из статьи Вл. Френкеля
Рильке и Пастернак: особенности перевода
... перейдем к стихотворению Рильке в переводе и Пастернака, и Куприянова, которое будет предметом нашего рассмотрения. Это - стихотворение Der Lesende. Мы не будем анализировать его целиком, нам важно его окончание. Но сначала - несколько слов о названии. У Пастернака оно называется За книгой. У Куприянова - Над книгой. Не думаю, что название, принятое Куприяновым, корректно, поскольку это просто слегка видоизмененное название, данное Пастернаком. Если бы в немецком оригинале стояло что-нибудь вроде An dem Buch (хотя я не уверен, что по-немецки так можно сказать), то все было бы в порядке: два переводчика перевели одно и то же название немного по-разному. Но в оригинале стихотворение называется Der Lesende, что в переводе буквально: Читающий. То есть Пастернак назвал стихотворение иначе, чем Рильке (для перевода это в порядке вещей), и Куприянов мог либо буквально перевести название подлинника, либо придумать свое, отличное и от Рильке, и от Пастернака. Но это, в конце концов, не главное. Перейдем к самому стихотворению Рильке.
Прочтем стихотворение с начала:
Ich las shon lang. Seit dieser Nachmittag,
mit Regen rauschend, an den Fenstern lag.
Vom Winde drau?en h?rte ich nichts mehr:
mein Buch war schwer.
Подстрочный перевод:
Я уже долго читал. С этого полдня,
с шумящим дождем, падающим на окна.
Я больше не слышал ветра снаружи:
моя книга была тяжела.
Перевод Пастернака:
Я зачитался. Я читал давно,
С тех пор, как дождь пошел хлестать в окно,
Весь с головою в чтение уйдя,
Не слышал я дождя.
Перевод Куприянова:
Я все читал. Уже в теченье дня
прошли дожди незримо для меня.
Я только с книгой был наедине,
понятной не вполне.
Нельзя сказать, что перевод Куприянова плох. Наоборот - он более точен. Если, правда, не считать первых слов. Ведь я все читал можно понять и как я читал все время (что и хотел сказать Куприянов), и как: я читал все.
Но перевод Пастернака является… более естественным, что ли. Да, я согласен с Куприяновым, что в нем более отражена поэтика Пастернака, чем Рильке. То есть, если бы Рильке был Пастернаком, он писал бы так. Или, иначе говоря: это Рильке, переведенный не просто на русский язык, а именно на русский язык Пастернака. Все так. Но Рильке, когда он пишет как Рильке, а не как Пастернак, является в той же мере естественным - на своем языке, то есть на немецком языке Рильке. А перевод Куприянова, более точный, чем Пастернака, этой естественности не передает. Мы, читая Рильке в переводе Куприянова, ни на минуту не забываем, что это перевод с немецкого, и поэтому как бы прощаем этому переводу не совсем естественные для русского языка фразы, как: я все читал… или: понятной не вполне.
Да, переводчик имеет на это право - показать, что это именно перевод, а не оригинальное стихотворение по-русски, но Пастернак этим правом пользоваться не хочет: ему важнее другое. Что же именно? Тот тон стихотворения, о котором писал Пастернак? Да, это, но не только - как я предполагаю.
Заглянем в окончание стихотворения Рильке. Повторю еще раз: у Куприянова отличный перевод, в котором сохранено главное, о чем и Пастернак писал - прозаические детали быта, природы, придающие стихотворению убедительность, зримость и одновременно значимость. Вот хотя бы такие строки из перевода Куприянова, которые можно поставить рядом со строками Пастернака, и они по меньшей мере не проиграют:
и время шло, отстав от бытия,
и вдруг застыло: вспыхнула страница,
и вместо слов, в которых жил и я,
горит закат и в каждой строчке длится.
Соответственно, у Пастернака:
Я вглядывался в строки, как в морщины
Задумчивости, и часы подряд
Стояло время или шло назад.
Как вдруг я вижу, краскою карминной
В них набрано: закат, закат, закат.
Но вот в конце… Сейчас мы к этому перейдем. Стихотворение Рильке кончается так:
…und hier und dort ist alles grenzenlos;
nur da? ich mich noch mehr damit verwebe,
wenn meine Blicke an die Dinge passen
und an die ernste Einfachheit der Massen, -
da w?chst die Erde ?ber sich hinaus.
Den ganzen Himmel scheint sie zu umfassen:
der erste Stern ist wie das letzte Haus.
Подстрочный перевод:
…и здесь, и там все безгранично;
только если я еще больше проникну в это,
когда мой взгляд будет соответствовать реальности
и серьезным простым громадам, -
тогда земля перерастет себя.
Она охватит весь небосвод:
первая звезда - как будто последний дом.
Перевод Пастернака:
Но надо глубже вжиться в полутьму
И глаз приноровить к ночным громадам,
И я увижу, что земле мала
Околица, она переросла
Себя и стала больше небосвода,
И крайняя звезда в конце села
Как свет в последнем домике прихода.
Перевод Куприянова:
…и значит, все пространства лишено.
Но вникну в ночь, и прояснится снова
величие вещей после захода,
и вдумчивая простота народа -
земля себя перерастет тогда,
и встанут в ряд за кромкой небосвода
последний дом и первая звезда.
В общем, особенности обоих переводов, отмеченные нами, сохраняются и здесь. Правда, надо бы отметить две досадные ошибки Куприянова. После захода - понятно, что имеется в виду заход солнца, но по-русски так не говорят. Или: заход солнца, или: закат, можно без дополнения. И еще: переводчик напрасно понял слово Massen как народ. Это по-русски, вернее, по-советски народ обзывают массами, по-немецки народ: Volk. А в данном случае Massen означает просто нечто массивное, громады, как у Пастернака.
Но наше внимание будет сосредоточено на другом: на двух последних строках перевода Пастернака и последней - Куприянова. И то, и другое соответствует последней строке стихотворения Рильке. Конечно, у Пастернака более вольный перевод: у Рильке нет ни конца села, ни света в последнем домике прихода. Перевод Куприянова лишнего не добавляет. И почти точно воспроизводит последнюю строку оригинала. Хотя именно почти.
Но прав все же Пастернак. Например, в том, что слово последний по-русски многозначно: это и последний в ряду, и последний во времени, и никчемный... Но по-немецки letzte - это именно крайний, последний в ряду. Пастернак это учитывает и добавляет конец села, домик прихода и свет в нем. Да, окончание стихотворение делается более многословным, обрастает деталями, но эти детали необходимы. То, что для немецкого читателя было само собой разумеющейся картиной при словах последний дом, для русского читателя нуждалось в пояснении, к тому же уточнявшем именно европейский, немецкий сельский пейзаж. Но главное - все же в другом.
Перевод Пастернака:
И крайняя звезда в конце села
Как свет в последнем домике прихода.
Перевод Куприянова:
последний дом и первая звезда.
Казалось бы, то же самое, но у Пастернака, в соответствии с Рильке, - союз как. У Куприянова - и. В этом - суть. Самое важное Пастернак сохраняет, Куприянов - не замечает, считает неважным, поскольку не видит именно ту часть миросозерцания обоих поэтов, которая их и роднит. У Рильке вселенная, мироздание начинается прямо за порогом дома, пусть в данном случае - за порогом последнего дома. Поэтому почти все равно - что там светит: первая звезда или свет в окне этого дома. Вселенная, вечность - здесь, рядом, в повседневном обиходе, в живой человеческой жизни. Вот почему так важно сравнение - союз как. Тогда картина наполняется философским смыслом. А с союзом и получается только пейзаж, и ничего более: дом, звезда.
У Рильке этот мотив неоднократно повторяется. Например, в стихотворении из Часослова:
In diesem Dorfe steht das letzte Haus
so einsam wie das letzte Haus der Welt.
Подстрочный перевод:
В этой деревне стоит последний дом,
одинокий, как последний дом в мире.
А дальше читаем:
Das kleine Dorf ist nur ?bergang
zwischen zwei Weiten…
Подстрочный перевод:
Маленькая деревня - только переход
между двумя мирами…
Вселенная - рядом, и вечность - во временном. Но ведь то же мы видим и у Пастернака, в стихотворении Степь:
Тенистая полночь стоит на пути,
На шлях навалилась звездами,
И через дорогу за тын перейти,
Нельзя, не топча мирозданья.
Это из книги Сестра моя - жизнь, написано в 1918 году. А через тридцать пять лет, в 1953 году поэт говорит о том же, хотя уже другим языком:
ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ
Вытянись вся в длину,
Во весь рост
На полевом стану
В обществе звезд.
Незыблем их порядок.
Извечен ход времен.
Да будет так же сладок
И нерушим твой сон.
В Докторе Живаго все это будет выражено в таких, например, словах, что общение между смертными бессмертно, а также, что все происходящее совершается не только на земле… а еще в чем-то другом, в том, что одни называют Царством Божиим, а другие - историей, а третьи - еще как-нибудь.
А в Стихотворениях Юрия Живаго мы встречаем строки, уже прямо отсылающие нас к Рильке, к его образу вселенной, граничащей с нашей повседневной жизнью:
Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.
(Гефсиманский сад)
Не забудем, что место и время действия здесь евангельские: моление о Чаше и добровольная жертва Христа, то есть тот перекресток, где пересекаются земное и небесное, чтобы уже и дальше, в человеческой истории, быть нераздельными:
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко Мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
Вот какой глубокий смысл может нести в стихах один только небольшой союз: как. Таким образом, перевод, даже отлично сделанный, но не учитывающий главную черту миросозерцания поэта, может оказаться ошибочным.
Источник - https://www.kreschatik.kiev.ua/49/27.htm
... перейдем к стихотворению Рильке в переводе и Пастернака, и Куприянова, которое будет предметом нашего рассмотрения. Это - стихотворение Der Lesende. Мы не будем анализировать его целиком, нам важно его окончание. Но сначала - несколько слов о названии. У Пастернака оно называется За книгой. У Куприянова - Над книгой. Не думаю, что название, принятое Куприяновым, корректно, поскольку это просто слегка видоизмененное название, данное Пастернаком. Если бы в немецком оригинале стояло что-нибудь вроде An dem Buch (хотя я не уверен, что по-немецки так можно сказать), то все было бы в порядке: два переводчика перевели одно и то же название немного по-разному. Но в оригинале стихотворение называется Der Lesende, что в переводе буквально: Читающий. То есть Пастернак назвал стихотворение иначе, чем Рильке (для перевода это в порядке вещей), и Куприянов мог либо буквально перевести название подлинника, либо придумать свое, отличное и от Рильке, и от Пастернака. Но это, в конце концов, не главное. Перейдем к самому стихотворению Рильке.
Прочтем стихотворение с начала:
Ich las shon lang. Seit dieser Nachmittag,
mit Regen rauschend, an den Fenstern lag.
Vom Winde drau?en h?rte ich nichts mehr:
mein Buch war schwer.
Подстрочный перевод:
Я уже долго читал. С этого полдня,
с шумящим дождем, падающим на окна.
Я больше не слышал ветра снаружи:
моя книга была тяжела.
Перевод Пастернака:
Я зачитался. Я читал давно,
С тех пор, как дождь пошел хлестать в окно,
Весь с головою в чтение уйдя,
Не слышал я дождя.
Перевод Куприянова:
Я все читал. Уже в теченье дня
прошли дожди незримо для меня.
Я только с книгой был наедине,
понятной не вполне.
Нельзя сказать, что перевод Куприянова плох. Наоборот - он более точен. Если, правда, не считать первых слов. Ведь я все читал можно понять и как я читал все время (что и хотел сказать Куприянов), и как: я читал все.
Но перевод Пастернака является… более естественным, что ли. Да, я согласен с Куприяновым, что в нем более отражена поэтика Пастернака, чем Рильке. То есть, если бы Рильке был Пастернаком, он писал бы так. Или, иначе говоря: это Рильке, переведенный не просто на русский язык, а именно на русский язык Пастернака. Все так. Но Рильке, когда он пишет как Рильке, а не как Пастернак, является в той же мере естественным - на своем языке, то есть на немецком языке Рильке. А перевод Куприянова, более точный, чем Пастернака, этой естественности не передает. Мы, читая Рильке в переводе Куприянова, ни на минуту не забываем, что это перевод с немецкого, и поэтому как бы прощаем этому переводу не совсем естественные для русского языка фразы, как: я все читал… или: понятной не вполне.
Да, переводчик имеет на это право - показать, что это именно перевод, а не оригинальное стихотворение по-русски, но Пастернак этим правом пользоваться не хочет: ему важнее другое. Что же именно? Тот тон стихотворения, о котором писал Пастернак? Да, это, но не только - как я предполагаю.
Заглянем в окончание стихотворения Рильке. Повторю еще раз: у Куприянова отличный перевод, в котором сохранено главное, о чем и Пастернак писал - прозаические детали быта, природы, придающие стихотворению убедительность, зримость и одновременно значимость. Вот хотя бы такие строки из перевода Куприянова, которые можно поставить рядом со строками Пастернака, и они по меньшей мере не проиграют:
и время шло, отстав от бытия,
и вдруг застыло: вспыхнула страница,
и вместо слов, в которых жил и я,
горит закат и в каждой строчке длится.
Соответственно, у Пастернака:
Я вглядывался в строки, как в морщины
Задумчивости, и часы подряд
Стояло время или шло назад.
Как вдруг я вижу, краскою карминной
В них набрано: закат, закат, закат.
Но вот в конце… Сейчас мы к этому перейдем. Стихотворение Рильке кончается так:
…und hier und dort ist alles grenzenlos;
nur da? ich mich noch mehr damit verwebe,
wenn meine Blicke an die Dinge passen
und an die ernste Einfachheit der Massen, -
da w?chst die Erde ?ber sich hinaus.
Den ganzen Himmel scheint sie zu umfassen:
der erste Stern ist wie das letzte Haus.
Подстрочный перевод:
…и здесь, и там все безгранично;
только если я еще больше проникну в это,
когда мой взгляд будет соответствовать реальности
и серьезным простым громадам, -
тогда земля перерастет себя.
Она охватит весь небосвод:
первая звезда - как будто последний дом.
Перевод Пастернака:
Но надо глубже вжиться в полутьму
И глаз приноровить к ночным громадам,
И я увижу, что земле мала
Околица, она переросла
Себя и стала больше небосвода,
И крайняя звезда в конце села
Как свет в последнем домике прихода.
Перевод Куприянова:
…и значит, все пространства лишено.
Но вникну в ночь, и прояснится снова
величие вещей после захода,
и вдумчивая простота народа -
земля себя перерастет тогда,
и встанут в ряд за кромкой небосвода
последний дом и первая звезда.
В общем, особенности обоих переводов, отмеченные нами, сохраняются и здесь. Правда, надо бы отметить две досадные ошибки Куприянова. После захода - понятно, что имеется в виду заход солнца, но по-русски так не говорят. Или: заход солнца, или: закат, можно без дополнения. И еще: переводчик напрасно понял слово Massen как народ. Это по-русски, вернее, по-советски народ обзывают массами, по-немецки народ: Volk. А в данном случае Massen означает просто нечто массивное, громады, как у Пастернака.
Но наше внимание будет сосредоточено на другом: на двух последних строках перевода Пастернака и последней - Куприянова. И то, и другое соответствует последней строке стихотворения Рильке. Конечно, у Пастернака более вольный перевод: у Рильке нет ни конца села, ни света в последнем домике прихода. Перевод Куприянова лишнего не добавляет. И почти точно воспроизводит последнюю строку оригинала. Хотя именно почти.
Но прав все же Пастернак. Например, в том, что слово последний по-русски многозначно: это и последний в ряду, и последний во времени, и никчемный... Но по-немецки letzte - это именно крайний, последний в ряду. Пастернак это учитывает и добавляет конец села, домик прихода и свет в нем. Да, окончание стихотворение делается более многословным, обрастает деталями, но эти детали необходимы. То, что для немецкого читателя было само собой разумеющейся картиной при словах последний дом, для русского читателя нуждалось в пояснении, к тому же уточнявшем именно европейский, немецкий сельский пейзаж. Но главное - все же в другом.
Перевод Пастернака:
И крайняя звезда в конце села
Как свет в последнем домике прихода.
Перевод Куприянова:
последний дом и первая звезда.
Казалось бы, то же самое, но у Пастернака, в соответствии с Рильке, - союз как. У Куприянова - и. В этом - суть. Самое важное Пастернак сохраняет, Куприянов - не замечает, считает неважным, поскольку не видит именно ту часть миросозерцания обоих поэтов, которая их и роднит. У Рильке вселенная, мироздание начинается прямо за порогом дома, пусть в данном случае - за порогом последнего дома. Поэтому почти все равно - что там светит: первая звезда или свет в окне этого дома. Вселенная, вечность - здесь, рядом, в повседневном обиходе, в живой человеческой жизни. Вот почему так важно сравнение - союз как. Тогда картина наполняется философским смыслом. А с союзом и получается только пейзаж, и ничего более: дом, звезда.
У Рильке этот мотив неоднократно повторяется. Например, в стихотворении из Часослова:
In diesem Dorfe steht das letzte Haus
so einsam wie das letzte Haus der Welt.
Подстрочный перевод:
В этой деревне стоит последний дом,
одинокий, как последний дом в мире.
А дальше читаем:
Das kleine Dorf ist nur ?bergang
zwischen zwei Weiten…
Подстрочный перевод:
Маленькая деревня - только переход
между двумя мирами…
Вселенная - рядом, и вечность - во временном. Но ведь то же мы видим и у Пастернака, в стихотворении Степь:
Тенистая полночь стоит на пути,
На шлях навалилась звездами,
И через дорогу за тын перейти,
Нельзя, не топча мирозданья.
Это из книги Сестра моя - жизнь, написано в 1918 году. А через тридцать пять лет, в 1953 году поэт говорит о том же, хотя уже другим языком:
ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ
Вытянись вся в длину,
Во весь рост
На полевом стану
В обществе звезд.
Незыблем их порядок.
Извечен ход времен.
Да будет так же сладок
И нерушим твой сон.
В Докторе Живаго все это будет выражено в таких, например, словах, что общение между смертными бессмертно, а также, что все происходящее совершается не только на земле… а еще в чем-то другом, в том, что одни называют Царством Божиим, а другие - историей, а третьи - еще как-нибудь.
А в Стихотворениях Юрия Живаго мы встречаем строки, уже прямо отсылающие нас к Рильке, к его образу вселенной, граничащей с нашей повседневной жизнью:
Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.
(Гефсиманский сад)
Не забудем, что место и время действия здесь евангельские: моление о Чаше и добровольная жертва Христа, то есть тот перекресток, где пересекаются земное и небесное, чтобы уже и дальше, в человеческой истории, быть нераздельными:
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко Мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
Вот какой глубокий смысл может нести в стихах один только небольшой союз: как. Таким образом, перевод, даже отлично сделанный, но не учитывающий главную черту миросозерцания поэта, может оказаться ошибочным.
Источник - https://www.kreschatik.kiev.ua/49/27.htm