Крымские каникулы (Хроника одного отпуска)
I.
В субботу я затеяла большую стирку, поэтому мы не пошли на море. Алёша вначале огорчился, но ненадолго. Под окном раздался топот ног, и в окно постучали палочкой. Так стучат только Алёшкины друзья: все они младше моего девятилетнего внука, и рукой до окна не дотягиваются. Алёша забрался на подоконник, внизу за окном на разные голоса что-то взволнованно и горячо говорили. Внук соскочил с окна и полез под диван.
-Что ищем? - поинтересовалась я.
- Ба, ты не видела мой водяной пистолет? - высунул голову из-под дивана Алёша.
- На подоконнике лежит, в кухне. А что, мультик смотреть ты не будешь? Ты же собирался…
Алёша уже натягивал босоножки, держа в руке заполненный водой яркий пластиковый пистолет.
- Не буду, меня ребята ждут. Соседний двор нам войну объявил!
Алёша выбежал, хлопнув дверью. Через минуту я услышала его голос под окном:
- Ба, я кепку забыл, кинь в окно.
Я просунула кепку сквозь решётку, внук схватил её и умчался.
Проводив Алёшку на войну, я пошла в кухню. Моя старенькая мама пила чай с любимым лакомством - сочником. Почему-то в последнее время сочники встречались в продаже редко. Но я знала место, где их всегда можно купить, - на лотке возле школы, как раз по дороге на пляж.
-Мама, телевизор выключать?
- Выключай. Я сейчас во двор пойду, погуляю. Меня подружки уже звали.
Подружки младше мамы, но тоже все почтенного возраста, поэтому прогулка их сводится к посиделкам на лавочке у подъезда. Мама любит эти посиделки, которые заменяют ей чтение местных газет. Возвращается после прогулки она всегда с кучей новостей и спешит выложить их мне. На сегодня у неё ещё две задачи: присматривать за Алёшкой и караулить белье, которое я вывешу после стирки. Обе задачи нелегки, потому что Алёша бегает не только в нашем дворе, но и по всем прилежащим к нему дворам, появляясь и снова исчезая надолго, а площадка для сушки белья хоть по дворам не бегает и постоянно находится в поле зрения, но расположена метрах в пятидесяти от подъезда. Мама, со своими больными ногами, ходит медленно, поэтому отогнать от белья злоумышленника, если таковой и объявится, вряд ли успеет. Но маме так спокойнее, и я не спорю, пусть несёт вахту.
Зазвонил телефон. Я взяла трубку и услышала голос приятеля. Мы дружим ещё со школьных времён, видимся редко, почти не переписываемся, но незримая ниточка, сплетённая из понимания и доверия, не рвётся.
- Привет! Ты давно в Евпатории? - услышала я знакомый голос.
- Здравствуй, Вова. Мы с Алёшкой уже четыре дня, как приехали.
- А Митя?
- У мужа отпуск позже, приедет через десять дней, - объясняю я.
Краем глаза вижу - мама поджала губы. Недовольна, значит. К моему другу детства она относится тепло, но тут особая ситуация: муж отсутствует, а я в это время общаюсь с кем-то другим. По её понятиям, это неприлично. Разговор по телефону она, конечно, не считает нарушением приличий, но если приятель зайдёт в гости, это уже нехорошо. Моя мама была воспитана в строгих правилах и всю жизнь твёрдо их придерживается.
Впрочем, я и сама не стремлюсь к общению. У меня в жизни сейчас тёмная полоса. Никого не хочется видеть, любое общение вызывает почти физическое страдание. Кажется, это называют депрессией.
- Как жизнь? - спрашивает друг.
- Могла бы быть и получше, - помолчав, отвечаю я.
- Что так? Может, расскажешь, только не по телефону, конечно.
- Извини, не хочется ничего рассказывать. Как-нибудь потом.
- Ладно, потом так потом, - соглашается мой покладистый друг. - Передай привет матери.
- Спасибо, передам. Звони.
Я хочу положить трубку, но он восклицает:
- Погоди, я чуть не забыл. Твой внук по-прежнему увлекается рисованием?
- Да, по-прежнему. Он теперь ходит в художественную студию, а что?
- А то, что в вашем доме живёт художница. Очень интересный, своеобразный человек и очень талантливый, картины у неё такие…нет, это нужно увидеть. Я с ней случайно познакомился, это отдельная история, потом расскажу.
- Очень интересно, но я-то тут при чём?
- Ну, как ты не понимаешь? - втолковывает друг. - Твоему Алёше было бы полезно познакомиться с настоящим художником, посмотреть её работы. У неё вся квартира картинами заставлена. Хочешь, я позвоню ей и договорюсь, что ты зайдешь сегодня? Она в вашем подъезде живёт, на пятом этаже.
- Спасибо, конечно, - я осторожно подбираю слова, стараясь не обидеть приятеля. - Но, понимаешь, я только приехала, надо осмотреться, столько дел…нет, не сегодня. И звонить не надо, мама наверняка знает эту художницу, она меня и познакомит.
- Ну, как хочешь, - огорчённо говорит мой друг. Мы прощаемся. Кажется, он обиделся. Я бы на его месте тоже обиделась: в гости не пригласила, разговор скомкала, к предложению познакомить с художницей отнеслась прохладно. Но не могла я в присутствии мамы объяснять ему про свою депрессию: она расстроится, а это ей вредно.
- Мама, тебе привет от Вовы.
- Спасибо. Он к нам зайдёт? - интересуется мама.
- Собирается, только попозже, когда Митя приедет.
- Вот и хорошо, - говорит успокоенная мама.
Она тщательно причёсывается перед облезлым, почти слепым настольным зеркалом, которое упорно не хочет заменять новым. Зеркалу почти столько же лет, сколько и маме, оно досталось ей от родителей. Деревянная основа потемнела и вся в дырочках, поедена жучками. Стекло толщиной в палец, по краям гранёное, преломляет солнечные лучи, и на стене от этого возникает яркая радужная полоска. В детстве вид этой радуги на стене неизменно наполнял меня чувством ликующей радости.
Надев белоснежный платочек, мама выходит, а я продолжаю стирку. В дверь отчаянно тарабанят. Я открываю, и в прихожую врывается мокрый и запыхавшийся Алёшка, за ним - растрёпанный и такой же мокрый Санька, его дружок.
- Алёша, переоденься сейчас же, у тебя вся футболка мокрая! И тебе, Саня, нужно переодеться.
Алёшка и Санька, не сговариваясь, стягивают с себя майки и остаются в шортах.
- Мы так побегаем. Всё равно снова намокнем, - резонно заявляет Алёшка и бежит в кухню. Он хватает бутылку с минеральной водой, наливает себе и Саньке по полной кружке, и оба выпивают её залпом. Внук вертит головой, что-то ищет взглядом.
- А ещё есть? - спрашивает он.
- Не напились? - улыбаюсь я.
- Напились, просто нам бутылки нужны: у нас оружия не хватает, водяные пистолеты есть только у троих, - обстоятельно поясняет Санька.
- Ну, это не беда. У меня тут целый оружейный склад. - Я открываю кладовку и достаю несколько пустых пластиковых бутылок. Мальчики радостно хватают их, протыкают дырочки в пробках, наполняют бутылки водой и, нахлобучив кепки, опять убегают.
Я продолжаю стирку, прокручивая в голове недавний разговор по телефону. Приятель прав, внуку было бы полезно побывать в мастерской художника, посмотреть картины, и упускать такую возможность глупо. Я твёрдо решаю преодолеть своё болезненное отношение к общению и нанести визит художнице. Ради Алёшки.
Я складываю белье в алюминиевый тазик и выхожу во двор. Мама сидит уже одна, соседки разошлись кто куда.
- Развешивай бельё на крайней верёвке, чтобы мне было видно, - беспокоится она.
- Знаю, знаю, не волнуйся, мама.
И я иду по двору мимо палисадника с цветами, кустами малины и деревцами персика. Медленно иду, жмуря глаза от солнца, чувствуя, как обдувает меня пропахший степными травами ветерок. Ощущение удивительной свободы, безмятежности и чудесной лёгкости наполняет меня. Как будто лопнули обручи, которые стискивали душу, привычного давления которых я не замечала, не осознавала до этой самой минуты. Кажется, что ещё секунда - и я взлечу. Но стоп…что-то мешает мне взлететь, крепко держит за подол. Я оглядываюсь и обнаруживаю, что гибкая, колючая плеть ежевики накрепко прицепилась к моему сарафану. Площадка для сушки белья с двух сторон обсажена кустами ежевики, и простыни, развеваясь на ветру, часто прилипают к кустам. Поэтому все хозяйки стараются не развешивать бельё на крайней верёвке - все, кроме меня. Мне-то как раз эта верёвка и нужна, чтобы маме с её наблюдательного пункта всё было видно. Осторожно освобождаюсь из ежевичного плена и развешиваю выстиранные вещи.
Поставив пустой тазик на землю, я оглядываюсь вокруг. Наш двор - это, собственно, три двора, «сросшихся» одним концом и расходящихся веером на три стороны. Вид сверху, наверное, напоминает трилистник. За год во дворе мало что изменилось. Голубятня и грядка с помидорами у двухэтажного дома напротив, детская площадка с качелями, турником и «лазилками", высокая, раскидистая маслина. Я мысленно здороваюсь с ними, как со старыми знакомыми. Отмечаю и некоторые перемены. В левой части двора строится особнячок в два этажа с мансардой. У маслины засохла и почернела большая нижняя ветка. Я подхожу ближе и вижу на земле выжженный круг и обугленные палки. Всё понятно: кто-то додумался разжечь костёр прямо под деревом. Надо поговорить с Алёшей, пусть проведёт среди своих друзей разъяснительную работу на тему охраны природы. Вообще-то в ботанике это дерево именуется иначе: серебристый лох. Ещё в шестом классе я установила это по своей любимой книге, «Школьному определителю высших растений». В те времена это название звучало вполне нормально. А сейчас… Лох, да ещё серебристый! Н-да…
Я возвращаюсь к подъезду. Мама сосредоточенно смотрит в сторону площадки и едва заметно шевелит губами. Подсчитывает количество вывешенных мною вещей, понимаю я. Мама подходит к делу ответственно, теперь каждые пять-десять минут она будет бельё пересчитывать.
- Мама, ты знаешь художницу с пятого этажа?
- Шурочку, что ли? Знаю, конечно. Ты сколько вещей вывесила, одиннадцать?
- Да, одиннадцать. Мама, а почему я не могу её припомнить? Мне Вова о ней рассказал…
- Так Шурочка у нас недавно живёт, лет пять, не больше.
Мама живёт в доме с момента его заселения, уже тридцать лет, поэтому пять лет для неё не срок.
- А ты можешь договориться с Шурочкой, чтобы мы с Алёшей зашли к ней посмотреть картины?
- Поговорю, обязательно. Вот как увижу её, так сразу и поговорю, - обещает мама.
- А сколько вообще ей лет, молодая? - интересуюсь я.
- Молодая ещё. Вот как ты, примерно, - вполне серьёзно отвечает моя добрая, славная мама.
Да уж…молодая. Слово «пожилой» мне не нравится, и я называю свой возраст зрелым. Какая уж там молодость. Но маме с высоты её восьмидесяти лет всё видится несколько иначе.
Мама остаётся сидеть на лавочке, а я иду домой готовить обед.
Продолжение
В субботу я затеяла большую стирку, поэтому мы не пошли на море. Алёша вначале огорчился, но ненадолго. Под окном раздался топот ног, и в окно постучали палочкой. Так стучат только Алёшкины друзья: все они младше моего девятилетнего внука, и рукой до окна не дотягиваются. Алёша забрался на подоконник, внизу за окном на разные голоса что-то взволнованно и горячо говорили. Внук соскочил с окна и полез под диван.
-Что ищем? - поинтересовалась я.
- Ба, ты не видела мой водяной пистолет? - высунул голову из-под дивана Алёша.
- На подоконнике лежит, в кухне. А что, мультик смотреть ты не будешь? Ты же собирался…
Алёша уже натягивал босоножки, держа в руке заполненный водой яркий пластиковый пистолет.
- Не буду, меня ребята ждут. Соседний двор нам войну объявил!
Алёша выбежал, хлопнув дверью. Через минуту я услышала его голос под окном:
- Ба, я кепку забыл, кинь в окно.
Я просунула кепку сквозь решётку, внук схватил её и умчался.
Проводив Алёшку на войну, я пошла в кухню. Моя старенькая мама пила чай с любимым лакомством - сочником. Почему-то в последнее время сочники встречались в продаже редко. Но я знала место, где их всегда можно купить, - на лотке возле школы, как раз по дороге на пляж.
-Мама, телевизор выключать?
- Выключай. Я сейчас во двор пойду, погуляю. Меня подружки уже звали.
Подружки младше мамы, но тоже все почтенного возраста, поэтому прогулка их сводится к посиделкам на лавочке у подъезда. Мама любит эти посиделки, которые заменяют ей чтение местных газет. Возвращается после прогулки она всегда с кучей новостей и спешит выложить их мне. На сегодня у неё ещё две задачи: присматривать за Алёшкой и караулить белье, которое я вывешу после стирки. Обе задачи нелегки, потому что Алёша бегает не только в нашем дворе, но и по всем прилежащим к нему дворам, появляясь и снова исчезая надолго, а площадка для сушки белья хоть по дворам не бегает и постоянно находится в поле зрения, но расположена метрах в пятидесяти от подъезда. Мама, со своими больными ногами, ходит медленно, поэтому отогнать от белья злоумышленника, если таковой и объявится, вряд ли успеет. Но маме так спокойнее, и я не спорю, пусть несёт вахту.
Зазвонил телефон. Я взяла трубку и услышала голос приятеля. Мы дружим ещё со школьных времён, видимся редко, почти не переписываемся, но незримая ниточка, сплетённая из понимания и доверия, не рвётся.
- Привет! Ты давно в Евпатории? - услышала я знакомый голос.
- Здравствуй, Вова. Мы с Алёшкой уже четыре дня, как приехали.
- А Митя?
- У мужа отпуск позже, приедет через десять дней, - объясняю я.
Краем глаза вижу - мама поджала губы. Недовольна, значит. К моему другу детства она относится тепло, но тут особая ситуация: муж отсутствует, а я в это время общаюсь с кем-то другим. По её понятиям, это неприлично. Разговор по телефону она, конечно, не считает нарушением приличий, но если приятель зайдёт в гости, это уже нехорошо. Моя мама была воспитана в строгих правилах и всю жизнь твёрдо их придерживается.
Впрочем, я и сама не стремлюсь к общению. У меня в жизни сейчас тёмная полоса. Никого не хочется видеть, любое общение вызывает почти физическое страдание. Кажется, это называют депрессией.
- Как жизнь? - спрашивает друг.
- Могла бы быть и получше, - помолчав, отвечаю я.
- Что так? Может, расскажешь, только не по телефону, конечно.
- Извини, не хочется ничего рассказывать. Как-нибудь потом.
- Ладно, потом так потом, - соглашается мой покладистый друг. - Передай привет матери.
- Спасибо, передам. Звони.
Я хочу положить трубку, но он восклицает:
- Погоди, я чуть не забыл. Твой внук по-прежнему увлекается рисованием?
- Да, по-прежнему. Он теперь ходит в художественную студию, а что?
- А то, что в вашем доме живёт художница. Очень интересный, своеобразный человек и очень талантливый, картины у неё такие…нет, это нужно увидеть. Я с ней случайно познакомился, это отдельная история, потом расскажу.
- Очень интересно, но я-то тут при чём?
- Ну, как ты не понимаешь? - втолковывает друг. - Твоему Алёше было бы полезно познакомиться с настоящим художником, посмотреть её работы. У неё вся квартира картинами заставлена. Хочешь, я позвоню ей и договорюсь, что ты зайдешь сегодня? Она в вашем подъезде живёт, на пятом этаже.
- Спасибо, конечно, - я осторожно подбираю слова, стараясь не обидеть приятеля. - Но, понимаешь, я только приехала, надо осмотреться, столько дел…нет, не сегодня. И звонить не надо, мама наверняка знает эту художницу, она меня и познакомит.
- Ну, как хочешь, - огорчённо говорит мой друг. Мы прощаемся. Кажется, он обиделся. Я бы на его месте тоже обиделась: в гости не пригласила, разговор скомкала, к предложению познакомить с художницей отнеслась прохладно. Но не могла я в присутствии мамы объяснять ему про свою депрессию: она расстроится, а это ей вредно.
- Мама, тебе привет от Вовы.
- Спасибо. Он к нам зайдёт? - интересуется мама.
- Собирается, только попозже, когда Митя приедет.
- Вот и хорошо, - говорит успокоенная мама.
Она тщательно причёсывается перед облезлым, почти слепым настольным зеркалом, которое упорно не хочет заменять новым. Зеркалу почти столько же лет, сколько и маме, оно досталось ей от родителей. Деревянная основа потемнела и вся в дырочках, поедена жучками. Стекло толщиной в палец, по краям гранёное, преломляет солнечные лучи, и на стене от этого возникает яркая радужная полоска. В детстве вид этой радуги на стене неизменно наполнял меня чувством ликующей радости.
Надев белоснежный платочек, мама выходит, а я продолжаю стирку. В дверь отчаянно тарабанят. Я открываю, и в прихожую врывается мокрый и запыхавшийся Алёшка, за ним - растрёпанный и такой же мокрый Санька, его дружок.
- Алёша, переоденься сейчас же, у тебя вся футболка мокрая! И тебе, Саня, нужно переодеться.
Алёшка и Санька, не сговариваясь, стягивают с себя майки и остаются в шортах.
- Мы так побегаем. Всё равно снова намокнем, - резонно заявляет Алёшка и бежит в кухню. Он хватает бутылку с минеральной водой, наливает себе и Саньке по полной кружке, и оба выпивают её залпом. Внук вертит головой, что-то ищет взглядом.
- А ещё есть? - спрашивает он.
- Не напились? - улыбаюсь я.
- Напились, просто нам бутылки нужны: у нас оружия не хватает, водяные пистолеты есть только у троих, - обстоятельно поясняет Санька.
- Ну, это не беда. У меня тут целый оружейный склад. - Я открываю кладовку и достаю несколько пустых пластиковых бутылок. Мальчики радостно хватают их, протыкают дырочки в пробках, наполняют бутылки водой и, нахлобучив кепки, опять убегают.
Я продолжаю стирку, прокручивая в голове недавний разговор по телефону. Приятель прав, внуку было бы полезно побывать в мастерской художника, посмотреть картины, и упускать такую возможность глупо. Я твёрдо решаю преодолеть своё болезненное отношение к общению и нанести визит художнице. Ради Алёшки.
Я складываю белье в алюминиевый тазик и выхожу во двор. Мама сидит уже одна, соседки разошлись кто куда.
- Развешивай бельё на крайней верёвке, чтобы мне было видно, - беспокоится она.
- Знаю, знаю, не волнуйся, мама.
И я иду по двору мимо палисадника с цветами, кустами малины и деревцами персика. Медленно иду, жмуря глаза от солнца, чувствуя, как обдувает меня пропахший степными травами ветерок. Ощущение удивительной свободы, безмятежности и чудесной лёгкости наполняет меня. Как будто лопнули обручи, которые стискивали душу, привычного давления которых я не замечала, не осознавала до этой самой минуты. Кажется, что ещё секунда - и я взлечу. Но стоп…что-то мешает мне взлететь, крепко держит за подол. Я оглядываюсь и обнаруживаю, что гибкая, колючая плеть ежевики накрепко прицепилась к моему сарафану. Площадка для сушки белья с двух сторон обсажена кустами ежевики, и простыни, развеваясь на ветру, часто прилипают к кустам. Поэтому все хозяйки стараются не развешивать бельё на крайней верёвке - все, кроме меня. Мне-то как раз эта верёвка и нужна, чтобы маме с её наблюдательного пункта всё было видно. Осторожно освобождаюсь из ежевичного плена и развешиваю выстиранные вещи.
Поставив пустой тазик на землю, я оглядываюсь вокруг. Наш двор - это, собственно, три двора, «сросшихся» одним концом и расходящихся веером на три стороны. Вид сверху, наверное, напоминает трилистник. За год во дворе мало что изменилось. Голубятня и грядка с помидорами у двухэтажного дома напротив, детская площадка с качелями, турником и «лазилками", высокая, раскидистая маслина. Я мысленно здороваюсь с ними, как со старыми знакомыми. Отмечаю и некоторые перемены. В левой части двора строится особнячок в два этажа с мансардой. У маслины засохла и почернела большая нижняя ветка. Я подхожу ближе и вижу на земле выжженный круг и обугленные палки. Всё понятно: кто-то додумался разжечь костёр прямо под деревом. Надо поговорить с Алёшей, пусть проведёт среди своих друзей разъяснительную работу на тему охраны природы. Вообще-то в ботанике это дерево именуется иначе: серебристый лох. Ещё в шестом классе я установила это по своей любимой книге, «Школьному определителю высших растений». В те времена это название звучало вполне нормально. А сейчас… Лох, да ещё серебристый! Н-да…
Я возвращаюсь к подъезду. Мама сосредоточенно смотрит в сторону площадки и едва заметно шевелит губами. Подсчитывает количество вывешенных мною вещей, понимаю я. Мама подходит к делу ответственно, теперь каждые пять-десять минут она будет бельё пересчитывать.
- Мама, ты знаешь художницу с пятого этажа?
- Шурочку, что ли? Знаю, конечно. Ты сколько вещей вывесила, одиннадцать?
- Да, одиннадцать. Мама, а почему я не могу её припомнить? Мне Вова о ней рассказал…
- Так Шурочка у нас недавно живёт, лет пять, не больше.
Мама живёт в доме с момента его заселения, уже тридцать лет, поэтому пять лет для неё не срок.
- А ты можешь договориться с Шурочкой, чтобы мы с Алёшей зашли к ней посмотреть картины?
- Поговорю, обязательно. Вот как увижу её, так сразу и поговорю, - обещает мама.
- А сколько вообще ей лет, молодая? - интересуюсь я.
- Молодая ещё. Вот как ты, примерно, - вполне серьёзно отвечает моя добрая, славная мама.
Да уж…молодая. Слово «пожилой» мне не нравится, и я называю свой возраст зрелым. Какая уж там молодость. Но маме с высоты её восьмидесяти лет всё видится несколько иначе.
Мама остаётся сидеть на лавочке, а я иду домой готовить обед.
Продолжение