Приквел к "Сокровищу". Часть 8. Окончание.
Из-за высокого уровня преступности кау и прочие расы номзе были частично изолированы от сообщества Ойкумены, и законы к ним применялись иные. Поняв, что исправить что-либо в их строе невозможно, Совет разрешил им жить по собственным правилам, но строго пресекал распространение этих правил на остальных обитателей мира. За преступление против иной расы, даже невольное, их наказывали строже, следили за ними чаще, зато выше ценили тех, кто смог начать мыслить по-другому.
Отравление юджи, да еще и душеносца, тянуло на «вышку» и требовало особого внимания: искать богачку-мафиози на перенаселенных колониях номзе было еще той задачей. Выдав Йинре маячок, сердобольный полицейский решал две проблемы одним махом: и дело скорее закрыть, и старой знакомой помочь. Судя по виду орионки, убитый был для нее существом более чем близким.
Странно только, что у нее какие-то дела нашлись поважнее, по которым еще мотаться надо. Но серебряный датчик показывал, что она не врет, и оставалось ей только сочувствовать. Тяжело все-таки быть наемником, даже самым известным: все равно для заказчика ты живая вещь. Вроде жиголо.
Долго выяснять обстоятельства и опрашивать кого-то, кроме хозяина, толку не было, и сержант Томас решил не тревожить невесту покойного, тем более что на момент преступления свидетелем она быть не могла. Серебряный датчик сильно упрощал работу следователя: обмануть живой металл невозможно ни полуправдой, ни недоговорками, ни интонацией. Он еще и показывал, правду или истину говорит существо - если ты уверен в одном, а на самом деле все было не так, серебро тоже даст знать. Ни тебе перекрестных допросов, как по старинке, ни гипнотических сеансов, ни детекторов лжи. Жалко, что серебро не могло само рассказывать, что где произошло и кто в этом виноват. Анализировать информацию и работать с ней все равно приходилось.
В этом же деле все понятно: некая мафиози захотела прикончить соперницу и каким-то хитрым образом подсунула ей травленое бухло - кау подозрительны друг к другу. Заодно нечаянно отравился несчастный мальчик, на встречу с которым оная соперница захватила бутылку. Выискивать эту мафиози будет главная пострадавшая - по удачному стечению обстоятельств, блестящая наемница. Консультировать будет другая наемница - специалист по ядам. Нет, отравила не она, и это хорошо, поскольку сдавать заказчика наемник не имеет права, если сам заказчик не нарушил правила найма. Так что его, Томаса, дело - отдыхать и ждать новостей. Ну, и другими случаями заниматься. И да - надо снабдить орионку сведениями из того отдела, который занимается убитой кау.
А, вот и выяснилось, что за дела у этой орионки - невеста улетает к своим родичам и берет ее с собой. Им обеим не мешает прийти в себя после такого.
И что за парень такой - жить с двумя сразу… Хоть бы свадьбы подождал, а там уже любовницу заводил… Хотя эти душеносцы - кто их разберет?
Эи тревожно вглядывалась в ауру Йинры. За все время полета юджи не произнесла ни слова - оно и понятно, шок - однако при этом настолько закрылась в себе, что даже ирида не могла прочитать ее. А когда она хоть немного открывалась, виделся совершенный бред: очевидно, Йинре так не хотелось отпускать образ М’вата, что он мешался с ее собственной энергией. Казалось, в ней живут одновременно две души, которые она отчаянно старается вместить в одно тело, совершенно для этого не приспособленное. Это - как у них говорится? - две ноги в одну штанину. Неудобно и нелепо.
Где теперь М’ват? Почему не позволил отнести его душу домой? Он так будет не один месяц добираться на попутных воспоминаниях. Думает прогуляться по своим картинам? Они повидали мест во вселенной куда больше, чем он сам, так что очень может быть.
Она еще раз попыталась поговорить с юджи, но с каждым словом стала тонуть в ее переливчатой, двойной ауре. Может, родные правы: Эи еще слишком молода для взрослых душ? К тому же орионка временами бредила, сталкивая при этом собственную личность с навязчивыми воспоминаниями.
Внезапно она уловила, что часть слов этой бессвязной речи явно обращены к ней, и орионка говорит их через силу. Голос Йинры срывался, фразы оставались без окончаний, будто ее донельзя смущало собственное существование.
- … я специально!..
Эи напряженно прислушивалась, но знакомые слова гасли, как фонарики на ветру.
- Хорошо, хорошо, я и так стараюсь, - отчетливо произнесла орионка самой себе, ласково и печально. Потом неловко кивнула и с огромным трудом подняла голову, встретившись взглядом с иридой.
Эи вскрикнула. В глубине ультрамариновых глаз Йинры играл знакомый багровый огонек, и она горьким шепотом произнесла:
- …я просто хотел подольше побыть с ней, с тобой-то я буду теперь всегда!
_____
На Рафаиле днем жарко, а ночью холодно. Настолько холодно, что будь здесь вода, она превращалась бы в лед почти сразу после заката. И неповоротливые местные броненосцы даже не пытаются спрятаться или впадать в спячку - они умирают полностью, а утром просыпаются с другим тельцем и другим, пусть и самым простым сознанием внутри. Так заведено - они не помнят ни норы, из которой вышли, ни цели, до которой не дошли, ни самого вчерашнего дня. Выплевывают каменным внешним ртом дохлое вчерашнее существо и отправляются искать еду, чтобы обогревать внутри зародыш на завтра. Кончатся зародыши - умрет весь броненосец, итак многажды мертвый, себя не помнящий.
Самая гадкая и болезненная смерть - от холода. Кровь распадается на составные части, и одна каменеет в жилах, разрывая их, а вторая вытекает сквозь разрывы, не оставляя юджи никаких шансов.
Одна душа вытекла и осталась там, где ей место, а вторая окаменела - а она все жива, но это же поправимо…
Раз… раз…
Клинок полетел под ноги из оцепеневших пальцев. Йинра подобрала его двумя руками, но он снова выпал, оцарапав сползающую кожу. Куда - уже не понять, вокруг так темно, что перед глазами плавают огненные точки, вспышки, волны - как на плавящемся металлическом зеркале.
Зеркале, в котором теперь никого не видно.
В котором пустота, как на той картине М’вата, куда не вписывался ни один известный ему предмет.
Но ведь что-то же вписалось. А она так и не увидела, что.
Ей стало горячо внутри, как теплокровному землянину. Она нашарила онемевшими руками кинжал, кое-как впихнула его в ножны и, спотыкаясь, наугад кинулась к кораблю.
Отогревалась она прямо по дороге, включив «печку» на максимум - благо, юджианские звездолеты к этому приспособлены. На передатчике светились ряды цифр - штук восемь пропущенных вызовов. Ольга, заказчики, Томас, опять Ольга, Торо, тетя Офра и даже Эи. Черт, она же улетела от иридов, не попрощавшись - рванула сразу откручивать бошки в порыве мести, а потом - на похороны.
А нужно ли ему все это? Зачем ему эти мертвецы, зачем ему мертвая она?
Тем более что есть еще те, кому она нужна живой, пусть они этого и не признают.
О чем она вообще думала?
Так, к черту заказчиков - потерпят. Она набрала держателя «ласкового дома».
Тот совершенно искренне ей обрадовался, аж глаза запутались поначалу.
- Хег, дай мне ключи от комнаты, - бесцеремонно потребовала она. - Я буду часов через двенадцать.
- Пожалуйста, пожалуйста, госпожа Йин-ра… - забормотал хозяин. - Я там ничего не трогал.
- Вот и славно.
Он говорил правду - даже передатчик валялся там, где его уронил обессилевший М’ват после попытки найти эту… Исси. Мать и сестра его не представляли, где он жил, и не являлись за вещами. Им не до того сейчас. Вообще, у них семья какая-то несемейная, не юджианская. И в этом они похожи…
На кухне тоже все по-прежнему - если не считать бутылки вина, отправленной на экспертизу. А вот в мастерскую она давно не заходила.
Там было почти пусто - все картины он отправил на выставку, где последнюю неделю, понятное дело, аншлаг. И только свежеоконченный натюрморт стоял в углу комнатки, накрытый знакомым белым платком, словно тяжелораненый.
Она осторожно сняла ткань.
Кто-то будто прорубил стену и показал ей соседнюю комнату. Туалетный столик, занавеси, радужный ряд флакончиков, отражение в зеркале - все это было точным и реальным, но непривычно холодным, стеклянным, искусственным. И таким же холодным изяществом светилась посередине глянцевая бирюзовая бабочка, севшая на край бокала с багровым вином. Того самого бокала. Он купил его недели за две до смерти.
Но привлекла ее внимание вовсе не бабочка и даже не злополучное, пророчески нарисованное вино.
У ножки бокала свернулась ящерка - не настоящая, а серебряная брошка с искристыми глазами, сделанными из крохотных сапфиров. И ящерка эта, несмотря на всю вычурность исполнения и явную застежку на мордочке, казалась живее всего изображенного разом. Застывший металл мог в любой момент задвигаться, становясь причудливой плотью, подобно как живое серебро отрывается от пустоты, чтобы дать жизнь новой галактике...
«Натюрморт с надеждой» - гласили две подписи: на инге внизу и по-юджиански - слева, замаскированная под плетение на занавеси.
Йинра долго разглядывала полотно, то уходя в воспоминания, то забегая вперед, в полузатертые горем мечты и планы, и этот маятник заворожил ее, с трудом отпустив назад в настоящее. Не слишком понимая, зачем, она перерыла все комнаты в поисках таинственной брошки.
Нет нигде. И не было ее, скорее всего. Наверное, хотел подарить. Он иногда называл ее серебряной ящеркой - рассказывал, что такие живут у землян в пустынях.
Она подошла к зеркалу, на котором по юджианскому обычаю сбоку были прицеплены алые волосы покойника. Йинра сама заплетала их в косу накануне похорон, заодно обрезав свои и повесив рядом. Местные юджи отговаривали ее: мол, не к добру себя с мертвым равнять.
Теперь же она поняла, что этого мало. Забрав одной рукой непослушную челку, она несколько раз провела по ней кухонным ножом, срезая почти под корень. Потом обмотала получившийся пучок несколькими алыми волосками, вытащенными из косы. Короткий конец этой кисточки она окунула в янтарный клей, которым художник закреплял холсты на рамах. Подсушив, орионка привязала ее к рукояти кинжала.
И, вытащив свой передатчик, набрала номер.
- Господин Ма-и-Шаэл? Это Йин-ра Орон-и-тул. Да, та самая. У меня есть для Вас предложение. Я хочу выкупить Южный дом Искусства. Под музей…
Отравление юджи, да еще и душеносца, тянуло на «вышку» и требовало особого внимания: искать богачку-мафиози на перенаселенных колониях номзе было еще той задачей. Выдав Йинре маячок, сердобольный полицейский решал две проблемы одним махом: и дело скорее закрыть, и старой знакомой помочь. Судя по виду орионки, убитый был для нее существом более чем близким.
Странно только, что у нее какие-то дела нашлись поважнее, по которым еще мотаться надо. Но серебряный датчик показывал, что она не врет, и оставалось ей только сочувствовать. Тяжело все-таки быть наемником, даже самым известным: все равно для заказчика ты живая вещь. Вроде жиголо.
Долго выяснять обстоятельства и опрашивать кого-то, кроме хозяина, толку не было, и сержант Томас решил не тревожить невесту покойного, тем более что на момент преступления свидетелем она быть не могла. Серебряный датчик сильно упрощал работу следователя: обмануть живой металл невозможно ни полуправдой, ни недоговорками, ни интонацией. Он еще и показывал, правду или истину говорит существо - если ты уверен в одном, а на самом деле все было не так, серебро тоже даст знать. Ни тебе перекрестных допросов, как по старинке, ни гипнотических сеансов, ни детекторов лжи. Жалко, что серебро не могло само рассказывать, что где произошло и кто в этом виноват. Анализировать информацию и работать с ней все равно приходилось.
В этом же деле все понятно: некая мафиози захотела прикончить соперницу и каким-то хитрым образом подсунула ей травленое бухло - кау подозрительны друг к другу. Заодно нечаянно отравился несчастный мальчик, на встречу с которым оная соперница захватила бутылку. Выискивать эту мафиози будет главная пострадавшая - по удачному стечению обстоятельств, блестящая наемница. Консультировать будет другая наемница - специалист по ядам. Нет, отравила не она, и это хорошо, поскольку сдавать заказчика наемник не имеет права, если сам заказчик не нарушил правила найма. Так что его, Томаса, дело - отдыхать и ждать новостей. Ну, и другими случаями заниматься. И да - надо снабдить орионку сведениями из того отдела, который занимается убитой кау.
А, вот и выяснилось, что за дела у этой орионки - невеста улетает к своим родичам и берет ее с собой. Им обеим не мешает прийти в себя после такого.
И что за парень такой - жить с двумя сразу… Хоть бы свадьбы подождал, а там уже любовницу заводил… Хотя эти душеносцы - кто их разберет?
Эи тревожно вглядывалась в ауру Йинры. За все время полета юджи не произнесла ни слова - оно и понятно, шок - однако при этом настолько закрылась в себе, что даже ирида не могла прочитать ее. А когда она хоть немного открывалась, виделся совершенный бред: очевидно, Йинре так не хотелось отпускать образ М’вата, что он мешался с ее собственной энергией. Казалось, в ней живут одновременно две души, которые она отчаянно старается вместить в одно тело, совершенно для этого не приспособленное. Это - как у них говорится? - две ноги в одну штанину. Неудобно и нелепо.
Где теперь М’ват? Почему не позволил отнести его душу домой? Он так будет не один месяц добираться на попутных воспоминаниях. Думает прогуляться по своим картинам? Они повидали мест во вселенной куда больше, чем он сам, так что очень может быть.
Она еще раз попыталась поговорить с юджи, но с каждым словом стала тонуть в ее переливчатой, двойной ауре. Может, родные правы: Эи еще слишком молода для взрослых душ? К тому же орионка временами бредила, сталкивая при этом собственную личность с навязчивыми воспоминаниями.
Внезапно она уловила, что часть слов этой бессвязной речи явно обращены к ней, и орионка говорит их через силу. Голос Йинры срывался, фразы оставались без окончаний, будто ее донельзя смущало собственное существование.
- … я специально!..
Эи напряженно прислушивалась, но знакомые слова гасли, как фонарики на ветру.
- Хорошо, хорошо, я и так стараюсь, - отчетливо произнесла орионка самой себе, ласково и печально. Потом неловко кивнула и с огромным трудом подняла голову, встретившись взглядом с иридой.
Эи вскрикнула. В глубине ультрамариновых глаз Йинры играл знакомый багровый огонек, и она горьким шепотом произнесла:
- …я просто хотел подольше побыть с ней, с тобой-то я буду теперь всегда!
_____
На Рафаиле днем жарко, а ночью холодно. Настолько холодно, что будь здесь вода, она превращалась бы в лед почти сразу после заката. И неповоротливые местные броненосцы даже не пытаются спрятаться или впадать в спячку - они умирают полностью, а утром просыпаются с другим тельцем и другим, пусть и самым простым сознанием внутри. Так заведено - они не помнят ни норы, из которой вышли, ни цели, до которой не дошли, ни самого вчерашнего дня. Выплевывают каменным внешним ртом дохлое вчерашнее существо и отправляются искать еду, чтобы обогревать внутри зародыш на завтра. Кончатся зародыши - умрет весь броненосец, итак многажды мертвый, себя не помнящий.
Самая гадкая и болезненная смерть - от холода. Кровь распадается на составные части, и одна каменеет в жилах, разрывая их, а вторая вытекает сквозь разрывы, не оставляя юджи никаких шансов.
Одна душа вытекла и осталась там, где ей место, а вторая окаменела - а она все жива, но это же поправимо…
Раз… раз…
Клинок полетел под ноги из оцепеневших пальцев. Йинра подобрала его двумя руками, но он снова выпал, оцарапав сползающую кожу. Куда - уже не понять, вокруг так темно, что перед глазами плавают огненные точки, вспышки, волны - как на плавящемся металлическом зеркале.
Зеркале, в котором теперь никого не видно.
В котором пустота, как на той картине М’вата, куда не вписывался ни один известный ему предмет.
Но ведь что-то же вписалось. А она так и не увидела, что.
Ей стало горячо внутри, как теплокровному землянину. Она нашарила онемевшими руками кинжал, кое-как впихнула его в ножны и, спотыкаясь, наугад кинулась к кораблю.
Отогревалась она прямо по дороге, включив «печку» на максимум - благо, юджианские звездолеты к этому приспособлены. На передатчике светились ряды цифр - штук восемь пропущенных вызовов. Ольга, заказчики, Томас, опять Ольга, Торо, тетя Офра и даже Эи. Черт, она же улетела от иридов, не попрощавшись - рванула сразу откручивать бошки в порыве мести, а потом - на похороны.
А нужно ли ему все это? Зачем ему эти мертвецы, зачем ему мертвая она?
Тем более что есть еще те, кому она нужна живой, пусть они этого и не признают.
О чем она вообще думала?
Так, к черту заказчиков - потерпят. Она набрала держателя «ласкового дома».
Тот совершенно искренне ей обрадовался, аж глаза запутались поначалу.
- Хег, дай мне ключи от комнаты, - бесцеремонно потребовала она. - Я буду часов через двенадцать.
- Пожалуйста, пожалуйста, госпожа Йин-ра… - забормотал хозяин. - Я там ничего не трогал.
- Вот и славно.
Он говорил правду - даже передатчик валялся там, где его уронил обессилевший М’ват после попытки найти эту… Исси. Мать и сестра его не представляли, где он жил, и не являлись за вещами. Им не до того сейчас. Вообще, у них семья какая-то несемейная, не юджианская. И в этом они похожи…
На кухне тоже все по-прежнему - если не считать бутылки вина, отправленной на экспертизу. А вот в мастерскую она давно не заходила.
Там было почти пусто - все картины он отправил на выставку, где последнюю неделю, понятное дело, аншлаг. И только свежеоконченный натюрморт стоял в углу комнатки, накрытый знакомым белым платком, словно тяжелораненый.
Она осторожно сняла ткань.
Кто-то будто прорубил стену и показал ей соседнюю комнату. Туалетный столик, занавеси, радужный ряд флакончиков, отражение в зеркале - все это было точным и реальным, но непривычно холодным, стеклянным, искусственным. И таким же холодным изяществом светилась посередине глянцевая бирюзовая бабочка, севшая на край бокала с багровым вином. Того самого бокала. Он купил его недели за две до смерти.
Но привлекла ее внимание вовсе не бабочка и даже не злополучное, пророчески нарисованное вино.
У ножки бокала свернулась ящерка - не настоящая, а серебряная брошка с искристыми глазами, сделанными из крохотных сапфиров. И ящерка эта, несмотря на всю вычурность исполнения и явную застежку на мордочке, казалась живее всего изображенного разом. Застывший металл мог в любой момент задвигаться, становясь причудливой плотью, подобно как живое серебро отрывается от пустоты, чтобы дать жизнь новой галактике...
«Натюрморт с надеждой» - гласили две подписи: на инге внизу и по-юджиански - слева, замаскированная под плетение на занавеси.
Йинра долго разглядывала полотно, то уходя в воспоминания, то забегая вперед, в полузатертые горем мечты и планы, и этот маятник заворожил ее, с трудом отпустив назад в настоящее. Не слишком понимая, зачем, она перерыла все комнаты в поисках таинственной брошки.
Нет нигде. И не было ее, скорее всего. Наверное, хотел подарить. Он иногда называл ее серебряной ящеркой - рассказывал, что такие живут у землян в пустынях.
Она подошла к зеркалу, на котором по юджианскому обычаю сбоку были прицеплены алые волосы покойника. Йинра сама заплетала их в косу накануне похорон, заодно обрезав свои и повесив рядом. Местные юджи отговаривали ее: мол, не к добру себя с мертвым равнять.
Теперь же она поняла, что этого мало. Забрав одной рукой непослушную челку, она несколько раз провела по ней кухонным ножом, срезая почти под корень. Потом обмотала получившийся пучок несколькими алыми волосками, вытащенными из косы. Короткий конец этой кисточки она окунула в янтарный клей, которым художник закреплял холсты на рамах. Подсушив, орионка привязала ее к рукояти кинжала.
И, вытащив свой передатчик, набрала номер.
- Господин Ма-и-Шаэл? Это Йин-ра Орон-и-тул. Да, та самая. У меня есть для Вас предложение. Я хочу выкупить Южный дом Искусства. Под музей…