Ремонт
Надо сказать к дому, в котором я живу, и к постояльцам его я испытываю смешаные чувства. Например, мне кажется в последние дни, что ночую я ,обернувшись в мокрую от пота простыню, в стенах военного госпиталя в прифронтовом городе. С моим скромным появлением на своём пороге три года назад, этот замаскированный госпиталь как бы даже вскинулся, блеснул окнами, попробовал подсобраться, тряхнуть штукатуркой. Мол, эге-гей! Что за славный подозрительный ветеран приехал ко мне на вечный постой?! Не вернулись ли прежние дни золотые? Как при кайзере Вильгельме?! А?! Сегодня один, завтра другой, а послезавтра уже смоляной чан, костры и крючья! Скрежет тупой ножовки по кости! Вопли отравленых газом! Гулкие удары молотка по трепанируемым черепам! Стоны, горячечное бормотание за гипсокартонной стенкой! Как раньше!
Но, в первые месяцы все было инчае. В старом, 1925 года постройки доме при моем появлении поначалу даже перестали скрипеть рассохшиесся половицы. Механизмы лифта OTIS мягко тикали как золотые швейцарские часики, на бледной женской ручке, ломающей воздушные пирожные. Жильцы тихушничали. До поры до времени. Ждали, затаившись, пока я не обросту скарбом, внушительной библиотекой и фамильными бриллиантами. Знали, канальи, что бежать во всполохи в ночи с одним лишь чемоданом, набитым польским контрабандным бельем и отстреливаясь из артиллерийского маузера, бросив на произвол судьбы вот все это, нажитое непосильным трудом мне будет очень грустно.
Когда же жильцы стали систематически наблюдать меня в лобби, с пакетами и авоськами набитыми разнообразным фуражом и напитками, пританцовывающего чарльстон и играющего бровями, с недожеванной сосиской в уголке рта -они поняли что я ничего не понял. Не догадался, в какую западню загнал себя. И настало таки время действовать.
Соседи по площадке, наверное, милые вобщем-то люди. С одной стороны, в квартирке-студии размером с коробку для обуви живет латиноамериканское семейство. Хотя семейство и живет по адресу 1521 Ocean Avenue, Brooklyn, New York, 11230, в мыслях оно, по всей видимости, и поныне бегает всем составом в домотканом по Перуанской сельве. С утра до ночи у них открыта дверь. На кухне в клетке беснуется попугай, на плите булькает в громадной медной кастрюле похлебка из кукурузы и куриных жопок, из недр квартиры доносится рык голодной пумы. Соседи ежедневно занимаются уборкой, для чего выносят на площадку поистинне колоссальные залежи всевозможного хлама. По всей видимости когда все это вносится обратно в квартиру спать им приходится по кавалеристски - стоя. Пробираться к лифту мимо шатких башен граммпластинок, настенных часов потерявших ход еще во времена битвы при Вашингтонских Высотах, венских стульев, пластиковых пакетов с пакетами, громадных мешков набитых сплющеными жестянками из-под соды под зажигательные ритмы Меренги для меня как-то незаметно стало нормой. Why dont you keep your garbage inside? - No Engleas senor, me no Engleas.
К истеричным воплям ночным соседки- гарной дивчины, которую меж собою по-старушачьи зовем не иначе как "прросститутка", несущимсся из-за кухонной стенки, я тоже привык. Захлебывающийся хохот заглушающий вальяжные остроты Александра Маслякова, перемежающийся с воем голодной выпи и проклятьями, которыми она осыпает очередного "козла-мужика" в полуночном телефонном разговоре с подружкой стали для меня нормой. Я уже не роняю, вздрогнув от внезапного визга магрибского абордажа за стенкой, любовно состряпанный бутерброд который я приготовился было вкусить в залитой лунным светом кухоньке. Я лишь гляжу задумчиво на кухонный ящик, в котором хранится до поры до времени зазубренный штык от старого английского "Энфильда", запивая бутерброд чайком с Бергамотом.
В квартире смежной с моей опочивальней поселилась молодая семья. К молодой семье приезжает иногда мама. Мама по всей видимости в прошлом служила в морской артиллерии на линейном корабле, и ей очевидно, глубоко за восемьдесят, потому как глуха, почти слепа и общается с дочкой и зятем исключительно с помощью криков. Еще у них есть ребенок. Дивное создание которое, когда вырастет станет Выдающимся инженером. Иначе быть не может, как объяснить то, что в столь нежном возрасте ребенок развлекает себя тем что с утра до ночи катает по полу стальные подшипники, и задорно стучит друг об дружку разводными ключами? Семейство сразу же по приезду хозяйственно загородило пожарную лестницу тележкой и банками с всевозможными соленьями. Когда я сорвусь, а я обязательно сорвусь, и снова примусь пить горилку, я с визгом и монгольским гиканьем совершу набег на их приспасы и украду банку огурцов или тех маринованых патиссонов.
Но, собственно со всем этим можно было мириться. Неделю же назад дом раскрылся с новой, поистине удивительной стороны. Пробуждение мое было драматично. О таком обычно пишут что-то вроде: "Я пришел в себя на вечерней заре в 3-м Харбинском госпитале, тяжело контуженный, с осколочными ранениями в голову и плечо." Или вот так: сквозь сон почудились мне длинные пулеметные очереди, буханье тяжелых артиллерийских орудий, крики гражданских и лязг танковых траков. Незримый голос объявляет: "Внимание. Говорит радио Великой Германии. Мы зачитываем вам обращение рейхсминистра и комиссара обороны Берлина, которое опубликовано в боевом берлинском листке „Панцербэр“. Мы не сдадим Берлин большевикам. Вскоре в нашу битву вольются новые силы. Наступление русских захлебнется". На голову хлопьями сыпалась штукатурка. В серванте жалобно звякали хрустальные стопочки с фамильным гербом. Штурмовали по всей видимости квартиру аккурат под нами.
Продрав глаза и с трудом подавив желание нахлобучить на голову стальной шлем и вызвать по полевому телефону огонь батареи на себя, я надел треники и придав лицу максимально угрюмое выражение лица пошел разбираться. Ставить ультиматум. Мараться в крови. Сеять смерть и ужас.
Покрытые гипсовой пылью мексиканцы с кувалдами и перфораторами направленными, на всякий случай в мою сторону, доверительно сообщили мне что они тут ломают стены, на что я, картинно поправляя пенсне, и запахнув шелковый халат воскликнул: "понял - не дурак, но сколько это безобразие будет продолжаться?". Мексиканец ответил: "Me - no Engleas." И захлопнул дверь.
Где там моя горилка?