190 лет Достоевскому
Аркадий Малер
«Русский обозреватель»
22 ноября 2011 года
1. Значение Достоевского состоит в том, что он практически первый в мировой литературе начал рассказывать не историю персонажей, а историю внутреннего мира человека, обнажая глубинные личностные мотивы там, где все остальные увидели бы влияние безличных факторов. Достоевского считают одним из предшественников экзистенциализма, но ещё точнее его было бы назвать предшественником персоналистской философии XX века. Экзистенциализм, открывая несводимость существования человека к его сущности, может прийти к абсурдности этого существования и бессмысленности жизни и истории. В персонализме такой вывод невозможен, потому что вместо безличной экзистенции он имеет дело с личностью, созданной по образу и подобию Бога, свободной и ответственной, и поэтому всегда находящейся в сознании должествования по отношению к Богу и другим личностям.
Достоевский вскрывает этот аспект должествования, без которого любая свобода заканчивается произволом. В отличие от прочтения любой изящной словесности, после постижения Достоевского уже нельзя оставаться таким, как прежде, уже нельзя сделать вид, что ты его не читал и не в курсе тех вопросов, которые он поставил. Достоевский заставляет измениться, и именно поэтому его многие очень не любят читать. Его нравственный максимализм, безусловно, коренится в Евангелии, и в этом максимализме он задал такую планку, после которой уже нельзя писать так, как будто его не было. Либо мы хоть как-то продолжаем Достоевского, либо мы от него сознательно отворачиваемся и, тем самым, отрекаемся от того наследия, которое подарил Достоевский мировой словесности и которое именно в его лице впервые сделало русскую литературу поистине великой.
Главный проводник христианского персонализма в литературе, Достоевский фатально неудобен всем тем, кто ставит во главу угла внешнее устроение общественной жизни на земле, забывая о его относительности и конечности. Либералы делают вид, что Достоевского не существует, а когда вспоминают о нем, то только огрызаются. Левые Достоевского тихо ненавидят, особенно после “Бесов”, которые при их власти были фактически запрещены и изданы только один раз в рамках одного собрания сочинений. Правые часто пытаются присвоить Достоевского себе, но он мешает им своей обращенностью к судьбе отдельной личности и своим европейским универсализмом, столь явно сформулированным в знаменитой речи на открытие памятнику Пушкину в Москве.
Между тем, встреча с Достоевским производит настолько ошеломляющее впечатление на любого мыслящего и чувствующего человека, особенно в юности, что его восторженное принятие не редко затмевает в нем необходимое критическое трезвомыслие, без которого христианство совершенно невозможно (в этом встреча с Ф.М. похожа на встречу с двумя другими предшественниками экзистенциализма - Кьеркегора и Ницше). Отсюда часто возникают три основных ошибки в восприятии Достоевского.
2. Первая ошибка - это смешение его собственных взглядов с взглядами его героев. Конечно, как и любой писатель, Достоевский высказывал свои мысли через своихперсонажей, но только после Бахтина появилась мода чуть ни в каждом его герое видеть alter ego автора. Необходимо понимать, что есть фразы, излагающие некую принципиальную мировоззренческую позицию, а есть фразы, брошенные для обострения диалога и интеллектуальной провокации. Собственные мысли Достоевского можно прочесть только в его нелитературных текстах - в “Дневнике писателя”, в его заметках, речах, письмах, именно там изложено то, что он думал на самом деле. Например, ставшая крылатой фраза “Красота спасет мир” принадлежит вовсе не Достоевскому, а одному из персонажей “Идиота”, 18-летнему Ипполиту Терентьеву и, причем, вырвана из сюжетного контекста. Сам Достоевский никогда бы так не сказал, потому что он ни секунды не был эстетом и однозначно превозносил этику не только над эстетикой, но и над самой онтологией.
3. Вторая ошибка - это возведение Достоевского чуть ли не в “отца Церкви” и камертон самого православия. Достоевский не был ни философом, ни богословом, ни идеологом, - он именно писатель и у него очень сложно найти хотя бы одно отвлеченное рассуждение, с использованием философской и теологической терминологии. Конечно, его романы сильно повлияли на русскую интеллектуальную культуру, спровоцировали многие философские споры, но это все-таки литература, а не философия и, тем более, не богословие. Эту ошибку очень важно учесть не только для дисциплинарного различения, но и для содержательной оценки его творчества. Возводя Достоевского в “философы” и “богословы”, мы накладываем на него очень большую ответственность и оказываем медвежью услугу, поскольку далеко не все фразы и сюжеты из его романов отвечают православному трезвомыслию. Здесь можно вспомнить и абсурдное заявление князя Мышкина, что католицизм хуже атеизма или языческое требование кушать землю от Сони Мармеладовой. И таких примеров можно привести довольно много, но Достоевский не отвечает за них до тех пор, пока мы не приписываем мысли его героев ему самому.
3. Третья ошибка, непосредственно связанная с первыми двумя, - это восприятие Достоевского как “реалиста” или, что еще хуже, как открывателя некоего подлинного “русского” мира, спрятанного за парадными фасадами европейской “петербургской” России. Достоевский открыл внутренний мир человеческой личности, наследовав в этом Августину и Паскалю, но он вскрыл такие его бездны, которые, может быть, и наверняка, совсем не стоят того, чтобы их вскрывать, потому что это не только бездны святости, но и бездны греха, и к сожалению, на погружение во вторую бездну Достоевский отправился с большим интересом, чем в первую. В итоге у натур особенно впечатлительных часто возникает представление о том, что это и есть подлинный человеческий мир, которого так долго укрощала мировая культура со всеми её запретами и предписаниями. Однако Достоевский совсем не реалист, потому что его взгляд на мир - это все-таки взгляд с одной стороны, а именно с той, где мир пронизан грехом и ничего светлого и стоящего, что ещё осталось от Творения Божиего и преодолевшего греховность человеческого творчества, в этом мире уже нет. Именно этим видением мира, а не только вечным цейтнотом в сдаче рукописей, объясняется относительная бедность его художественного языка, почти полное отсутствие объемных описаний внешности его героев и окружающей их среды, в чем его так жестоко упрекал Набоков. Поэтому это не совсем реальный мир - здесь взгляд писателя, как кинокамера, ищет и заглядывает только в те места, где жить совсем не хочется. Да и кто, на полном серьезе, согласится жить в мире Достоевского? Человек может испытывать отчаяние и экзальтацию по какому-либо поводу, но он не может испытывать его всё время, всегда и везде, превращая каждый миг своего существования в экзистенциальную борьбу с самим собой и со всеми окружающими. И то мытарство, которые проходят герои Достоевского, это именно путь, а не итог пути, этот путь должен рано или поздно окончиться, и нет ничего бессмысленнее, чем принять это мытарство за единственную подлинную реальность, начать смаковать и культивировать его, выдавая это состояние за чуть ли не главное свойство русского национального характера - мол, все те, кто не живет такими мытарствами, не кушает землю и не бьет вазы в гостях в бредовом запале, они уже “не русские”. Трудно сказать, насколько сам Достоевский был виновен в распространении такого восприятия, но вот все те экзальтированнее его поклонники, которые превратили его в нового “отца Церкви”, в этом уж точно виноваты.
Мир героев Достоевского это мир, который должен быть преодолен, и сам автор недвусмысленно указал путь такого преодоления - это православное христианство. И описал он этот мир вовсе не для того, чтобы мы остались в нем, а чтобы мы вышли из него, как Раскольников должен все-таки выйти из заслуженной каторги, а не оставаться там.
Источник