К царству свободы: сверх-индустриальный прорыв из пост-индустриального идиотизма
- продолжая настраивать ключи к экзистенциально-метафизическому обоснованию педагогики жизни »»» ... ... уступив своей досаде, Самгин сказал:
- Волков - жалко вам, а о людях вы рассуждаете весьма упрощенно и безжалостно.
Кутузов усмехнулся, подливая в стакан красное вино.
- А вы, индивидуалист, все еще бунтуете? - скучновато спросил он и вздохнул. - Что ж - люди? Они сами идиотски безжалостно устроились по отношению друг ко другу, за это им и придется жесточайше заплатить.
М. Горький. Жизнь Клима Самгина
13/02/17
«Судьба людей повсюду та же»
Максим Соколов
Тут даже не Big Brother is watching you everywhere, а все Brothers от мала до велика are watching you everywhere. В меру сил и возможностей, конечно, но желания у всех хоть отбавляй.
Причем оснований для такого желания - и даже довольно убедительных - более, чем достаточно. Терроризм сегодня немыслим без замечательных возможностей, предоставляемых мировой сетью, шпионаж тоже. Хакерство и бьет по карману частных физических и юридических лиц, и посягает на такую основу всякой власти, как чудо, тайна и авторитет.
Можно обижаться и негодовать, но процесс закручивания кибергаек представляется неотвратимым. «Вот стою я перед вами словно голенький» - такова будущая (если уже не настоящая) судьба человека vs киберпространстве.
Подробнее »
Как и в предыдущем случае (см. материал по ссылке в подзаголовке), принципиально отмежевавшись от казуистических разбирательств о допустимых пределах вмешательства в суверенное пространство по консервативному vs. либеральному маркерам, будем двигаться к метафизически предельным основаниям всего того, в чём заключена суть проблемы и её решения.
Предварительно же, коротко заметим нечто по поводу этих отмежеваний. Главным образом - для того, чтобы упредить возможные подозрения в "демарше", будто бы стремящемся занять некую мета-позицию "над схваткой".
Дело в том, что, притязая на проникновение в непосредственнейше сермяжное существо проблем и увязывая их решение с правовыми нормативами, разборы этих проблем, будучи, разумеется, необходимыми и актуальными в этих своих притязаниях, зачастую, сами оказываются настолько дистанцированы от этого существа, насколько притязают на близость к нему. Отсюда и получаются, например, выводы, согласно которым декриминализация побоев в семье оказывается "льготой насильникам", защита суверенных прав семьи - "либерализмом", а вмешательство ювенал.полицейских структур в отношения членов семьи - "традиционной скрепой" (что, собственно, продемонстрировали выкладки, послужившие инфо.поводом к предыдущему материалу, - см. там же, вначале). И тогда, в принципе, разбор такого рода проблем и любые отстаиваемые в нём позиции, при всей даже безупречности в логическом и юридическом смысле, начинают равным образом выглядеть как манипуляции с поворачиванием "что дышло" любых нормативов (логических, юридических, моральных и пр.). Соответственно и жизненная реальность, будучи разъята в этих разборах на атомарные элементы "акторов" и "случаев", предстаёт в виде конструкций, которые, может, и затрагивают злободневно-проблемное содержание общественно жизни, но которые напрочь абстрагированы от решений, увязанных с бытийно-историческим смыслом этой жизни (см. там же основную часть, плюс - в тему).
Именно ввиду этих проблемных моментов мы не будем разбирать нормативно-казуистические нюансы вторжений в пространства личности vs. государства - в виртуально-сетевой сфере. К тому же, по этой теме и в таком ключе уже высказано столько, что говорить здесь что-то ещё - это уже не "пять копеек", но в минус. То есть - на засорение этой самой виртуально-сетевой сферы.
Но главное - в другом, а именно.
Если в пространстве общественно-исторической реальности мы отчуждены друг от друга и от сущностно человеческого начала своих отношений друг к другу и миру, то любые нормативные регуляторы, настраиваются ли они в консервативном (прогосударственном) ключе или в ключе либеральном (проличностном), в любом случае, лишь закрепляют отчуждённый формат этих отношений.
Здесь надо заметить, что в так обозначенном отмежевании отнюдь не умаляется значимость нормативных аспектов и проблем в обосновании консервативно и либерально ориентированных позиций. И уж тем более, не идёт речи о том, чтобы игнорировать те противоречия, которые связаны с ценностным содержанием, лежащим в основании этих позиций.
Речь о том, что вне полноценного экзистенциально-метафизического контекста мы остаёмся пребывать в порочном круге, где отчуждение от этого содержания находится во взаимобуславливающей связи с теми превращениями концептуально-методологических форм, которые придают отчужденному состоянию видимость нормы (см. по теме превращенная форма).
Этот круг образуется специфической круговой порукой. То есть таким форматом общественных отношений, в котором игра само-углубляющегося обособления каждого и взаимно-ничтожащего соглядатайства всех (ср. инфо.повод: "все братья, от мала до велика, следят за тобой повсюду") воспроизводит состояние, в котором "ад - это другие" (см. по теме: разбор пьесы Ж.-П. Сартра "За закрытыми дверями"). Ад, в котором "заголимся и обнажимся" и "будем голыми, как черви" (см. в продолжение темы: разбор рассказа Ф.М. Достоевского "Бобок").
В нынешней ситуации, социально-экзистенциальный ад выглядит как состояние, при котором идиотски безжалостное устройство общественных отношений (см. эпиграф, плюс - в тему: (бес)сердечное и без Ансамбля) становится "почвой" для утверждения метафизического идиотизма воли к власти, отрицающей мысли, чувства и всё, что является действительным содержанием человечности, и стремящейся утвердить тотальное господство этого идиотизма над всеми иными слагаемыми человеческого бытия (см. фрагмент очерка из цикла С.Е. Кургиняна "О коммунизме и марксизме").
Таков паратекстуальный месседж эссе Ф. Фукуямы "Конец истории?", которое было предъявлено миру в 1989 году (см. там же). Но вот, ещё об одном документе, вышедшем несколькими годами позже и по своему ультимативному тону созвучном заявкам фукуямовского манифеста.
Из материала, послужившего нам инфо.поводом.
На фоне сегодняшних реалий тем более трогательными представляются декларации и манифесты двадцатилетней и более давности. В 1996 году, когда интернет пребывал еще в октябрятском возрасте, прогремела сочиненная Джоном Барлоу «Декларация независимости киберпространства»:
«Правительства индустриального мира, вы - утомлённые гиганты из плоти и стали; моя же родина - киберпространство, новый дом Сознания. От имени будущего я прошу вас, у которых всё в прошлом, оставьте нас в покое. Вы лишние среди нас. Вы не обладаете верховной властью там, где мы собрались... Глобальное общественное пространство, которое мы строим, по природе своей независимо от тираний, которые вы стремитесь нам навязать. Вы не имеете ни морального права властвовать над нами, ни методов принуждения, которые действительно могли бы нас устрашить... Наши личности не имеют тел, поэтому, в отличие от вас, мы не можем достичь порядка посредством физического принуждения. Мы верим, что наш способ правления возникнет на основе этики, просвещённого эгоизма и общего блага... Мы сотворим в киберпространстве цивилизацию Сознания. Пусть она будет более человечной и честной, чем мир, который создали до того ваши правительства».
Сейчас реакция может быть только одна - «Волчьим смехом расхохоталось собрание». А тогда и слушалось, и читалось с большим энтузиазмом. Думалось: вот путь к безграничной свободе.Отметим два взаимосвязанных друг с другом момента:
во-первых, текст "Декларации", по сути, представляет собой манифест пост-индустриализма,
во-вторых, улавливаемый месседж этого манифеста апеллирует к чаяниям "безграничной свободы".
И ещё некоторые рассуждения, собственно, далее по тексту.
Может быть, кстати, поэтому именно тогда либертарианцы претендовали на звание хозяев дискурса - с девизом «Все новое - свободно». Уж очень «Декларация независимости киберпространства» рифмовалась с их учением.
Теперь отцвели уж давно хризантемы в саду, и киберпространство ассоциируется то ли с тупым хулиганством, то ли с монетизацией всего, что только можно, то ли просто с жвачными рефлексами киберзависимых. Свободой давно уже и не пахнет.
Но так бывало и прежде. Автомобиль ведь тоже рифмовался со свободой и с американской мечтой - вольный человек на автомобиле мчит, куда влечет его свободный ум.Согласившись с автором в его оценках посылов "Декларации" и крайне проблематичного их выполнения на практике, признаем категорически неприемлемым имеющее здесь место отождествление технических средств индустриальной эпохи (автомобиль) и таковых средств постиндустриального периода (информационные технологии).
Конечно, и те, и другие суть продукт научно-технического прогресса. И, в этом качестве, они суть производительные силы. Которые, развивая техно-сферу, способны работать на понижение в антропо-сфере. То есть - на отчуждение общественных отношений от человеческой сущности. Что называется - "смыкание антропо-технических ножниц".
Но вот, где производительные силы индустриального и пост-индустриального типа начинают кардинальным образом отличаться, это, во-первых, то пространство, которое осваивается посредством этих сил и на которое они творчески воздействуют. В случае индустриальной техносферы, это внешнее пространство, как, прежде всего, пространство природного мира, а также пространство мира социально-культурного. В случае пост-индустриальной техносферы, как сферы информационных технологий, пространством освоения и воздействия выступает внутренний мир человека. Конечно, поскольку в пространство индустриального воздействия входит и социально-культурная реальность, постольку и индустриализм замахивался на "инженерию человеческих душ". Но в том и состоит историческая логика перехода к пост-индустриальной фазе, что это пространство, по самой своей сущности, востребует какого-то иного, немеханистического подхода, и иных, более тонких тех.средств воздействия. То есть именно здесь техносфера, в своих притязаниях на ведущую роль в обеспечении прогресса, наиболее непосредственным образом сталивается с антропосферой!
Отсюда, во-вторых, кардинальное отличие производительных сил индустриального и пост-индустриального типа состоит в понимании свободы, являющейся сущностной чертой человека.
Для индустриализма оказывается вполне достаточным понимание свободы как познанной необходимости. А познанная необходимость - это возможность знать, чтобы предвидеть, и предвидеть, чтобы управлять (см. в тему). То есть речь о свободе для господства в царстве необходимости. Но тождественно ли это достижению царства свободы?...
Как говорил повествующий в "Записках из подполья" Достоевского: "Дважды два и без моей воли четыре будет. Такая ли своя воля бывает!" (см. по теме). И позже замечал, что воля может быть такой, "чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!" (см. по теме). А это - всё про то ж - про метафизический идиотизм воли к власти.
Как мы убеждаемся на опыте, именно к таким результатам ведут озвученные в "Декларации независимости киберпространства" "благие" намерения - сотворить в этом пространстве "цивилизацию Сознания", которую населяют "просвещенно-эгоистические личности без тел" и которая "будет более человечной и честной", чем пространство возделываемое индустриально-государственными "утомлёнными гигантами из плоти и стали".
Однако, на наших глазах в мире происходят процессы, которые, напротив, демонстрируют скорее утомлённость пост-индустриалистски настроенных акторов, руководствующихся транснациональными трендами, и с другой стороны, наличие "пороха в пороховницах" индустриализма - в лице выдвинувшихся трампнациональных трендов.
Впрочем, пост-индустриализм, за период своего, по нынешним меркам достаточно длительного, пребывания в глобальном мейнстриме, основательно отформатировал пространства общественных бытия и сознания. И потому в нынешней ситуации также наблюдается крайняя неоднозначность в определении граней, отделяющих виртуальные "понты" от реальных потенциалов. Прежде всего, потенциалов организационно-практических. Ибо, учитывая инерцию глубоко укоренившихся трендов управляемого хаоса, метафизический идиотизм чрезвычайно силён! Прежде всего - в общественных отношениях, и особенно - в сфере публично-политической коммуникации, являющейся концентрированным выражением состояния общественных отношений (см. в тему).
И вот здесь, что касается чаяний безграничной свободы.
В индустриальной парадигме (строящейся на понимании свободы как познанной необходимости) освобождение, осуществляясь как постижение пределов задаваемых природным и социальным пространствами, нацелено на преодоление этих пределов. Благодаря этому, человек становится субъектом - тем, кто сам является определяющим, задающим границы. И это - путь культуро-творческого человеко-созидания. Путь, на котором нет пределов совершенству!
В принципе, и доиндустриальная парадигма говорила о том же: познáете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8:32). Однако условием самого познания истины выдвигалось: если пребудете в слове Моем (Ин. 8:31). Преодоление пределов в мире дольнем предполагает движение к пределам мира горнего. Необходимо соединить развитие в горизонтальном измерении исторического бытия человеком с восходящим вектором развития в вертикальном измерении этого бытия. Соответственно, достижение господствующей экспансии во внешнее пространство (ср.: и да владычествуют они - Быт. 1:26) - это не просто освоение и возделывание среды для её подчинения и удовлетворения своих нужд, но это путь обретения всеми и каждым, народами и человечеством своего истинно духовного призвания (см. там же: сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему).
Индустриальный проект, - преимущественно в его классически капиталистической версии, с присутствующими в ней фаустианскими интенциями презрения к заботе о горнем и максимальной решимости собирания в кулак всего, что обретается в дольнем измерении (см. по теме - в связи с идиотизацией публичного бытия "как люди"), - фактически игнорирует сверх-задачу творческого возделывания внутреннего пространства человека. Игнорирует именно как творческую и именно сверхзадачу! И именно поэтому свято место этого пространства становится предметом пост-индустриальных вожделений и, как следствие, вместилищем регрессивных и контр-исторических бесов.
Следует ли усматривать причину пост-индустриального демарша в одномерной железнобокости индустриализма? Особенно - в случае советско-коммунистической версии индустриального проекта? Той версии, которая была питаема кардинально иными, нежели капиталистическая версия, токами. Теми, что посильней, чем "Фауст" Гёте. То есть - токами любви, побеждающей смерть! Что, пусть и стихийно, соизмеряло индустриальный проект советской сверхдержавы с горним призванием.
Но даже и в случае классически капиталистической версии, - которая разрешала противоречия доиндустриальных периодов средствами продиктованными грузом этих противоречий. В этом смысле, тоже будет неприемлемым усматривать в индустриальном проекте причину регрессивных и контр-исторических тенденций пост-индустриального периода.
Главное же в том, что если принятие исторической эстафеты у прежних эпох и разрешение противоречий этих эпох сопровождается игрой на понижение, тем паче тогда неприемлемо усматривать причины актуально происходящих демаршей в исторически предшествующих проектах.
И тем не менее свобода, присутствуя в качестве полюса проектных устремлений, становится чем-то сродни красоте у одного из "Братьев Карамазовых" Достоевского: "Тут берега сходятся, тут все противоречья вместе живут".
Поэтому, что прежде всего становится очевидным в плане продумывания ответов на пост-индустриальные вызовы, это то, что соразмерным ответом здесь не может являться некая "альтернативная" пост-индустриальность. Равно, как недостаточными здесь являются только лишь реиндустриализационные или даже неоиндустриализационные тренды (=наращивание и совершенствование техносферы).
Речь должна идти о сверхиндустриальном прорыве. И наиболее приоритетным, нежели освоение и создание новых технологий, здесь является задействование и развитие социогуманитарной методологии. То есть той сферы научного знания, которая, по сложившейся традиции, именуется науками о духе. Именно так, сегодня, учитывая решающее значение научно основанного мировоззрения, должна быть понята сверх-задача пребыть в слове. В слове - как логосе, в котором сопрягаются дольнее и горнее, естественное и духовное, материальное и идеальное (см. в тему - о бытии идейного мира, задающем пределы, которые образуют пространство для размещения идеального содержания в сознании).
Этим проблемам и возможностям, - как в концептуально-методологическом аспекте (=обретение духовного логоса), так и в аспекте экзистенциально-метафизическом (=обретение культуро-творческой субъектности), - посвящено множество материалов данного блога (см. коллекцию ссылок на проектно-аналитические циклы в трёх заглавных постах на его первой странице). Одна из формулировок, наиболее ёмко выражающая эти возможности и проблематику, и в то же время наиболее непосредственно относящаяся к разбираемым здесь вопросам, говорит о мировоззренческом (не)совершеннолетии (см., тоже предельно ёмко, новогодний материал, и там же, вначале, ссылки к наиболее релевантным выкладкам).
Надо заметить, есть какая-то грустная ирония в том, что, рассуждая над этими возможностями и проблемами, и при этом сталкиваясь с почти что полным отсутствием интереса к твоим выкладкам с этими рассуждениями, время от времени задаёшься вопросом о гранях, отделяющих недостаток зрелости у тебя самого от такового недостатка у тех, кого бы могла заинтересовать излагаемая тобой тематика и проблематика. И, для того чтобы выйти из затруднения, в своих выкладках, тоже время от времени, обращаешься к более зрелому опыту. Что хотелось бы предпринять и здесь.
Это - отчасти художественный, отчасти документальный опыт изложенный в произведении "Военный летчик" французского писателя и философа Антуана де Сент-Экзюпери. А также - опыт осмысления этого произведения в недавнем очерке цикла "О коммунизме и марксизме" С.Е. Кургиняна.
Экзюпери описывает пережитой в детстве опыт беспредельности, в котором им были испытаны ощущение вечности и гнева Божия. Далее писатель замечает, что, будучи испытанным в пределах маленького мирка ребёнка, это переживание становится недоступным ему, взрослому человеку, мчащемуся на военном самолёте и обозревающему мир с высоты десять тысяч метров.
Однако в самом опыте переживания этого противоречия Экзюпери обретает нечто связанное с той метафизически предельной мерой, постижение которой позволяет проникнуть к смыслопорождающему первоистоку человеческого бытия, как во внешнем пространстве этого бытия, так и в его внутреннем пространстве.
Я потерял ощущение беспредельности. Я слеп к беспредельности. Но в то же время я как бы жажду ее. И мне кажется, что тут я касаюсь какой-то общей меры всех человеческих устремлений.
Когда какая-нибудь случайность пробуждает в человеке любовь, то все в нем подчиняется этой любви и любовь даст ему ощущение беспредельности. Когда я жил в Сахаре, ночью у наших костров, бывало, появлялись арабы, предупреждая нас о грозящей опасности. И тогда пустыня оживала и обретала смысл. Эти вестники создавали ее беспредельность. Тем же одаряет и музыка, когда она прекрасна. И привычный запах старого шкафа, когда он пробуждает и оживляет наши воспоминания. Патетика - это и есть ощущение беспредельности.
А. де Сент-Экзюпери. Военный летчик. XIV.
И далее - о языке, как логосе, сопрягающем всё сущее, и именно в этой своей способности оказывающемся наиболее соразмерным опыту беспредельности. А также - о том, что этот опыт сосредотачивает для молчаливого внятия, составляющего как молитвенное обращение, так и научное исследование (см. в тему: молчание как условие возможности языка ответственности). Что именно в этом, внешне неподвижном, сосредоточении проявляется духовная культура - как живая энергия исторического восхождения Человека. И что дурная проповедь состязательного активизма (=индустриальный подход к социально-культурному пространству) выражает лишь бегство в никуда, тем самым свидетельствуя об отсутствии опыта беспредельности, а значит, о духовной обездвиженности, хаотизации и разрывании живой ткани человеческих отношений (то есть всё о той же идиотизации).
Но я понимаю также, что все, относящееся к человеку, нельзя ни сосчитать, ни измерить. Подлинная беспредельность не воспринимается глазом, она доступна только духу. Ее можно сравнить с языком, потому что язык связывает между собой все.
Мне кажется, теперь я лучше понимаю, что такое духовная культура. Духовная культура - это наследие верований, обычаев и знаний, накопленных веками, - иногда их трудно оправдать логически, но они содержат свое оправдание в самих себе, как дороги, если они куда-то ведут, потому что это наследие открывает человеку его внутреннюю беспредельность.
Дурная литература проповедовала нам бегство. Разумеется, пускаясь в странствия, мы бежим в поисках беспредельности. Но беспредельность нельзя найти. Она созидается в нас самих. А бегство никого никуда не приводило.
Если человеку, чтобы почувствовать себя человеком, нужно участвовать в состязании в беге, петь в хоре или воевать, то это уже узы, которыми он стремится связать себя с другими людьми и с миром. Но до чего же непрочны такие узы! Подлинная духовная культура целиком заполняет человека, даже если он неподвижен.
В каком-нибудь тихом городке, сквозь серую дымку дождливого дня я вижу калеку-затворницу, задумчиво сидящую у своего окошка. Что она есть? Что из нее сделали? О духовной культуре этого городка я буду судить по насыщенности ее внутренней жизни. Чего мы стоим, если вдруг становимся неподвижны?
Внутренняя жизнь молящегося доминиканца насыщена до предела. Человеком в полной мере он становится именно тогда, когда, простершись ниц, неподвижно застывает в молитве. Внутренняя жизнь Пастера, когда он, затаив дыхание, склоняется над своим микроскопом, насыщена до предела. В полной мере человеком Пастер становится именно тогда, когда наблюдает. Тут он идет вперед. Тут он спешит. Тут он шествует гигантскими шагами, хотя сам он неподвижен, и тут ему открывается беспредельность. Сезанн, безмолвно застывший перед своим этюдом, тоже живет бесценной внутренней жизнью. Человек в полной мере он именно тогда, когда молчит, всматривается и судит. Тогда его полотно становится для него бескрайним, как море.
Беспредельность, дарованная мне домом моего детства или моей комнатой в Орконте, беспредельность, постигнутая Пастером, благодаря тому что он увидел под микроскопом, беспредельность, открываемая поэмой, - все это хрупкие и неоценимые блага, которыми награждает только духовная культура, ибо беспредельность существует для духа, а не для глаз, и беспредельность непостижима без языка.
Но как вернуть смысл моему языку в час всеобщего хаоса?...
А. де Сент-Экзюпери. Указ. соч. Там же.
Вот этот, завершающий цитату, вопрос. Адресуясь к смыслопорождающим потенциалам логоса и к тому замешательству, которое возникает при попытках реализовать эти потенциалы в ситуации всеобщего хаоса, этот вопрос чрезвычайно точно выражает самое существо вызовов пост-индустриального идиотизма.
Отталкиваясь от этого вопроса, обратимся к изложенному в цикле "О коммунизме и марксизме" опыту экзистенциально-метафизической рефлексии на проникновенные свидетельства Экзюпери об опыте беспредельности.
Ключевым в этой рефлексии является осмысление проблемы расчеловечивающей инфантилизации, захватывающей уже не отдельные группы, но большие слои общества. В связи с чем, именно в инфантилизации усматривается специфика экзистенциально-метафизического отчуждения общества на данном этапе (в отличие от классически индустриальных трендов отчуждения через эксплуатацию).
В этом ключе, автор цикла увязывает переживание человеком беспредельности во внутреннем пространстве своего бытия и временну́ю динамику становления человеком. Именно в этом увязывании фиксируется духовно-экзистенциальная энергия, составляющая обретение мировоззренческого совершеннолетия. Поэтому, точнее будет говорить о том, что в этом концептуальном увязывании выражается то, как человек увязывает элементы самого́ своего жизненного опыта - в само́м реальном процессе своего бытия-становления. А также - с какими реальными опасностями сталкивается человек на этом пути. Соответственно - какова экзистенциально-метафизическая подоплека процессов инфантилизации в современном (пост-индустриальном) обществе.
Отправляясь в описании этих процессов от опыта изложенного в "Военном летчике" Экзюпери, свой рефлексивный опыт Кургинян оформляет в виде следующей модели.
Настоящее детство, оно же - детство-1 - это бесконечный резервуар новых откровений, возникающих у вспоминающего это детство взрослого человека. Отключить от этого резервуара - задача тех, кто или компрометирует детство, в том числе и через его фрейдистское упрощение, или низводит детство к той или иной совокупности сюсюканий. Человек не имеет права оборвать связь со своим детством-1, ту связь, которую столь ярко и глубоко описал Экзюпери в своем «Военном летчике» (кстати, в своем наиболее знаменитом и детству полностью посвященном «Маленьком принце» Экзюпери описал эту связь гораздо хуже).
Но ведь настоящее детство нельзя оторвать от взрослости. Потому что настоящее детство до предела наэлектризовано предощущением этой взрослости и замечательных даров, которые она в себе содержит. Травмы начинаются тогда, когда это предощущение оказывается обмануто. Но нет и не может быть настоящего детства, оно же - детство-1, без этих ожиданий даров взрослости - новых открытий, вхождения в новые миры и так далее.
Детство-2 - это нечто совсем другое. Взрослый человек (возможно, вполне молодой, но уже именно взрослый) стремится вернуться в детство. Но то детство-2, в которое он может вернуться, радикальнейшим образом отличается от детства-1. Потому что оно заведомо лишено устремленности во взрослость, то есть лишено настоящего стратегического будущего. А значит, оно лишено и внутренней беспредельности, а также того, что только эта внутренняя беспредельность может подарить: полноты, судьбы, миссии, счастья, преодоления, пути.
И давайте не будем сетовать на инфантильность. Потому что, между прочим, инфантильность инфантильности рознь. Если человек бережет детство с тем, чтобы не оказаться в мертвой взрослости, лишенной всего, что я выше перечислил в силу оторванности от внутренней беспредельности, то в каком-то смысле он прав. Его правота сопряжена с огромными потерями и в итоге может обернуться полной несостоятельностью, проигрышем судьбы и жизни и даже безумием. Но все эти крайне негативные последствия порождены справедливым отказом человека от взрослости, лишенной того, что было обещано.
С. Кургинян. О коммунизме и марксизме - 70 // Суть времени. № 214 от 8 февраля 2017 г.
Так вот, соединяя элементы этой экзистенциально-метафизической модели с вышеизложенной проблематизацией феномена свободы в ключе (пост)индустриальной тематики и проблематики, резюмируем этот совокупный опыт следующим образом.
Сначала, коротко, о пост-индустриальных вызовах.
Инфантилизация, как тот процесс, который влечёт людей в детство-2, собственно и реализует постиндустриальный "идеал цивилизации Сознания", населенной "просвещенно-эгоистическими личностями без тел". Наиболее ярко выраженные проявления этого процесса мы наблюдаем в происходящих на наших глазах событиях мировой политики. Ещё не вполне отчётливо ясно, какова, в целом, стратегия нового проекта США и, особенно, какова, в действительности, мировоззренческая основа проектных решений по ключевым вопросам всемирно-политической повестки. Но мы уже наблюдаем реакцию противников этого проекта на те тренды, которые уже заявлены новым президентом Америки. По сути, это неоиндустриализационные тренды. И, будучи таковыми, они встречают противодействие людей, в поведении которых прочитывается стремление высвободиться от всего, к чему обязывает духовно-экзистенциальная укоренённость в детстве-1.
Теперь, поясняя существо этой укоренённости, несколько более развёрнуто - об экзистенциально-метафизических основаниях сверх-индустриального прорыва.
Ещё раз укажем и акцентируем тот принципиальный момент, что в модели Кургиняна отчётливо и структурно обозначена связь пространственных характеристик человеческого бытия с его временно́й динамикой. Получаемый вначале жизненного пути опыт беспредельного, помимо того, что он связан с отсутствием сложившейся картины мира, одновременно, в силу этого же естественного обстоятельства, является, по сути, опытом встречи Бытия.
Мир, как целокупность всего сущего, как предметно-наличествующая реальность, определён всегда и во всём - от конкретно окружающей взаимосвязи вещей и дел до самых предельных оснований, составляющих сущность этих вещей и суть этих дел. Однако, мир не просто предметно наличествует, но бытийствует, всегда встречая нас как жизненная и исторически свершающаяся реальность. Это бытийствование и есть сама беспредельность. Которая пронизывает всё составляющее мир сущее, включая и нас самих.
Мы же - как принадлежащие тому роду сущего, самый способ бытия которого состоит в понимании бытия всякого сущего и Бытия в целом, - наиболее непосредственным образом причастны этой беспредельности. Именно эта понимающая причастность составляет то предельное нашего существа, что связано с поиском смысла. И смысла своего пребывания в жизненно-историческом мире, и Смысла Бытия в целом, и тех Высших Смыслов, к реализации которых устремлено свершение Истории (см. по теме: _бытийно-историческая пред-структура вопрошания/свидетельствования_).
Детство же, именно как детство-1, дарит нам опыт бытийной беспредельности - для того чтобы мы делали её предельным основанием своего жизненного пути, получаемого на этом пути опыта и совершаемых на этом пути поступков. И тем самым, делая свою жизнь осмысленной историей, участвовали в исторической Судьбе своего народа и в реализации его метаисторического Предназначения в истории человеческого рода. И насколько мы действительно и всерьёз укореняемся в том судьбоносно-предназначенном, что дарит нам детство, настолько мы действительно становимся мировоззренчески совершеннолетними. Что, в свою очередь, является условием возможности обретения духовной зрелости.
И в целом, это - путь в царство свободы. Путь пробуждения и раскрепощения высших творческих способностей в каждом человеке. Путь, на котором всё то, что призвано служить средством, в том числе средством, составляющим техносферу, всё это задействуется и совершенствуется, строго следуя тому посылу, который диктуется сверхзадачей этих раскрепощения и пробуждения.
До встречи в СССР!
- Волков - жалко вам, а о людях вы рассуждаете весьма упрощенно и безжалостно.
Кутузов усмехнулся, подливая в стакан красное вино.
- А вы, индивидуалист, все еще бунтуете? - скучновато спросил он и вздохнул. - Что ж - люди? Они сами идиотски безжалостно устроились по отношению друг ко другу, за это им и придется жесточайше заплатить.
М. Горький. Жизнь Клима Самгина
13/02/17
«Судьба людей повсюду та же»
Максим Соколов
Тут даже не Big Brother is watching you everywhere, а все Brothers от мала до велика are watching you everywhere. В меру сил и возможностей, конечно, но желания у всех хоть отбавляй.
Причем оснований для такого желания - и даже довольно убедительных - более, чем достаточно. Терроризм сегодня немыслим без замечательных возможностей, предоставляемых мировой сетью, шпионаж тоже. Хакерство и бьет по карману частных физических и юридических лиц, и посягает на такую основу всякой власти, как чудо, тайна и авторитет.
Можно обижаться и негодовать, но процесс закручивания кибергаек представляется неотвратимым. «Вот стою я перед вами словно голенький» - такова будущая (если уже не настоящая) судьба человека vs киберпространстве.
Подробнее »
Как и в предыдущем случае (см. материал по ссылке в подзаголовке), принципиально отмежевавшись от казуистических разбирательств о допустимых пределах вмешательства в суверенное пространство по консервативному vs. либеральному маркерам, будем двигаться к метафизически предельным основаниям всего того, в чём заключена суть проблемы и её решения.
Предварительно же, коротко заметим нечто по поводу этих отмежеваний. Главным образом - для того, чтобы упредить возможные подозрения в "демарше", будто бы стремящемся занять некую мета-позицию "над схваткой".
Дело в том, что, притязая на проникновение в непосредственнейше сермяжное существо проблем и увязывая их решение с правовыми нормативами, разборы этих проблем, будучи, разумеется, необходимыми и актуальными в этих своих притязаниях, зачастую, сами оказываются настолько дистанцированы от этого существа, насколько притязают на близость к нему. Отсюда и получаются, например, выводы, согласно которым декриминализация побоев в семье оказывается "льготой насильникам", защита суверенных прав семьи - "либерализмом", а вмешательство ювенал.полицейских структур в отношения членов семьи - "традиционной скрепой" (что, собственно, продемонстрировали выкладки, послужившие инфо.поводом к предыдущему материалу, - см. там же, вначале). И тогда, в принципе, разбор такого рода проблем и любые отстаиваемые в нём позиции, при всей даже безупречности в логическом и юридическом смысле, начинают равным образом выглядеть как манипуляции с поворачиванием "что дышло" любых нормативов (логических, юридических, моральных и пр.). Соответственно и жизненная реальность, будучи разъята в этих разборах на атомарные элементы "акторов" и "случаев", предстаёт в виде конструкций, которые, может, и затрагивают злободневно-проблемное содержание общественно жизни, но которые напрочь абстрагированы от решений, увязанных с бытийно-историческим смыслом этой жизни (см. там же основную часть, плюс - в тему).
Именно ввиду этих проблемных моментов мы не будем разбирать нормативно-казуистические нюансы вторжений в пространства личности vs. государства - в виртуально-сетевой сфере. К тому же, по этой теме и в таком ключе уже высказано столько, что говорить здесь что-то ещё - это уже не "пять копеек", но в минус. То есть - на засорение этой самой виртуально-сетевой сферы.
Но главное - в другом, а именно.
Если в пространстве общественно-исторической реальности мы отчуждены друг от друга и от сущностно человеческого начала своих отношений друг к другу и миру, то любые нормативные регуляторы, настраиваются ли они в консервативном (прогосударственном) ключе или в ключе либеральном (проличностном), в любом случае, лишь закрепляют отчуждённый формат этих отношений.
Здесь надо заметить, что в так обозначенном отмежевании отнюдь не умаляется значимость нормативных аспектов и проблем в обосновании консервативно и либерально ориентированных позиций. И уж тем более, не идёт речи о том, чтобы игнорировать те противоречия, которые связаны с ценностным содержанием, лежащим в основании этих позиций.
Речь о том, что вне полноценного экзистенциально-метафизического контекста мы остаёмся пребывать в порочном круге, где отчуждение от этого содержания находится во взаимобуславливающей связи с теми превращениями концептуально-методологических форм, которые придают отчужденному состоянию видимость нормы (см. по теме превращенная форма).
Этот круг образуется специфической круговой порукой. То есть таким форматом общественных отношений, в котором игра само-углубляющегося обособления каждого и взаимно-ничтожащего соглядатайства всех (ср. инфо.повод: "все братья, от мала до велика, следят за тобой повсюду") воспроизводит состояние, в котором "ад - это другие" (см. по теме: разбор пьесы Ж.-П. Сартра "За закрытыми дверями"). Ад, в котором "заголимся и обнажимся" и "будем голыми, как черви" (см. в продолжение темы: разбор рассказа Ф.М. Достоевского "Бобок").
В нынешней ситуации, социально-экзистенциальный ад выглядит как состояние, при котором идиотски безжалостное устройство общественных отношений (см. эпиграф, плюс - в тему: (бес)сердечное и без Ансамбля) становится "почвой" для утверждения метафизического идиотизма воли к власти, отрицающей мысли, чувства и всё, что является действительным содержанием человечности, и стремящейся утвердить тотальное господство этого идиотизма над всеми иными слагаемыми человеческого бытия (см. фрагмент очерка из цикла С.Е. Кургиняна "О коммунизме и марксизме").
Таков паратекстуальный месседж эссе Ф. Фукуямы "Конец истории?", которое было предъявлено миру в 1989 году (см. там же). Но вот, ещё об одном документе, вышедшем несколькими годами позже и по своему ультимативному тону созвучном заявкам фукуямовского манифеста.
Из материала, послужившего нам инфо.поводом.
На фоне сегодняшних реалий тем более трогательными представляются декларации и манифесты двадцатилетней и более давности. В 1996 году, когда интернет пребывал еще в октябрятском возрасте, прогремела сочиненная Джоном Барлоу «Декларация независимости киберпространства»:
«Правительства индустриального мира, вы - утомлённые гиганты из плоти и стали; моя же родина - киберпространство, новый дом Сознания. От имени будущего я прошу вас, у которых всё в прошлом, оставьте нас в покое. Вы лишние среди нас. Вы не обладаете верховной властью там, где мы собрались... Глобальное общественное пространство, которое мы строим, по природе своей независимо от тираний, которые вы стремитесь нам навязать. Вы не имеете ни морального права властвовать над нами, ни методов принуждения, которые действительно могли бы нас устрашить... Наши личности не имеют тел, поэтому, в отличие от вас, мы не можем достичь порядка посредством физического принуждения. Мы верим, что наш способ правления возникнет на основе этики, просвещённого эгоизма и общего блага... Мы сотворим в киберпространстве цивилизацию Сознания. Пусть она будет более человечной и честной, чем мир, который создали до того ваши правительства».
Сейчас реакция может быть только одна - «Волчьим смехом расхохоталось собрание». А тогда и слушалось, и читалось с большим энтузиазмом. Думалось: вот путь к безграничной свободе.Отметим два взаимосвязанных друг с другом момента:
во-первых, текст "Декларации", по сути, представляет собой манифест пост-индустриализма,
во-вторых, улавливаемый месседж этого манифеста апеллирует к чаяниям "безграничной свободы".
И ещё некоторые рассуждения, собственно, далее по тексту.
Может быть, кстати, поэтому именно тогда либертарианцы претендовали на звание хозяев дискурса - с девизом «Все новое - свободно». Уж очень «Декларация независимости киберпространства» рифмовалась с их учением.
Теперь отцвели уж давно хризантемы в саду, и киберпространство ассоциируется то ли с тупым хулиганством, то ли с монетизацией всего, что только можно, то ли просто с жвачными рефлексами киберзависимых. Свободой давно уже и не пахнет.
Но так бывало и прежде. Автомобиль ведь тоже рифмовался со свободой и с американской мечтой - вольный человек на автомобиле мчит, куда влечет его свободный ум.Согласившись с автором в его оценках посылов "Декларации" и крайне проблематичного их выполнения на практике, признаем категорически неприемлемым имеющее здесь место отождествление технических средств индустриальной эпохи (автомобиль) и таковых средств постиндустриального периода (информационные технологии).
Конечно, и те, и другие суть продукт научно-технического прогресса. И, в этом качестве, они суть производительные силы. Которые, развивая техно-сферу, способны работать на понижение в антропо-сфере. То есть - на отчуждение общественных отношений от человеческой сущности. Что называется - "смыкание антропо-технических ножниц".
Но вот, где производительные силы индустриального и пост-индустриального типа начинают кардинальным образом отличаться, это, во-первых, то пространство, которое осваивается посредством этих сил и на которое они творчески воздействуют. В случае индустриальной техносферы, это внешнее пространство, как, прежде всего, пространство природного мира, а также пространство мира социально-культурного. В случае пост-индустриальной техносферы, как сферы информационных технологий, пространством освоения и воздействия выступает внутренний мир человека. Конечно, поскольку в пространство индустриального воздействия входит и социально-культурная реальность, постольку и индустриализм замахивался на "инженерию человеческих душ". Но в том и состоит историческая логика перехода к пост-индустриальной фазе, что это пространство, по самой своей сущности, востребует какого-то иного, немеханистического подхода, и иных, более тонких тех.средств воздействия. То есть именно здесь техносфера, в своих притязаниях на ведущую роль в обеспечении прогресса, наиболее непосредственным образом сталивается с антропосферой!
Отсюда, во-вторых, кардинальное отличие производительных сил индустриального и пост-индустриального типа состоит в понимании свободы, являющейся сущностной чертой человека.
Для индустриализма оказывается вполне достаточным понимание свободы как познанной необходимости. А познанная необходимость - это возможность знать, чтобы предвидеть, и предвидеть, чтобы управлять (см. в тему). То есть речь о свободе для господства в царстве необходимости. Но тождественно ли это достижению царства свободы?...
Как говорил повествующий в "Записках из подполья" Достоевского: "Дважды два и без моей воли четыре будет. Такая ли своя воля бывает!" (см. по теме). И позже замечал, что воля может быть такой, "чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!" (см. по теме). А это - всё про то ж - про метафизический идиотизм воли к власти.
Как мы убеждаемся на опыте, именно к таким результатам ведут озвученные в "Декларации независимости киберпространства" "благие" намерения - сотворить в этом пространстве "цивилизацию Сознания", которую населяют "просвещенно-эгоистические личности без тел" и которая "будет более человечной и честной", чем пространство возделываемое индустриально-государственными "утомлёнными гигантами из плоти и стали".
Однако, на наших глазах в мире происходят процессы, которые, напротив, демонстрируют скорее утомлённость пост-индустриалистски настроенных акторов, руководствующихся транснациональными трендами, и с другой стороны, наличие "пороха в пороховницах" индустриализма - в лице выдвинувшихся трампнациональных трендов.
Впрочем, пост-индустриализм, за период своего, по нынешним меркам достаточно длительного, пребывания в глобальном мейнстриме, основательно отформатировал пространства общественных бытия и сознания. И потому в нынешней ситуации также наблюдается крайняя неоднозначность в определении граней, отделяющих виртуальные "понты" от реальных потенциалов. Прежде всего, потенциалов организационно-практических. Ибо, учитывая инерцию глубоко укоренившихся трендов управляемого хаоса, метафизический идиотизм чрезвычайно силён! Прежде всего - в общественных отношениях, и особенно - в сфере публично-политической коммуникации, являющейся концентрированным выражением состояния общественных отношений (см. в тему).
И вот здесь, что касается чаяний безграничной свободы.
В индустриальной парадигме (строящейся на понимании свободы как познанной необходимости) освобождение, осуществляясь как постижение пределов задаваемых природным и социальным пространствами, нацелено на преодоление этих пределов. Благодаря этому, человек становится субъектом - тем, кто сам является определяющим, задающим границы. И это - путь культуро-творческого человеко-созидания. Путь, на котором нет пределов совершенству!
В принципе, и доиндустриальная парадигма говорила о том же: познáете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8:32). Однако условием самого познания истины выдвигалось: если пребудете в слове Моем (Ин. 8:31). Преодоление пределов в мире дольнем предполагает движение к пределам мира горнего. Необходимо соединить развитие в горизонтальном измерении исторического бытия человеком с восходящим вектором развития в вертикальном измерении этого бытия. Соответственно, достижение господствующей экспансии во внешнее пространство (ср.: и да владычествуют они - Быт. 1:26) - это не просто освоение и возделывание среды для её подчинения и удовлетворения своих нужд, но это путь обретения всеми и каждым, народами и человечеством своего истинно духовного призвания (см. там же: сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему).
Индустриальный проект, - преимущественно в его классически капиталистической версии, с присутствующими в ней фаустианскими интенциями презрения к заботе о горнем и максимальной решимости собирания в кулак всего, что обретается в дольнем измерении (см. по теме - в связи с идиотизацией публичного бытия "как люди"), - фактически игнорирует сверх-задачу творческого возделывания внутреннего пространства человека. Игнорирует именно как творческую и именно сверхзадачу! И именно поэтому свято место этого пространства становится предметом пост-индустриальных вожделений и, как следствие, вместилищем регрессивных и контр-исторических бесов.
Следует ли усматривать причину пост-индустриального демарша в одномерной железнобокости индустриализма? Особенно - в случае советско-коммунистической версии индустриального проекта? Той версии, которая была питаема кардинально иными, нежели капиталистическая версия, токами. Теми, что посильней, чем "Фауст" Гёте. То есть - токами любви, побеждающей смерть! Что, пусть и стихийно, соизмеряло индустриальный проект советской сверхдержавы с горним призванием.
Но даже и в случае классически капиталистической версии, - которая разрешала противоречия доиндустриальных периодов средствами продиктованными грузом этих противоречий. В этом смысле, тоже будет неприемлемым усматривать в индустриальном проекте причину регрессивных и контр-исторических тенденций пост-индустриального периода.
Главное же в том, что если принятие исторической эстафеты у прежних эпох и разрешение противоречий этих эпох сопровождается игрой на понижение, тем паче тогда неприемлемо усматривать причины актуально происходящих демаршей в исторически предшествующих проектах.
И тем не менее свобода, присутствуя в качестве полюса проектных устремлений, становится чем-то сродни красоте у одного из "Братьев Карамазовых" Достоевского: "Тут берега сходятся, тут все противоречья вместе живут".
Поэтому, что прежде всего становится очевидным в плане продумывания ответов на пост-индустриальные вызовы, это то, что соразмерным ответом здесь не может являться некая "альтернативная" пост-индустриальность. Равно, как недостаточными здесь являются только лишь реиндустриализационные или даже неоиндустриализационные тренды (=наращивание и совершенствование техносферы).
Речь должна идти о сверхиндустриальном прорыве. И наиболее приоритетным, нежели освоение и создание новых технологий, здесь является задействование и развитие социогуманитарной методологии. То есть той сферы научного знания, которая, по сложившейся традиции, именуется науками о духе. Именно так, сегодня, учитывая решающее значение научно основанного мировоззрения, должна быть понята сверх-задача пребыть в слове. В слове - как логосе, в котором сопрягаются дольнее и горнее, естественное и духовное, материальное и идеальное (см. в тему - о бытии идейного мира, задающем пределы, которые образуют пространство для размещения идеального содержания в сознании).
Этим проблемам и возможностям, - как в концептуально-методологическом аспекте (=обретение духовного логоса), так и в аспекте экзистенциально-метафизическом (=обретение культуро-творческой субъектности), - посвящено множество материалов данного блога (см. коллекцию ссылок на проектно-аналитические циклы в трёх заглавных постах на его первой странице). Одна из формулировок, наиболее ёмко выражающая эти возможности и проблематику, и в то же время наиболее непосредственно относящаяся к разбираемым здесь вопросам, говорит о мировоззренческом (не)совершеннолетии (см., тоже предельно ёмко, новогодний материал, и там же, вначале, ссылки к наиболее релевантным выкладкам).
Надо заметить, есть какая-то грустная ирония в том, что, рассуждая над этими возможностями и проблемами, и при этом сталкиваясь с почти что полным отсутствием интереса к твоим выкладкам с этими рассуждениями, время от времени задаёшься вопросом о гранях, отделяющих недостаток зрелости у тебя самого от такового недостатка у тех, кого бы могла заинтересовать излагаемая тобой тематика и проблематика. И, для того чтобы выйти из затруднения, в своих выкладках, тоже время от времени, обращаешься к более зрелому опыту. Что хотелось бы предпринять и здесь.
Это - отчасти художественный, отчасти документальный опыт изложенный в произведении "Военный летчик" французского писателя и философа Антуана де Сент-Экзюпери. А также - опыт осмысления этого произведения в недавнем очерке цикла "О коммунизме и марксизме" С.Е. Кургиняна.
Экзюпери описывает пережитой в детстве опыт беспредельности, в котором им были испытаны ощущение вечности и гнева Божия. Далее писатель замечает, что, будучи испытанным в пределах маленького мирка ребёнка, это переживание становится недоступным ему, взрослому человеку, мчащемуся на военном самолёте и обозревающему мир с высоты десять тысяч метров.
Однако в самом опыте переживания этого противоречия Экзюпери обретает нечто связанное с той метафизически предельной мерой, постижение которой позволяет проникнуть к смыслопорождающему первоистоку человеческого бытия, как во внешнем пространстве этого бытия, так и в его внутреннем пространстве.
Я потерял ощущение беспредельности. Я слеп к беспредельности. Но в то же время я как бы жажду ее. И мне кажется, что тут я касаюсь какой-то общей меры всех человеческих устремлений.
Когда какая-нибудь случайность пробуждает в человеке любовь, то все в нем подчиняется этой любви и любовь даст ему ощущение беспредельности. Когда я жил в Сахаре, ночью у наших костров, бывало, появлялись арабы, предупреждая нас о грозящей опасности. И тогда пустыня оживала и обретала смысл. Эти вестники создавали ее беспредельность. Тем же одаряет и музыка, когда она прекрасна. И привычный запах старого шкафа, когда он пробуждает и оживляет наши воспоминания. Патетика - это и есть ощущение беспредельности.
А. де Сент-Экзюпери. Военный летчик. XIV.
И далее - о языке, как логосе, сопрягающем всё сущее, и именно в этой своей способности оказывающемся наиболее соразмерным опыту беспредельности. А также - о том, что этот опыт сосредотачивает для молчаливого внятия, составляющего как молитвенное обращение, так и научное исследование (см. в тему: молчание как условие возможности языка ответственности). Что именно в этом, внешне неподвижном, сосредоточении проявляется духовная культура - как живая энергия исторического восхождения Человека. И что дурная проповедь состязательного активизма (=индустриальный подход к социально-культурному пространству) выражает лишь бегство в никуда, тем самым свидетельствуя об отсутствии опыта беспредельности, а значит, о духовной обездвиженности, хаотизации и разрывании живой ткани человеческих отношений (то есть всё о той же идиотизации).
Но я понимаю также, что все, относящееся к человеку, нельзя ни сосчитать, ни измерить. Подлинная беспредельность не воспринимается глазом, она доступна только духу. Ее можно сравнить с языком, потому что язык связывает между собой все.
Мне кажется, теперь я лучше понимаю, что такое духовная культура. Духовная культура - это наследие верований, обычаев и знаний, накопленных веками, - иногда их трудно оправдать логически, но они содержат свое оправдание в самих себе, как дороги, если они куда-то ведут, потому что это наследие открывает человеку его внутреннюю беспредельность.
Дурная литература проповедовала нам бегство. Разумеется, пускаясь в странствия, мы бежим в поисках беспредельности. Но беспредельность нельзя найти. Она созидается в нас самих. А бегство никого никуда не приводило.
Если человеку, чтобы почувствовать себя человеком, нужно участвовать в состязании в беге, петь в хоре или воевать, то это уже узы, которыми он стремится связать себя с другими людьми и с миром. Но до чего же непрочны такие узы! Подлинная духовная культура целиком заполняет человека, даже если он неподвижен.
В каком-нибудь тихом городке, сквозь серую дымку дождливого дня я вижу калеку-затворницу, задумчиво сидящую у своего окошка. Что она есть? Что из нее сделали? О духовной культуре этого городка я буду судить по насыщенности ее внутренней жизни. Чего мы стоим, если вдруг становимся неподвижны?
Внутренняя жизнь молящегося доминиканца насыщена до предела. Человеком в полной мере он становится именно тогда, когда, простершись ниц, неподвижно застывает в молитве. Внутренняя жизнь Пастера, когда он, затаив дыхание, склоняется над своим микроскопом, насыщена до предела. В полной мере человеком Пастер становится именно тогда, когда наблюдает. Тут он идет вперед. Тут он спешит. Тут он шествует гигантскими шагами, хотя сам он неподвижен, и тут ему открывается беспредельность. Сезанн, безмолвно застывший перед своим этюдом, тоже живет бесценной внутренней жизнью. Человек в полной мере он именно тогда, когда молчит, всматривается и судит. Тогда его полотно становится для него бескрайним, как море.
Беспредельность, дарованная мне домом моего детства или моей комнатой в Орконте, беспредельность, постигнутая Пастером, благодаря тому что он увидел под микроскопом, беспредельность, открываемая поэмой, - все это хрупкие и неоценимые блага, которыми награждает только духовная культура, ибо беспредельность существует для духа, а не для глаз, и беспредельность непостижима без языка.
Но как вернуть смысл моему языку в час всеобщего хаоса?...
А. де Сент-Экзюпери. Указ. соч. Там же.
Вот этот, завершающий цитату, вопрос. Адресуясь к смыслопорождающим потенциалам логоса и к тому замешательству, которое возникает при попытках реализовать эти потенциалы в ситуации всеобщего хаоса, этот вопрос чрезвычайно точно выражает самое существо вызовов пост-индустриального идиотизма.
Отталкиваясь от этого вопроса, обратимся к изложенному в цикле "О коммунизме и марксизме" опыту экзистенциально-метафизической рефлексии на проникновенные свидетельства Экзюпери об опыте беспредельности.
Ключевым в этой рефлексии является осмысление проблемы расчеловечивающей инфантилизации, захватывающей уже не отдельные группы, но большие слои общества. В связи с чем, именно в инфантилизации усматривается специфика экзистенциально-метафизического отчуждения общества на данном этапе (в отличие от классически индустриальных трендов отчуждения через эксплуатацию).
В этом ключе, автор цикла увязывает переживание человеком беспредельности во внутреннем пространстве своего бытия и временну́ю динамику становления человеком. Именно в этом увязывании фиксируется духовно-экзистенциальная энергия, составляющая обретение мировоззренческого совершеннолетия. Поэтому, точнее будет говорить о том, что в этом концептуальном увязывании выражается то, как человек увязывает элементы самого́ своего жизненного опыта - в само́м реальном процессе своего бытия-становления. А также - с какими реальными опасностями сталкивается человек на этом пути. Соответственно - какова экзистенциально-метафизическая подоплека процессов инфантилизации в современном (пост-индустриальном) обществе.
Отправляясь в описании этих процессов от опыта изложенного в "Военном летчике" Экзюпери, свой рефлексивный опыт Кургинян оформляет в виде следующей модели.
Настоящее детство, оно же - детство-1 - это бесконечный резервуар новых откровений, возникающих у вспоминающего это детство взрослого человека. Отключить от этого резервуара - задача тех, кто или компрометирует детство, в том числе и через его фрейдистское упрощение, или низводит детство к той или иной совокупности сюсюканий. Человек не имеет права оборвать связь со своим детством-1, ту связь, которую столь ярко и глубоко описал Экзюпери в своем «Военном летчике» (кстати, в своем наиболее знаменитом и детству полностью посвященном «Маленьком принце» Экзюпери описал эту связь гораздо хуже).
Но ведь настоящее детство нельзя оторвать от взрослости. Потому что настоящее детство до предела наэлектризовано предощущением этой взрослости и замечательных даров, которые она в себе содержит. Травмы начинаются тогда, когда это предощущение оказывается обмануто. Но нет и не может быть настоящего детства, оно же - детство-1, без этих ожиданий даров взрослости - новых открытий, вхождения в новые миры и так далее.
Детство-2 - это нечто совсем другое. Взрослый человек (возможно, вполне молодой, но уже именно взрослый) стремится вернуться в детство. Но то детство-2, в которое он может вернуться, радикальнейшим образом отличается от детства-1. Потому что оно заведомо лишено устремленности во взрослость, то есть лишено настоящего стратегического будущего. А значит, оно лишено и внутренней беспредельности, а также того, что только эта внутренняя беспредельность может подарить: полноты, судьбы, миссии, счастья, преодоления, пути.
И давайте не будем сетовать на инфантильность. Потому что, между прочим, инфантильность инфантильности рознь. Если человек бережет детство с тем, чтобы не оказаться в мертвой взрослости, лишенной всего, что я выше перечислил в силу оторванности от внутренней беспредельности, то в каком-то смысле он прав. Его правота сопряжена с огромными потерями и в итоге может обернуться полной несостоятельностью, проигрышем судьбы и жизни и даже безумием. Но все эти крайне негативные последствия порождены справедливым отказом человека от взрослости, лишенной того, что было обещано.
С. Кургинян. О коммунизме и марксизме - 70 // Суть времени. № 214 от 8 февраля 2017 г.
Так вот, соединяя элементы этой экзистенциально-метафизической модели с вышеизложенной проблематизацией феномена свободы в ключе (пост)индустриальной тематики и проблематики, резюмируем этот совокупный опыт следующим образом.
Сначала, коротко, о пост-индустриальных вызовах.
Инфантилизация, как тот процесс, который влечёт людей в детство-2, собственно и реализует постиндустриальный "идеал цивилизации Сознания", населенной "просвещенно-эгоистическими личностями без тел". Наиболее ярко выраженные проявления этого процесса мы наблюдаем в происходящих на наших глазах событиях мировой политики. Ещё не вполне отчётливо ясно, какова, в целом, стратегия нового проекта США и, особенно, какова, в действительности, мировоззренческая основа проектных решений по ключевым вопросам всемирно-политической повестки. Но мы уже наблюдаем реакцию противников этого проекта на те тренды, которые уже заявлены новым президентом Америки. По сути, это неоиндустриализационные тренды. И, будучи таковыми, они встречают противодействие людей, в поведении которых прочитывается стремление высвободиться от всего, к чему обязывает духовно-экзистенциальная укоренённость в детстве-1.
Теперь, поясняя существо этой укоренённости, несколько более развёрнуто - об экзистенциально-метафизических основаниях сверх-индустриального прорыва.
Ещё раз укажем и акцентируем тот принципиальный момент, что в модели Кургиняна отчётливо и структурно обозначена связь пространственных характеристик человеческого бытия с его временно́й динамикой. Получаемый вначале жизненного пути опыт беспредельного, помимо того, что он связан с отсутствием сложившейся картины мира, одновременно, в силу этого же естественного обстоятельства, является, по сути, опытом встречи Бытия.
Мир, как целокупность всего сущего, как предметно-наличествующая реальность, определён всегда и во всём - от конкретно окружающей взаимосвязи вещей и дел до самых предельных оснований, составляющих сущность этих вещей и суть этих дел. Однако, мир не просто предметно наличествует, но бытийствует, всегда встречая нас как жизненная и исторически свершающаяся реальность. Это бытийствование и есть сама беспредельность. Которая пронизывает всё составляющее мир сущее, включая и нас самих.
Мы же - как принадлежащие тому роду сущего, самый способ бытия которого состоит в понимании бытия всякого сущего и Бытия в целом, - наиболее непосредственным образом причастны этой беспредельности. Именно эта понимающая причастность составляет то предельное нашего существа, что связано с поиском смысла. И смысла своего пребывания в жизненно-историческом мире, и Смысла Бытия в целом, и тех Высших Смыслов, к реализации которых устремлено свершение Истории (см. по теме: _бытийно-историческая пред-структура вопрошания/свидетельствования_).
Детство же, именно как детство-1, дарит нам опыт бытийной беспредельности - для того чтобы мы делали её предельным основанием своего жизненного пути, получаемого на этом пути опыта и совершаемых на этом пути поступков. И тем самым, делая свою жизнь осмысленной историей, участвовали в исторической Судьбе своего народа и в реализации его метаисторического Предназначения в истории человеческого рода. И насколько мы действительно и всерьёз укореняемся в том судьбоносно-предназначенном, что дарит нам детство, настолько мы действительно становимся мировоззренчески совершеннолетними. Что, в свою очередь, является условием возможности обретения духовной зрелости.
И в целом, это - путь в царство свободы. Путь пробуждения и раскрепощения высших творческих способностей в каждом человеке. Путь, на котором всё то, что призвано служить средством, в том числе средством, составляющим техносферу, всё это задействуется и совершенствуется, строго следуя тому посылу, который диктуется сверхзадачей этих раскрепощения и пробуждения.
До встречи в СССР!