LA SCULTURA LINGUA MORTA - СКУЛЬПТУРА - МЁРТВЫЙ ЯЗЫК
Артуро Мартини (1889-1947)
Подготовила и перевела с итальянского Ярослава Хоменко
Артуро Мартини. 1939 г.
Итальянский скульптор. В детстве обучался ювелирному мастерству и искусству керамики. В 1905 начал заниматься скульптурой под руководством скульптора Карлини, затем обучался в Венеции, в Свободной школе при Академии художеств (1907). В 1909, находясь в Мюнхене, брал уроки у Адольфа Гильдебранда. В 1912 и 1914 посетил Париж, где выставлялся на Осеннем салоне и познакомился с работами Модильяни, Боччони, Майоля. Ранние работы, отмечены влиянием экспрессионизма, часто выполнены в технике цветной терракоты и глазурованной керамики В период Первой мировой войны Мартини работал на оружейном заводе, где освоил технику литья. В дальнейшем жил попеременно в Риме, Венеции, Милане. В 1930-х преподавал в Художественной школе на вилла Реале в Монце, близ Милана. Творческий расцвет Мартини приходится на 1920-е - нач. 1930-х. Опираясь на наследие античности и итальянского Возрождения, Мартини создавал тонкие, камерные станковые скульптуры, а также огромные по своим размерам монументы и рельефы, пользуясь всем многообразием техники ваяния. Он работает в мраморе, бронзе, терракоте, керамике. В пластике этого мастера легкие отступления от каноничной формы, тонкие отсылки к искусству этрусков, Древнего Рима, византийской, романской и ренессансной скульптуре связывают современность с далеким прошлым. Тематический репертуар Мартини весьма разнообразен: мифологические и библейские сюжеты, персонажи древней истории и портреты современников, анималистика, аллегорические, жанровые и даже пейзажные мотивы. В 1945, как будто исчерпав все возможности скульптуры и пребывая в состоянии творческого кризиса, Мартини выпустил в свет книгу «Скульптура - мертвый язык», в которой выразил свое разочарование в современной пластике, предрекая ей скорую гибель.
1889, Тревизо - 1947, Милан
____________________________________
Девушка, полная любви, майолика, 1913 г.
+++
«Он станет новым светом, новым солнцем, которое взойдет там, где зайдет старое, и подарит свет тем, кто бродит во тьме и мраке, ибо старое солнце померкло и больше им не светит»*. Так сказал Данте, видя будущее за языком народа.
Поэзия, музыка, архитектура и живопись, подобно древним языкам, переводились на современные, вливаясь в жизнь. Только скульптура на протяжении веков оставалась неизменной, благородной и священной, символической письменностью, неспособной двигаться в ногу со временем.
Поэтому статуя казалась мне всегда похожей на надгробную надпись - по-гречески или на латыни.
В средиземноморских цивилизациях, от древних египтян до греков и эпохи готики, скульптура чудесным образом служила обрядовым культам, использовалась в качестве надгробных памятников, штамповала идолов: людей-богов, людей-героев, людей-святых. Даже эллинистический культ красоты был религией.
Доводить скульптуру до натурализма, как это делали древние римляне в их портретах, а порой и художники, принадлежавшие разным эпохам, стало оскорбительным. Анекдотично выглядела ничтожность человека, чей облик был передан со всей скрупулезностью - до самой последней морщины или сопливого носа привратницы.
Бесполезно запечатлевать сегодня кавалера от индустрии в египетском стиле или так, как его изобразили бы в древнем Геркулануме.
Скульптура остается тем, чем она является: мертвым языком, который не имеет народного эквивалента и никогда не сможет стать спонтанным словом, произнесенным в простоте.
Бесполезно эксгумировать останки великого античного собрания памятников; в любом случае, скульптура абсурдна, если мы начнем сравнивать ее с жизнью. Дабы запечатлеть знаменательные исторические события, обращаются к символам языческой мифологии, где мудрость всегда олицетворяет Афина. Современников одевают в неправдоподобные пеплумы, а статуя выдающегося человека в модном костюме, водруженная под открытым небом на радость всем ветрам, представляет собой жалкое зрелище. Дело доходит до гротеска - скульптор выставляет бесформенную обнаженную фигуру, под названием: «Моя жена».
На площадях статуя создает пробки, на выставках - разделяет пространство, заслоняя одну группу картин от другой, в современных домах скульптура - нонсенс. Что же касается портрета, то он кажется надгробным памятником.
Бесполезно защищать скульптуру, торжественно объявляя ее «благородной древностью», или обвинять в невежестве публику из-за ее равнодушия. Ничто не может гарантировать выживание скульптуры в современном мире. Однако к ней все равно будут обращаться в торжественных случаях или для увековечивания памяти, подобно тому как прибегают к латыни для того, чтобы написать эпитафию или отслужить мессу.
_____
* Цитата взята Мартини из трактата Данте «Конвивио» («Convivio»), созданном в первые годы изгнания Данте из Флоренции (между 1304-1307 гг.). Изначальная идея Данте состояла в том, чтобы написать произведение, состоящее из 15 философских трактатов на итальянском языке, а не на латыни. В «Конвивио» Данте собирался изложить свою теорию познания. Само слово «convivio» означает «пир», на котором «сложные блюда» познания подаются автором вместе с «простым хлебом» авторских комментариев. Трактат остался незаконченным и рассматривается исследователями как замысел, предваряющий «Vita nuova» и «Божественную комедию».
Пизанка, камень, 1929 г.
ТЕНЬ
Жизнь скульптора подобна волне, которая стремится создать непрерывный образ самой себя, повторяясь в последующей волне.
Он переживает не о скудности приемов, - его переполняет тревога за произведение, вверенное неопределенности.
Он всегда в ожидании, словно скульптура - это раковина, которая, будучи поднесенной к уху, способна дать ему совет. Кажется, что она говорит: «Создай реальность из тени, а не из отражения».
Скульптура! Отшельница, впавшая в экстаз, преданная своей тенью, как Нарцисс -образ метафизического одиночества, онанистическая грусть гермафродита. Ты напрасно протягиваешь руки, чтобы поймать тень, которая касается тебя и ускользает. Подобно песочным часам, ты веками напрасно ждешь волшебника, который тебя перевернет. Скульптура, ты ищешь свою тень или, как фата Моргана, вводишь нас в заблуждение, чтобы спрятать свою старческую немощь?
В то время как живописец распоряжается светом, скульптор не может даже служить ему: тень для его произведения - отражение другой формы, и эти две иллюзии по очереди намеренно меняют свой вид.
Так как у тени нет телесности, она не нужна конструкции; это не реальное тело, а ускользающий обман. Пыль, покрывающая статую, яснее определяет ее, чем свет и тень, которые всегда назойливо продиктованы случаем.
Раненная волчица, бронза, 1931 г.
Произведение искусства не подвержено, подобно земле, смене разнообразных времен года.
Искусство движется к абсолюту. Как скульптура может быть искусством, если достаточно случайного потока света, чтобы изменить ее облик и растворить его в пространстве, как скопление облаков? Поэтому скульптура всегда нуждается в образе, который бы придавал форму ее бестелесности. Таким образом, само явление пластики - настоящий и единственный в своем роде герой искусства скульптуры оказывается подавленным физической формой.
Во все времена скульптор напрасно мечтал ухватить тень. Все его попытки тонули в поверхностной чувствительности, и его стремление в конце концов угасло.
Царство тени - это архитектура: истинный архитектор - это поэт пустоты (тени), которую полнота (свет) поддерживает, подобно горизонту. Напротив, для скульптуры - тень остается случайностью, как эхо для звука.
Тит Ливий, мрамор, 1942 г.
konkurs.itrex.ru
Оригинал: LA SCULTURA LINGUA MORTA, Arturo Martini (1889-1947)
LINGUA MORTA
“Questa sarà luce nuova, sole nuovo, il quale sorgerà dove l’usato tramonterà, e darà luce a coloro che sono in tenebre e in oscurità per l’usato sole che a loro non luce”. Così Dante annunciando il volgare.
Poesia musica architettura e pittura si tradussero come le lingue antiche nei successivi volgari aderendo alla vita. Soltanto la scultura restò immobile nei secoli, lingua aulica e sacerdotale, simbolica scrittura incapace di svolgersi nei moti quotidiani.
Per questo la statua mi è sempre apparsa come una lapide scritta in greco o in latino.
Nelle civiltà mediterranee, dalla egizia alla greca alla gotica, la scultura servì mirabilmente a celebrare culti e memorie e a fabbricare idoli: uomini-dèi, uomini-eroi, uomini-santi. Perfino il culto ellenico della bellezza fu religione.
Forzare la scultura col verismo, come fecero i Romani nei loro ritratti e saltuariamente gli artisti di tutti i tempi, divenne offesa; fu l’aneddotica della miseria umana fino alla ruga o alla goccia del naso della portinaia.
Inutile riprodurre oggi un cavalier d’industria alla maniera egizia o sul tipo di Ercolano.
La scultura resta quello che è: lingua morta che non ha volgare né potrà mai essere parola spontanea fra gli uomini.
Inutile riesumare gli avanzi del grande emporio antico; ormai la scultura è assurda se la confrontiamo con la vita. Per i fasti civici si ricorre ai simboli della mitologia pagana e la sapienza è sempre Atena; si vestono i contemporanei di pepli inverosimili o si fa dell’uomo illustre in abito moderno, esposto alle intemperie, uno spettacolo pietoso; fino al grottesco dello scultore che espone una deforme nudità femminile col titolo: mia moglie.
Nelle piazze la statua ingombra il traffico; nelle esposizioni divide, chiudendo un gruppo di pittura da un altro; nelle case moderne è un nonsenso. Quanto al ritratto, sembra presagire il cimitero.
Non giova difendere la scultura con l’enfasi della “nobile antichità” né tacciare d’ignoranza il pubblico per il suo disinteresse. Niente giustifica la sopravvivenza della scultura nel mondo moderno. Però si ricorrerà a lei ugualmente nelle circostanze solenni e per gli usi commemorativi, come per le epigrafi e per la messa si ricorre al latino.
OMBRA
Come l’onda che tenta di creare un’immagine duratura di sé, ripetendosi nell’onda successiva, così tutta la vita dello scultore.
Non la povertà dei mezzi lo sgomenta, ma l’ansia dell’opera affidata all’impreciso.
Sempre in attesa: come se la scultura fosse una conchiglia capace, posandola contro l’orecchio, di suggerire il consiglio. Sembra che dica: “Fa’ dell’ombra una realtà, non un riflesso”.
Scultura! Anacoreta dell’estasi, tradita come narciso dall’ombra, immagine di metafisica solitudine, tristezza onanistica dell’ermafrodito. Alzi invano le braccia per stringere l’ombra che ti tocca e ti sfugge; come clessidra aspetti da secoli invano il fato che ti capovolga. Cerchi la tua ombra, scultura, o c’illudi, fata morgana, per nascondere la tua decrepitezza?
Mentre il pittore comanda alla luce, lo scultore non può nemmeno servirla: l’ombra è per la sua opera il riflesso di un’altra apparenza, e queste due illusioni si travisano a vicenda.
Poiché l’ombra non ha una sua consistenza, non serve alla costruzione; non è corpo reale, ma fuggevole inganno. La polvere che si posa sopra una statua è più imperiosa a definirla che le luci e le ombre sempre importune imposte dal caso.
Un fatto d’arte non vive come la terra nelle vicende del buono o del cattivo tempo.
Verso l’assoluto muove l’arte.Come può essere arte, la scultura, se una luce accidentale basta a mutarla e a disperderla come un gruppo di nubi? Per questo ha sempre bisogno di un’immagine che ne fissi l’inconsistenza; e il fatto plastico, personaggio vero ed unico in sé, è sopraffatto dal personaggio fisico.
Invano lo scultore ha sognato in tutti i tempi di fermare l’ombra. Ogni tentativo è naufragato in sensibilità epidermica e l’aspirazione si è dissolta nel nulla.
Regno dell’ombra è l’architettura: il vero architetto è il poeta del vuoto (ombra) che il pieno (luce) sostiene come orizzonte. Invece per la scultura, l’ombra resta un caso, come l’eco per il suono.
Подготовила и перевела с итальянского Ярослава Хоменко
Артуро Мартини. 1939 г.
Итальянский скульптор. В детстве обучался ювелирному мастерству и искусству керамики. В 1905 начал заниматься скульптурой под руководством скульптора Карлини, затем обучался в Венеции, в Свободной школе при Академии художеств (1907). В 1909, находясь в Мюнхене, брал уроки у Адольфа Гильдебранда. В 1912 и 1914 посетил Париж, где выставлялся на Осеннем салоне и познакомился с работами Модильяни, Боччони, Майоля. Ранние работы, отмечены влиянием экспрессионизма, часто выполнены в технике цветной терракоты и глазурованной керамики В период Первой мировой войны Мартини работал на оружейном заводе, где освоил технику литья. В дальнейшем жил попеременно в Риме, Венеции, Милане. В 1930-х преподавал в Художественной школе на вилла Реале в Монце, близ Милана. Творческий расцвет Мартини приходится на 1920-е - нач. 1930-х. Опираясь на наследие античности и итальянского Возрождения, Мартини создавал тонкие, камерные станковые скульптуры, а также огромные по своим размерам монументы и рельефы, пользуясь всем многообразием техники ваяния. Он работает в мраморе, бронзе, терракоте, керамике. В пластике этого мастера легкие отступления от каноничной формы, тонкие отсылки к искусству этрусков, Древнего Рима, византийской, романской и ренессансной скульптуре связывают современность с далеким прошлым. Тематический репертуар Мартини весьма разнообразен: мифологические и библейские сюжеты, персонажи древней истории и портреты современников, анималистика, аллегорические, жанровые и даже пейзажные мотивы. В 1945, как будто исчерпав все возможности скульптуры и пребывая в состоянии творческого кризиса, Мартини выпустил в свет книгу «Скульптура - мертвый язык», в которой выразил свое разочарование в современной пластике, предрекая ей скорую гибель.
1889, Тревизо - 1947, Милан
____________________________________
Девушка, полная любви, майолика, 1913 г.
+++
«Он станет новым светом, новым солнцем, которое взойдет там, где зайдет старое, и подарит свет тем, кто бродит во тьме и мраке, ибо старое солнце померкло и больше им не светит»*. Так сказал Данте, видя будущее за языком народа.
Поэзия, музыка, архитектура и живопись, подобно древним языкам, переводились на современные, вливаясь в жизнь. Только скульптура на протяжении веков оставалась неизменной, благородной и священной, символической письменностью, неспособной двигаться в ногу со временем.
Поэтому статуя казалась мне всегда похожей на надгробную надпись - по-гречески или на латыни.
В средиземноморских цивилизациях, от древних египтян до греков и эпохи готики, скульптура чудесным образом служила обрядовым культам, использовалась в качестве надгробных памятников, штамповала идолов: людей-богов, людей-героев, людей-святых. Даже эллинистический культ красоты был религией.
Доводить скульптуру до натурализма, как это делали древние римляне в их портретах, а порой и художники, принадлежавшие разным эпохам, стало оскорбительным. Анекдотично выглядела ничтожность человека, чей облик был передан со всей скрупулезностью - до самой последней морщины или сопливого носа привратницы.
Бесполезно запечатлевать сегодня кавалера от индустрии в египетском стиле или так, как его изобразили бы в древнем Геркулануме.
Скульптура остается тем, чем она является: мертвым языком, который не имеет народного эквивалента и никогда не сможет стать спонтанным словом, произнесенным в простоте.
Бесполезно эксгумировать останки великого античного собрания памятников; в любом случае, скульптура абсурдна, если мы начнем сравнивать ее с жизнью. Дабы запечатлеть знаменательные исторические события, обращаются к символам языческой мифологии, где мудрость всегда олицетворяет Афина. Современников одевают в неправдоподобные пеплумы, а статуя выдающегося человека в модном костюме, водруженная под открытым небом на радость всем ветрам, представляет собой жалкое зрелище. Дело доходит до гротеска - скульптор выставляет бесформенную обнаженную фигуру, под названием: «Моя жена».
На площадях статуя создает пробки, на выставках - разделяет пространство, заслоняя одну группу картин от другой, в современных домах скульптура - нонсенс. Что же касается портрета, то он кажется надгробным памятником.
Бесполезно защищать скульптуру, торжественно объявляя ее «благородной древностью», или обвинять в невежестве публику из-за ее равнодушия. Ничто не может гарантировать выживание скульптуры в современном мире. Однако к ней все равно будут обращаться в торжественных случаях или для увековечивания памяти, подобно тому как прибегают к латыни для того, чтобы написать эпитафию или отслужить мессу.
_____
* Цитата взята Мартини из трактата Данте «Конвивио» («Convivio»), созданном в первые годы изгнания Данте из Флоренции (между 1304-1307 гг.). Изначальная идея Данте состояла в том, чтобы написать произведение, состоящее из 15 философских трактатов на итальянском языке, а не на латыни. В «Конвивио» Данте собирался изложить свою теорию познания. Само слово «convivio» означает «пир», на котором «сложные блюда» познания подаются автором вместе с «простым хлебом» авторских комментариев. Трактат остался незаконченным и рассматривается исследователями как замысел, предваряющий «Vita nuova» и «Божественную комедию».
Пизанка, камень, 1929 г.
ТЕНЬ
Жизнь скульптора подобна волне, которая стремится создать непрерывный образ самой себя, повторяясь в последующей волне.
Он переживает не о скудности приемов, - его переполняет тревога за произведение, вверенное неопределенности.
Он всегда в ожидании, словно скульптура - это раковина, которая, будучи поднесенной к уху, способна дать ему совет. Кажется, что она говорит: «Создай реальность из тени, а не из отражения».
Скульптура! Отшельница, впавшая в экстаз, преданная своей тенью, как Нарцисс -образ метафизического одиночества, онанистическая грусть гермафродита. Ты напрасно протягиваешь руки, чтобы поймать тень, которая касается тебя и ускользает. Подобно песочным часам, ты веками напрасно ждешь волшебника, который тебя перевернет. Скульптура, ты ищешь свою тень или, как фата Моргана, вводишь нас в заблуждение, чтобы спрятать свою старческую немощь?
В то время как живописец распоряжается светом, скульптор не может даже служить ему: тень для его произведения - отражение другой формы, и эти две иллюзии по очереди намеренно меняют свой вид.
Так как у тени нет телесности, она не нужна конструкции; это не реальное тело, а ускользающий обман. Пыль, покрывающая статую, яснее определяет ее, чем свет и тень, которые всегда назойливо продиктованы случаем.
Раненная волчица, бронза, 1931 г.
Произведение искусства не подвержено, подобно земле, смене разнообразных времен года.
Искусство движется к абсолюту. Как скульптура может быть искусством, если достаточно случайного потока света, чтобы изменить ее облик и растворить его в пространстве, как скопление облаков? Поэтому скульптура всегда нуждается в образе, который бы придавал форму ее бестелесности. Таким образом, само явление пластики - настоящий и единственный в своем роде герой искусства скульптуры оказывается подавленным физической формой.
Во все времена скульптор напрасно мечтал ухватить тень. Все его попытки тонули в поверхностной чувствительности, и его стремление в конце концов угасло.
Царство тени - это архитектура: истинный архитектор - это поэт пустоты (тени), которую полнота (свет) поддерживает, подобно горизонту. Напротив, для скульптуры - тень остается случайностью, как эхо для звука.
Тит Ливий, мрамор, 1942 г.
konkurs.itrex.ru
Оригинал: LA SCULTURA LINGUA MORTA, Arturo Martini (1889-1947)
LINGUA MORTA
“Questa sarà luce nuova, sole nuovo, il quale sorgerà dove l’usato tramonterà, e darà luce a coloro che sono in tenebre e in oscurità per l’usato sole che a loro non luce”. Così Dante annunciando il volgare.
Poesia musica architettura e pittura si tradussero come le lingue antiche nei successivi volgari aderendo alla vita. Soltanto la scultura restò immobile nei secoli, lingua aulica e sacerdotale, simbolica scrittura incapace di svolgersi nei moti quotidiani.
Per questo la statua mi è sempre apparsa come una lapide scritta in greco o in latino.
Nelle civiltà mediterranee, dalla egizia alla greca alla gotica, la scultura servì mirabilmente a celebrare culti e memorie e a fabbricare idoli: uomini-dèi, uomini-eroi, uomini-santi. Perfino il culto ellenico della bellezza fu religione.
Forzare la scultura col verismo, come fecero i Romani nei loro ritratti e saltuariamente gli artisti di tutti i tempi, divenne offesa; fu l’aneddotica della miseria umana fino alla ruga o alla goccia del naso della portinaia.
Inutile riprodurre oggi un cavalier d’industria alla maniera egizia o sul tipo di Ercolano.
La scultura resta quello che è: lingua morta che non ha volgare né potrà mai essere parola spontanea fra gli uomini.
Inutile riesumare gli avanzi del grande emporio antico; ormai la scultura è assurda se la confrontiamo con la vita. Per i fasti civici si ricorre ai simboli della mitologia pagana e la sapienza è sempre Atena; si vestono i contemporanei di pepli inverosimili o si fa dell’uomo illustre in abito moderno, esposto alle intemperie, uno spettacolo pietoso; fino al grottesco dello scultore che espone una deforme nudità femminile col titolo: mia moglie.
Nelle piazze la statua ingombra il traffico; nelle esposizioni divide, chiudendo un gruppo di pittura da un altro; nelle case moderne è un nonsenso. Quanto al ritratto, sembra presagire il cimitero.
Non giova difendere la scultura con l’enfasi della “nobile antichità” né tacciare d’ignoranza il pubblico per il suo disinteresse. Niente giustifica la sopravvivenza della scultura nel mondo moderno. Però si ricorrerà a lei ugualmente nelle circostanze solenni e per gli usi commemorativi, come per le epigrafi e per la messa si ricorre al latino.
OMBRA
Come l’onda che tenta di creare un’immagine duratura di sé, ripetendosi nell’onda successiva, così tutta la vita dello scultore.
Non la povertà dei mezzi lo sgomenta, ma l’ansia dell’opera affidata all’impreciso.
Sempre in attesa: come se la scultura fosse una conchiglia capace, posandola contro l’orecchio, di suggerire il consiglio. Sembra che dica: “Fa’ dell’ombra una realtà, non un riflesso”.
Scultura! Anacoreta dell’estasi, tradita come narciso dall’ombra, immagine di metafisica solitudine, tristezza onanistica dell’ermafrodito. Alzi invano le braccia per stringere l’ombra che ti tocca e ti sfugge; come clessidra aspetti da secoli invano il fato che ti capovolga. Cerchi la tua ombra, scultura, o c’illudi, fata morgana, per nascondere la tua decrepitezza?
Mentre il pittore comanda alla luce, lo scultore non può nemmeno servirla: l’ombra è per la sua opera il riflesso di un’altra apparenza, e queste due illusioni si travisano a vicenda.
Poiché l’ombra non ha una sua consistenza, non serve alla costruzione; non è corpo reale, ma fuggevole inganno. La polvere che si posa sopra una statua è più imperiosa a definirla che le luci e le ombre sempre importune imposte dal caso.
Un fatto d’arte non vive come la terra nelle vicende del buono o del cattivo tempo.
Verso l’assoluto muove l’arte.Come può essere arte, la scultura, se una luce accidentale basta a mutarla e a disperderla come un gruppo di nubi? Per questo ha sempre bisogno di un’immagine che ne fissi l’inconsistenza; e il fatto plastico, personaggio vero ed unico in sé, è sopraffatto dal personaggio fisico.
Invano lo scultore ha sognato in tutti i tempi di fermare l’ombra. Ogni tentativo è naufragato in sensibilità epidermica e l’aspirazione si è dissolta nel nulla.
Regno dell’ombra è l’architettura: il vero architetto è il poeta del vuoto (ombra) che il pieno (luce) sostiene come orizzonte. Invece per la scultura, l’ombra resta un caso, come l’eco per il suono.