы лишь часть чего-то куда большего, услышит ли зритель? Вопрос совсем другой.
Но когда персонаж Кена Ватанабе в "Короле монстров" прощается с Ящером, перед нами словно бы Япония, не просто наконец отпускает своё прошлое, когда-то Годзиллу породившее, перед нами словно целая культура окончательно принимает тот факт, что Годзилла отныне принадлежит всему миру. И новые эпохи Восходящего Солнца, цепной ядерной реакцией ушедшие куда дальше своей атомной первоосновы, отныне достояние всего мира. И битва с Кинг Конгом, в сущности вдохновителем и прародителем Короля проиграна Конгом заранее, до первого раунда: Король Острова черепа так за пределы своей родины и не вырвался, тогда как Годзиллу острова Японии сдержать не смогли. Да и как возможно сдержать стихию? Пробужденную, бесконечную, абсолютную?
И очередная Эпоха подходит к завершению только для того, чтобы началась другая. Чтобы всё повторилось вновь. И море вновь затихает, и земля содрогается снова, и в воздух опять взмывает бабочка под песню-молитву Юджи Косеки, и под марш Акиры Ифукубе пламя Солнца в который раз озаряет закат одной Эры и начало Следующей.
У каждого свой Король монстров, своя Эпоха, и где-то далеко новый зритель впервые открывает для себя Годзиллу, а вместе с ним и целый Новый Мир. Но для меня Годзилла всегда будет ассоциироваться с морем и светом собственного детсва. С сочинским Солнцем. С людьми, чьих лиц я уже вспомнить не могу.
И Эпохой, которую уже не вернуть.
Never the End...