жильцы белого света
Я проснулась ранним, солнечным июньским утром, предвещавшим только радость лета, и неожиданно почувствовала, что задыхаюсь. Нет, это не жаба меня душила, что пришло время платить кредит за машину, а доллар скаканул. И не аллергия на тополиный пух. Нет, это Кризис Жанра навалился, скотина такая, перекрыл мне творческий кислород, словно вспрыснул яд в легкие, так что и с косяком не раздышишься.
Лучшие две недели лета, когда все живое ликует и нежится под солнцем и дождем, я провела в бессмысленных раздумьях, зачем меня мама, такую уродицу, на свет Божий выволокла.
Скоротать время за этими разъедающими душу мыслями хорошо помогает механическая, однообразная трудотерапия, типа склеивания спичечных коробков, чем, кстати, и занимаются в сумасшедших домах. Я же принялась разбирать журналистский архив и наткнулась на два любопытных письмеца к Георгию Жженову, о котором когда-то писала книгу, и который на зло врагам, что редко приключается в нашем отечестве, жил долго и пережил и Ленина, и Сталина, и Хрущева, и Брежнева, и Черненко с Андроповым, и Горбачева с Ельциным, и только Путина до конца не осилил.
РЫБАРЬ
Дорогой Гриня! Это Серега с Телячей Сухмани!
Отбрось все дела и напиши, как насчет лодки? А я вот что хочу написать.
Не так давно я ездил рыбачить поздним ловом на Чудское озеро, только с эстонской стороны. С нами были два генерала со "своими" дамами. Дорогой принялись рассказывать разные истории. Дошла очередь и до меня. Однако к моим рассказам нет такого уважения, как к генеральским. Ну, думаю, погодь. И так, между прочим, возьми и скажи:
- Ловили мы как-то рыбу с братишкой, Гриней Жженовым...
Тут один адъютантишка из свиты подскочил как ужаленный, хвать меня за рукав - а когда знакомились, вместо руки два пальца мне протянул, скотина, - да как заорет на весь автобус:
- Так это ж наш знаменитый киноартист! Я знаю, он рыбак.
Дамы вырвались из рук "своих" генералов и ко мне на заднее сиденье:
- Ну-ну, что ж с вами тогда приключилось?
Тут я сразу почувствовал: авторитет мой попер как на дрожжах. И генералы пересели поближе.
Выдерживаю паузу и соображаю, что если генералы врали, и к тому же нескладно, а все им поддакивали, то мне надо сочинять по-настоящему, чтоб мурашки по телу заходили.
- Лов, - говорю, - был тогда не очень удачный. Поймали мы втроем на закидушки килограмм двадцать.
Меня тут же перебили:
- Как это вы так много поймали?
- Ну, это пустяки, мы там и по восемьдесят кэгэ ловим!
Дамы вне себя:
- Вот это улов!
Хотя не понимают ни бельмеса.
- У Грини был чудесный японский спиннинг с аглицкой жилкой. Но и на него не очень рыба шла. Механик завел мотор, решили мы с якоря сниматься домой. Забросил Гриша спиннинг напоследок метров так на пятьдесят и вдруг как крикнет: "Разворачивай, братцы! Рыба!" Мы развернулись. Но как только подобрались к рыбе, она рванула вперед. Гриша намотал жилку на руку, и мы снова подошли. Тут на миг из воды показался огромный плавник, величиной с доброе весло.
Дамы:
- Вот это рыба!
Генералы:
- Да, это редкость.
Продолжаю:
- Георгий Степанович кричит: "Багор, черти! Давайте багор!" А мы с мотористом как зачарованные смотрим на этот здоровенный плавник, оторваться не можем. Тут мой Гриня сам схватил багор и поддел щуку снизу возле хвоста. Та как рванет на глубину, а за ней следом Гриша, как перышко, жилку-то он на руку намотал.
Дамы:
- О! Ужас!
Генералы:
- Какого же рожна вы смотрели!
- Не волнуйтесь, - говорю. - Нам, слава Богу, спиннинг удалось подхватить, так что мы братишку с трудом, но вытащили. А он на багре крепко держал красавицу щуку.
Дамы:
- Какой он мужественный!
Генералы почувствовали себя немножко неловко.
Так что, Гриня, ты уж не подкачай, если тебя кто в Москве спросит про этот случай.
1983 год
ХОРОШЕЕ ВРЕМЕЧКО
Дорогой друг далеких лет Заполярья Гоша!
Поздравляю тебя с получением звания заслуженного артиста и праздником Великого Октября!
Рад, сердечно рад за тебя, мой дорогой норильчанин.
Ты, может, забыл меня, но вспомни товарный вагон "для переселенцев", пожар на станции в Нижнем, как ты все с себя снял, даже носки, для перевязки раненых и до Норильска замерзал полуголым. Люди обезумели от боли, страха и голода, и никто не хотел поделиться с тобой теплыми вещами.
А помнишь через десять лет нашу встречу в Норильске у Эльзы Германовны, которая пустила меня в чулан умирать, когда цинга одолела? На Новый год ее позвали развлекать начальника лагеря, вернулась она с каменным лицом, держа в окоченевших руках бутылку портвейна - по тем временам неслыханную роскошь - и банку американского обувного крема, на котором мы потом пекли новогодний пирог из картофельных очисток.
Мы все знали, как перепали Эльзе эти яства, но стыдливо молчали, ведь ей надо было беречь мужа. Ему оставалось еще больше трех лет лагеря. Яков тогда долго возился с бутылкой, а разлив всем пахучего красного вина, предложил выпить за наступление хорошего времечка.
И вот это хорошее времечко пришло. Я выжил, и в 1959-м меня реабилитировали и восстановили в рядах КПСС. Так что пять лет назад я отпраздновал 50-летний юбилей пребывания в партии.
Тогда же вернулся в Москву. Квартиру нашу в Трубниковском давно заняли другие люди, но мне повезло - дали комнату в Сокольниках. Я же один. Маша после первого ареста подхватила в камере туберкулез и через год умерла. Я часто думаю: может, это и к лучшему? Все равно ее должны были взять снова, а новых пыток она бы не перенесла. Умерла. Когда? Где? Никто не знает.
Работать из-за почти полной потери зрения я не могу, но рад был узнать, что мои довоенные аспиранты стали уже доцентами и докторами наук. Двое погибли на фронте.
Но самая большая радость - я разыскал сына! Детей, когда нас с Машей взяли первый раз, у нас отобрали. Сказали, в детдом. Сколько искал я - никаких следов! Девочки так и пропали, слишком малы были - Сонечка только начала говорить, а парень - чудом нашелся! Сейчас ему сорок пять. Живет в Караганде, туда детдом эвакуировали в войну. Слесарь-инструментальщик на заводе.
Жизнь там не сахар, поэтому он, конечно, немного выпивает, но разве в этом дело! Семья у меня, Гриша: невестка, внуки. Думал ли, что выйдет такое счастье?!
Жаль только, что старость и скоро умирать надо будет. Прошла жизнь, Георгий, вот какое дело.
1983 год.
Иван Карлович Корф.
Лучшие две недели лета, когда все живое ликует и нежится под солнцем и дождем, я провела в бессмысленных раздумьях, зачем меня мама, такую уродицу, на свет Божий выволокла.
Скоротать время за этими разъедающими душу мыслями хорошо помогает механическая, однообразная трудотерапия, типа склеивания спичечных коробков, чем, кстати, и занимаются в сумасшедших домах. Я же принялась разбирать журналистский архив и наткнулась на два любопытных письмеца к Георгию Жженову, о котором когда-то писала книгу, и который на зло врагам, что редко приключается в нашем отечестве, жил долго и пережил и Ленина, и Сталина, и Хрущева, и Брежнева, и Черненко с Андроповым, и Горбачева с Ельциным, и только Путина до конца не осилил.
РЫБАРЬ
Дорогой Гриня! Это Серега с Телячей Сухмани!
Отбрось все дела и напиши, как насчет лодки? А я вот что хочу написать.
Не так давно я ездил рыбачить поздним ловом на Чудское озеро, только с эстонской стороны. С нами были два генерала со "своими" дамами. Дорогой принялись рассказывать разные истории. Дошла очередь и до меня. Однако к моим рассказам нет такого уважения, как к генеральским. Ну, думаю, погодь. И так, между прочим, возьми и скажи:
- Ловили мы как-то рыбу с братишкой, Гриней Жженовым...
Тут один адъютантишка из свиты подскочил как ужаленный, хвать меня за рукав - а когда знакомились, вместо руки два пальца мне протянул, скотина, - да как заорет на весь автобус:
- Так это ж наш знаменитый киноартист! Я знаю, он рыбак.
Дамы вырвались из рук "своих" генералов и ко мне на заднее сиденье:
- Ну-ну, что ж с вами тогда приключилось?
Тут я сразу почувствовал: авторитет мой попер как на дрожжах. И генералы пересели поближе.
Выдерживаю паузу и соображаю, что если генералы врали, и к тому же нескладно, а все им поддакивали, то мне надо сочинять по-настоящему, чтоб мурашки по телу заходили.
- Лов, - говорю, - был тогда не очень удачный. Поймали мы втроем на закидушки килограмм двадцать.
Меня тут же перебили:
- Как это вы так много поймали?
- Ну, это пустяки, мы там и по восемьдесят кэгэ ловим!
Дамы вне себя:
- Вот это улов!
Хотя не понимают ни бельмеса.
- У Грини был чудесный японский спиннинг с аглицкой жилкой. Но и на него не очень рыба шла. Механик завел мотор, решили мы с якоря сниматься домой. Забросил Гриша спиннинг напоследок метров так на пятьдесят и вдруг как крикнет: "Разворачивай, братцы! Рыба!" Мы развернулись. Но как только подобрались к рыбе, она рванула вперед. Гриша намотал жилку на руку, и мы снова подошли. Тут на миг из воды показался огромный плавник, величиной с доброе весло.
Дамы:
- Вот это рыба!
Генералы:
- Да, это редкость.
Продолжаю:
- Георгий Степанович кричит: "Багор, черти! Давайте багор!" А мы с мотористом как зачарованные смотрим на этот здоровенный плавник, оторваться не можем. Тут мой Гриня сам схватил багор и поддел щуку снизу возле хвоста. Та как рванет на глубину, а за ней следом Гриша, как перышко, жилку-то он на руку намотал.
Дамы:
- О! Ужас!
Генералы:
- Какого же рожна вы смотрели!
- Не волнуйтесь, - говорю. - Нам, слава Богу, спиннинг удалось подхватить, так что мы братишку с трудом, но вытащили. А он на багре крепко держал красавицу щуку.
Дамы:
- Какой он мужественный!
Генералы почувствовали себя немножко неловко.
Так что, Гриня, ты уж не подкачай, если тебя кто в Москве спросит про этот случай.
1983 год
ХОРОШЕЕ ВРЕМЕЧКО
Дорогой друг далеких лет Заполярья Гоша!
Поздравляю тебя с получением звания заслуженного артиста и праздником Великого Октября!
Рад, сердечно рад за тебя, мой дорогой норильчанин.
Ты, может, забыл меня, но вспомни товарный вагон "для переселенцев", пожар на станции в Нижнем, как ты все с себя снял, даже носки, для перевязки раненых и до Норильска замерзал полуголым. Люди обезумели от боли, страха и голода, и никто не хотел поделиться с тобой теплыми вещами.
А помнишь через десять лет нашу встречу в Норильске у Эльзы Германовны, которая пустила меня в чулан умирать, когда цинга одолела? На Новый год ее позвали развлекать начальника лагеря, вернулась она с каменным лицом, держа в окоченевших руках бутылку портвейна - по тем временам неслыханную роскошь - и банку американского обувного крема, на котором мы потом пекли новогодний пирог из картофельных очисток.
Мы все знали, как перепали Эльзе эти яства, но стыдливо молчали, ведь ей надо было беречь мужа. Ему оставалось еще больше трех лет лагеря. Яков тогда долго возился с бутылкой, а разлив всем пахучего красного вина, предложил выпить за наступление хорошего времечка.
И вот это хорошее времечко пришло. Я выжил, и в 1959-м меня реабилитировали и восстановили в рядах КПСС. Так что пять лет назад я отпраздновал 50-летний юбилей пребывания в партии.
Тогда же вернулся в Москву. Квартиру нашу в Трубниковском давно заняли другие люди, но мне повезло - дали комнату в Сокольниках. Я же один. Маша после первого ареста подхватила в камере туберкулез и через год умерла. Я часто думаю: может, это и к лучшему? Все равно ее должны были взять снова, а новых пыток она бы не перенесла. Умерла. Когда? Где? Никто не знает.
Работать из-за почти полной потери зрения я не могу, но рад был узнать, что мои довоенные аспиранты стали уже доцентами и докторами наук. Двое погибли на фронте.
Но самая большая радость - я разыскал сына! Детей, когда нас с Машей взяли первый раз, у нас отобрали. Сказали, в детдом. Сколько искал я - никаких следов! Девочки так и пропали, слишком малы были - Сонечка только начала говорить, а парень - чудом нашелся! Сейчас ему сорок пять. Живет в Караганде, туда детдом эвакуировали в войну. Слесарь-инструментальщик на заводе.
Жизнь там не сахар, поэтому он, конечно, немного выпивает, но разве в этом дело! Семья у меня, Гриша: невестка, внуки. Думал ли, что выйдет такое счастье?!
Жаль только, что старость и скоро умирать надо будет. Прошла жизнь, Георгий, вот какое дело.
1983 год.
Иван Карлович Корф.