БОРЗЫМИ ЩЕНКАМИ
В помощь товарищу Нургалиеву.
Меня, конечно, на встречу единороссов, милиции и блогеров-тысячников не позовут - кишка тонка.
Тысчонка моя жидковата. Но я тоже хочу внести свой посильный вклад в отбеливание дяди Степы. Практика есть. Совсем недавно у друзей на даче раскрашивала под розовый куст деревянный домик отхожего места
Уже восемь вечера, а зной еще разлит в воздухе. Густые кроны деревьев лениво перебирают листвой под сонными дуновениями жара, как рыбы застывшие в заводи вяло водят плавниками. Эти огромные зеленые рыбы с миллионами крошечных плавников неспешно плывут по небу, не обращая внимания, что их хвосты припаяны к земле. Их хвосты-корни укутаны тополиным пухом.
Вован с размаху бухает ботинком в этот пух, злясь его безответности. Он раздражено пинает нежную, белую пену, пух разлетается в разные стороны и сонно, не отрываясь от дремы, оседает снова.
На пятиминутке начальство триста раз повторило, что сегодня, в выпускной вечер, ребят не трогать, пьяных не бить, драки разнимать, девчонок за жопы не хватать, если вся собственная дорога.
А как их не хватать, когда эти малолетки такие наглые, глазками невинно хлопают, растрепавшиеся белые банты-аля-первоклашки зубками прикусывают, коленками, словно невзначай в стороны поводят, жопками томительно крутят. Знают, что ничего им за это не будет и дразнятся, сучки маленькие.
Его воспаленная зноем мысль неожиданно перескакивает с наглых выпускниц на осу, за которой он наблюдал утром.
Маленькая хищница нахально спикировала на оставленный со вчерашнего дня подсохший кусок пиццы у него на столе и, бешено работая челюстями, вгрызлась в кружок резиново-колбасной подошвы, заляпанной кетчупом. Её откляченная глянцевая жопка томительно вздрагивала и ходила ходуном в такт бесшумному клацанья невидимых, но очевидно, жутких челюстей. Вот так они нас и пожирают, Лолиты хреновы.
У него дежурство до полуночи со Степан Иванычем, как в шутку зовут молодого, тупого и медлительного увальня из Тамбова, с отличием окончившего школу милиции и мечтавшего о заочном юридическом. Но попадет в юридический не тупой Степан Иваныч, а он - экстерном проскочивший не только милицейскую школу, но и практику работы «на земле». В отделении всего за полгода пахоты пообещали подсадить его на юрфак.
И Вован он, потому что уважают. Потому что такой молодой, а уже сын генерала. Ну, не генерала, подполковника. Подумаешь. А Степан Иваныч всю жизнь будет у параши.
Кстати, вожделенные полгода истекают всего-то через пару недель. Плавятся и истекают мучительно медленно, как пот, жаркой слякотью чмокающий в складочках под грудью, за ушами и подмышками.
Когда же, наконец, полегчает? Рядом Москва-река. Вован с надеждой смотрит на миллиарды ослепительных язычков солнца на ряби воды, но они только слепят глаза, лижутся жаром.
Хорошо бы сейчас сбросить форму и бухнуться большим жарким шматом плоти в воду, охолодиться, чтобы озноб прошел по телу, холод клюнул в макушку. Сворачивая от аттракционов в парк Вован издали видит, как эти сопляки, налакавшись пива, нагло плещутся в фонтане, брызгают на девчонок водой, те визжат от восторга в надежде замочить тонкие белые блузки, чтобы облепившая ткань очертила их недоступные маленькие грудки.
И ведь не подскочишь, за волосы не вытащишь. Вован с тоскливой брезгливостью некоторое время наблюдает мечущиеся в струях фигурки. Конечно, нажрались пива, паршивцы, фонтан вам и душ, и сортир. Наверняка все пообписывались под видом купания.
Под деревьями в тенечке чуть легчает. Марево зноя из ожогового делается дурманно -дремотным. Хорошо завалиться в густой траве и соснуть. Щурясь от случайно пойманного солнечного зайчика, в глубине, проваливающегося в овраг парка, Вован замечает какое-то движение.
- Стой здесь Степан-мать твою-Иваныч, - командует он напарнику, - смотри за набережной, чтоб никто не бухнулся, тут доставать высоко.
Вован любит дежурить с тупым Степан Иванычем. Он молчаливый, флегматично- смирный, как неповоротливая домашняя скотина. Корова, может быть. Скажешь, так и будет стоять, хоть два часа, пока ты не вернешься, хоть это и не по уставу. Вован этим не раз пользовался. «Странно, - думает он, - брошу нашу мудиловку, больше всего по этой бессловесной скотине буду скучать».
Вован неспешно трогается вглубь парка, закуривает, но после первой затяжки вминает сигарету в мягкую землю у огромной вековой липы, которая уже вся набухла легкими душистыми соцветиями и жадно пьет благословенный июньский зной. Дрянное курево, смешавшись со сладким маревом от миллионов нежных соцветий, становится вдруг тошнотворным. Прямо перед носом спокойно планирует, мелькая лопастями липовый летунок.
Вован задумчиво провожает взглядом маленький зеленый вертолётик до посадки, и долго стоит, вперившись в землю, словно его загипнотизировали. Качнувшись вперед, упирается, как бычок, лбом в шершавую теплую кору, с трудом подавляя неотвязное желание раздеться догола. Напрягается, вдавливая это желание в себя. «Погоди, каких-нибудь пару недель. И сбросишь это все», - обещает он себе. Отваливается, стряхивает впечатавшиеся в кожу лба чешуйки коры, а с ними дурманящий аромат цветущей липы.
Расстегивает ворот форменной рубашки, оттягивает узел галстука. Машет влажной горячей фуражкой у лица. От подмышек через ворот рубашки остро пахнет потом. Почему запах собственного пота успокаивает, а чужого бесит? За липой слышится смех и странный протяжный сладостный сдавленный вопль.
- Неужели е…тся!? Ну, это просто свинство! - возмущается Вован и по-шпионски выглядывает из-за дерева. Вдали, где через глубокий овраг перекинут старый каменный мостик, толпится кучка молодежи.
Вован застегивает пуговицу, сдавливает кадык узлом от галстука, с силой натягивает набухший обод фуражки на лоб и, сжав в руке теплую и влажную короткую резиновую дубинку, взятую сегодня не по уставу, пружинистой походкой робокопа устремляется к мосту.
Ребята при виде его суетятся, словно рой спугнутых пчел, перевешиваясь через широкий, поросший мхом бортик, машут кому-то внизу, хотя со сторон кажется, что они, словно неоперившиеся птенцы, просто приноравливаются слететь из гнезда вниз, к родителям в глубину оврага. Я вам сейчас слечу, уроды! Крылышки мигом пообрываю!
- И чем это мы тут занимается? Отойти от бортика!
- Да, мы просто стоим, - тараторят в разнобой ребята. Пиджаки ненужными шкурками свалены на широкий бортик моста, белые рубашки с короткими рукавами темнеют потными подмышками.
- Мужики, вашу мать, тащите же! Вы что, охуели!? - раздается гулкий окрик из оврага. Вован раздвигает ребят, старавшихся загородить бортик, видит напряженно-вытянутые струной крепежные тросы и, перегнувшись, обнаруживает курчавую макушку висящего и извивающегося, как червяк на леске, парня, словно он приманка для глубоководных овражных рыб.
- Давайте, тащите, - мечет Вован окрик в сбившихся кучкой ребят. Бить их запрещено, но взять денег очень даже можно.
Сразу трое пацанов, глупо лыбясь, торопливо вытягивают своего товарища. Тот, пыхтя перевалившись через бортик, со счастливым матерком сползает, скребя спиной вдоль старой кирпичной кладки, на мягкую подстилку из лесной шелухи, заботливо посланную на мостовую еще с прошлого лета. Отщелкивает карабины, освобождается от кожаного опоясника, похожего на парашютный.
- Слушай, друг, дядя Степа, давай без протокола. Мы сейчас свернемся, - миролюбиво выступает вперед вихрастый главарь, как в дешевых вестернах, демонстративно выворачивая беззащитный незагорелый тыл распахнутых рук с красными крест на крест рубцами от троса на вспотевших ладонях, - напоследок, на память хотели посягать.
Двое светловолосых девчонок в кружевных белых топах и белых джинсах в обтяжку умильно улыбаются Вовану из-за плеча парламентария. Вован поглаживает дубинку, пытаясь собраться, но разлитый в зное нежный липовый аромат разъедает служебную злобу, она податливо крошится, как нестойкий кусочек рафинада.
- Можно и без протокола, в честь праздника, - соглашается он, - Это будет стоить папаше Дорсу…- он окинул собравшихся, прикинул, с девчонок, так и быть, по пятихатке… - десять штук.
- Откуда? Мы ж не мажоры?! Это ж грабеж! - возбужденно галдят ребята и роятся вокруг него, не приближаясь однако слишком близко.
- Дяденька, отпустите нас, пожалуйста - просительно-призывно затягивают девчонки дуэтом, как на бек-вокале.
Вован медленно поднимает сбрую прыгунов, забренчавшую карабинами замков, бросает за спину на бортик - с оборудованием можете попрощаться - и застывает, держит паузу, постукивает дубинкой по ладони, с каждым ударом восполняя оплавленное жарой осознание себя Стражем, допустим, порядка. Возможно даже, миропорядка.
На третьем ударе он вспоминает, что надо пошире расставить шире ноги, на четвертом лицо его начинает наливаться профессиональным сумраком.
Ребята сбившись в кружок, совещаются, выворачивают карманы, словно в какой-то детской игре, которую смутно припоминает вдруг Вован. Потом повернувшись к ведущему, капитан команды протягивает ему пачку влажных разноцветных банкнот большей частью десятирублевок, среди которых скромно прячут свое достоинство пятидесяти и сторублевые билеты.
- Вы чо, охренели? - беленится Вован, даже не потянувшись к деньгам.
- Друг, у нас, правда, больше нет. Мы пустые, карабины для пояса докупали, - просительно поясняет капитан команды, - тут почти две семьсот...
- А, может, возьмешь остальное натурой? - вдруг находится и выступает вперед чернявый пацан, сигавший накануне с моста.
Вован, как пес услышавший знакомую команду, наклоняет голову в бок и глядит на девушек. Те, неопределенно хихикнув, вопросительно смотрят на говорившего.
- Ты когда-нибудь прыгал? Не представляешь, какой драйв! Это ж свободное падение!
- Я чо, охуел!?
- Давай, попробуй, - галдят почуявшие лазейку для спасения ребята.
- Куда ему, он же мент! - подначивают другие.
- Что кишка тонка? - надменно фыркает одна из девчонок. Натуры ему подавай! Обломаешься!
Вован надменно хмыкает, разводят, как лоха, но сделать с собой ничего уже не может. Его неудержимое влечет криминальное желание сбросить с себя все и бежать голым в пампасы! Сбросить все, даже вес своего тела.
Он снисходительно машет рукой, подзывая капитана противоположной команды, сует, не считая, ворох мятых купюр в жадно оттопырившиеся, урчащее чрево кармана и с деловитой небрежностью мастера берется за сбрую.
Ребята с возгласами одобрения и восхищения окружают его, хлопочут, дружески хлопают по спине, и уже вмиг всё его большое влажное тело взнуздано и распялено тугими постромками.
Белобрысая девчонка заботливо, по-свойски, тянет козырек с его запаренной головы, щекотно отирает тонкими пальчиками потный лоб, бережно прижимает фуражку к груди. Будет в целости и сохранности.
По головам проходит шепоток, как ветер по кронам, слышится обрывок ворчливого: «у нас один косяк на всех остался», кто-то чиркает зажигалкой. В ноздри ударяет едкий, по сравнению с липовым, но тоже сладковатый дух анаши.
Вован чувствует на губах твердый полый ободок папиросы, будто спеленутый, беспомощно затягивается из чужих рук. Его заботливо усаживают на бортик, помогают перекинуть, ставшие вдруг тяжелыми и чужими, словно протезы, ноги. Кровь в венах затаивается, перестает пульсировать. Вован глядит на пыльные тупые носки ботинок, на прилипшую к правому шнурку тополиную былинку и, понукаемый ласковыми толчками в спину, соскальзывает в темные пампасы оврага.
- Ё-ё -ё -ё…